Жизнь как есть

Быль

            Маститый юморист был озадачен: несколько дней назад председатель писательской лиги Оранский поручил ему выйти «в люди» и провести юбилейный вечер какого-то писателя, фамилию он плохо расслышал: то ли О. Верченко, то ли Отвертченко, то ли Аверченко. «Вот, – негодовал он в душе, – юбилей каких-то неведомых писак  отмечают, а  о моём  хоть бы одна крыса в лиге вспомнила. А ведь 85! Не хухры-мухры! Сколько писано-понаписано, и про разбавленную сметану, и про бабку в шляпе и про собаку в косынке. И что же? О Гаврилове-Пирушкине ни слова, а вот какого-то там эмигранта – чествуй за здорово живёшь. А ведь в один день с ним родились. Да и не откажешься. Уж больно Сам суров, орёт  Оранский так, будто иголки под ногти загоняет! И козья морда не поможет».

            Было шесть часов утра. Как обычно он надел пальто и шляпу и вышел из дома. Обошёл по периметру весь двор, заглянул в переполненные пухто. Здесь он любил постоять, поглазеть. Выброшенный мусор, разбитый чайник, банки из-под пива и тоников или рваные и замызганные пуанты, мелькнувший хвост убегающей крысы как щелчком по лбу вдохновляли его, и, пока он в раздумье стоял у мусорных баков, муза тихонько нашёптывавала ему какую-нибудь историю. Оставалось только подняться к себе на восьмой этаж и быстренько записать рассказик для газеты лиги Оранского «Питерский ор». Но сегодня... Вот уже часа два он ходил по двору, раза три обошёл вокруг мусорных баков, там уже вовсю орудовали вороны и голуби, а юбилейных идей всё не было. «Надо посоветоваться, – подумал он. – Позвоню-ка я, пожалуй...». И он торопливо зашагал к парадной.

            – Ты знаешь, кто такой Отвертченко, – спросил он у коллеги по цеху, славящейся своей образованностью, и, услышав положительный ответ, тут же поручил ей сделать  доклад о его творчестве на выездном заседании лиги в магазине «Букважор».

            – Докладчик есть, – подумал он с удовлетворением. – Эта всю информацию из-под земли достанет. Я открою, расскажу об основных вехах юмористики, поделюсь собственным опытом. Пусть знают! Теперь надо продумать остальных ор-аторов. Ну, Сам, конечно, забежит, посидит несколько минут. Он и без подготовки на любую тему побалакать может, сколько надо. В московском литинституте заочно учился, когда завскладом работал. Профессионал!  А говорит... Да.... Отвертченко. Юморист. К юмористу надо бы музыку народную, барыню, что ли, чтоб сыграла и спела. Есть, есть такая!

            Гаврилов-Пирушкин взял справочник лигийских писателей и поэтов и надолго подсел к телефону. План созрел.

            – Будет, будет юбилей! Соберу своих друзей.           

            Наконец, настал знаменательный день. По воле случая он совпал с праздником дураков, 1-го апреля. К шести часам народ лениво потянулся к «Букважору».

            – Я на поле дураков обойдусь без дураков, – думал Гаврилов-Пирушкин, радостно потирая руки. – Такой юбилей закачу, – закачаются.

            Войдя в конференц-зал, он огляделся по сторонам. Все были свои, –пис-лиговцы. На первом ряду справа сидела семейная чета: корректор газетки «Портовая сплетница» Некстафьев со своей блистательной королевой, как он обычно представлял свою благоверную Королёву с её неизменным аккордеоном. За ними сидел Сам. Кое-где места тоже были заняты писателями. Отвертченко среди присутствующих не было.

            – Не пришёл юбиляр, ну, и чёрт с ним. Без него проведём. Главное, чтобы Сам галочку в плане поставил. А что до юбиляра, я-то чем хуже? – думал юморист, водружая своё длинное нескладное тело на председательское место.

            Докладчица, хотя и примостилась с краю стола, но посматривала с ехидной улыбочкой то на полупустой зал, то на председателя.

          – Пора начинать, – сказала она ему. – Что время попусту тратить. Никто больше не придёт.

         Председательствующий встал.

        – Разрешите юбилейный вечер юмориста Отвертченко посчитать отверстым.

       «Аверченко», – поправил его сумрачный тип из центра первого ряда. «Где-то я эту рожу видел, – Гаврилов посмотрел в сторону репликёра. – А, это из Пушдома!».

       – Аверченко, так Отверченко. Только вот он сегодня не пришёл почему-то.

       – С того света не пришёл? – громко спросила у соседки постоянная посетительница  литературных сборищ лиги. Соседка фыркнула.

       Сумрачный тип строго посмотрел на Гаврилова-Пирушкина.

       – Прекратите ёрничать. Сегодня исполнилось 76 лет со дня его смерти и 130лет со дня рождения.

       – Так он что, действительно умер, а я и не знал, – несколько смутился председательствующий.– Главное, что мы живы. Сейчас нам его вдова о нём всё расскажет.

        – Я, конечно, расскажу, – усмехнулась докладчица и легко встала со своего кресла, – и покажу... Только вот вдова-то я другого писателя. А что до Аверченко, то он написал о семейной жизни Ленина и Троцкого. Была у него такая книга «Дюжина ножей в спину революции». И рецензию на эту книгу написал сам ( не в смысле Сам Оранский), а сам В.И. Ленин, который отметил, что такой талант нужно поддерживать.

       «Вот жили люди, – с завистью подумал председатель. – Им Ленин не гнушался рецензию написать. А теперь... Даже какая-нибудь Сомнилова не поздравит с юбилеем, не говоря уже о губернаторе». Но его мысли прервал Сам.

       – Я не могу не выступить на этом вечере. А поскольку тороплюсь на другое мероприятие, хочу сказать, что юмор юмору рознь. У чукчей один юмор, у моряков – другой. На западе весь юмор в штанах, ниже пояса, я хотел сказать. А ведь юмор –  это серьёзное дело, а не какие-нибуь хаханьки да хиханьки. За него можно и по шее получить и кресла лишиться. Так что –  серьёзность и ответственность. Мне пора.

      – Вернёмся к юбилею, – встал из-за стола председатель. –  Сейчас мы послушаем рассказы Аверченко. Их должен был прочитать наш народный артист Караськов. Но, вот ведь незадача. Только что позвонил, сказал, что в Москву уехал. Подвёл, второй раз подвёл. Больше его приглашать не буду. Хорошо у нас есть другой артист. Этот безотказный, заслуженный. Андрей Репетилов. Прошу.

      На сцену вышел холёный перекисный блондин с волнистой прической а ля Есенин, отрепетированным жестом достал из витрины красную книжонку карманного формата, картинно полистал её и открыл на третьей странице

       – Я прочитаю вам сейчас рассказ нашего гениального юбиляра. Мне он так понравился... Гы-гы-гы! Очень смешной. Гы-гы! Гаврилов-Пирушкин! «Одна голова – две шляпы».

      Посетители недоумённо переглянулись. Но... 1-ое апреля! Тут тебе и спина белая, а уж о юбилеях и говорить не приходится: «Твой, чужой ли юбилей, – наливай, да юбилей». Юбилейные торжества  покатились по проложенному председательствующим руслу. Две шляпы на одной голове к удивлению автора вызвали не бурю оваций, а жиденькие аплодисменты. «Не понимают юмора или просто завидуют, – подумал председательствующий,  а вслух произнёс:

        – Браво! Как читает! Ну, вы ещё споёте? А пока исполнит жена нашего корректора. Давай, королева, врежь по аккордеону».                             

         С первого ряда поднялась моложавая курносая женщина, прошлась по кнопкам и клавишам аккордеона и распевно произнесла. «Я Аверчинковых не знавала и про них не слыхивала. Я свои стихи прочту, а потом ужо и поспиваю.

       Стих первый:       

                                   Юбилейные годочки
                                   Поменяю на рубли.
                                   Если Коля так поступит,
                                   Он мне купит «Жигули»!

       Стих второй:             

                                  Мне пятерочка вторая
                                  К первой добавляется
                                  И от этого в меня
                                  Муж сильней влюбляется!”

         Из последнего ряда раздался одинокий хлопок, услышав который муж в поэтическом экстазе воскликнул: «Эрогенную зону». Зал замолчал в напряжённом ожидании.

            – Моя это романса, сама сочиняла.

            И она запела. Голос у неё был сильный, резкий с металлическим привкусом, а слова, слова так и полились в уши, задевая не только души, но у особо впечатлительных и эрогенные зоны.

Я купила костюм в честь начала весны,
Только странного он оказался фасона.
Если сверху прикрытый, то снизу видны
Эрогенные зоны, эрогенные зоны.

Космонавты летят в неизвестную даль,
Пробивая дыру в хлипком слое озона.
После этого вдруг пропадают–  мне жаль –
Эрогенные зоны, эрогенные зоны.

Я теперь влюблена и поют соловьи
Подложила себе полкило силикона
Чтоб любимому стали заметней мои
Эрогенные зоны, эрогенные зоны.

Юбилей, юбилей...Вы приедете? – Да!
Водку будете пить? – Да! Конечно! Резонно!
Так пускай юбилей будет нам завсегда
Эрогенною зоной, эрогенною зоной.

            Засыпавший было зал встрепенулся и зааплодировал громко, вдохновенно. А певица посмотрела с плохо скрываемой грустью на своего убелённого сединами мужа и, тяжело вздохнув,  опустилась на стул рядом с ним.

            А на импровизированной сцене уже стоял, горя нетерпением, следующий поклонник Аверченко. Это был Макс Юров, врачующий души психиатр, и поэт в душе и наяву.

            – САМ правильно тут высказался, что нам нужно теперь познавать новую литературу. Настал черёд прошлого века. Да пока суд, да дело, решил я смело: Аверченко оставить на потом, а перед вами бить челом. Свои миниатюры прочитаю. Когда ещё удастся так повеселиться.

            И он забормотал:

  Автолюбитель знать не мог
   В чем было дело.
   А у него горел движок.
   Свеча горела.

Он вез на дачу клавесин –
Жена велела.
Он несся по шоссе один.
Свеча горела.

                                                У горизонта на шоссе
                                                Упало тело.
                                                От свеч творятся беды все –
                                                Свеча горела.                                                                  

                  «Свят, свят, свят!» – перекрестилась старушка лет восьмидесяти с чёрным кашемировым платком на голове и заторопилась к выходу.            

                – Куда же вы, легенда вы наша... А банкет? Ещё одна песня и ... По коням! За стол, то бишь.  

                  Вслед за ней направилась к выходу и докладчица. Слушатели вскочили и загалдели. Но их галдёж перекрывал баритон Репетилова.                                                                

                – А как же песня? Для юбиляра. Целый день сегодня разучивал.                              

                – За столом и споёшь. Пора, брат. Сил нет этих плагиаторов с dix.ru слушать. Надоело. Душа горит, – перебил его сумрачного вида бледный мужчина с высоким лбом,  дремавший на кресле в углу, но моментально вскочивший при слове банкет.

             Казалось, по мановению волшебной палочки стол президиума превратился в большую букву «Т» как на книге Виктора Пелевина. Как на скатерти-самобранке на нём возникла будто бы из небытия батарея бутылок  самого разного вида с этикетками от «Стакану быть» до переливающейся золотистыми яркими пятнами в гранёной хрустальной бутылке «Перцовочки». Перед юбиляром красовалась единственная поллитровка «Путинки», на которую он взирал с нескрываемым почтением, отдавая должный респект имени: власть она и на бутылке власть. Две банки с маринованными корнишонами и крошечными  помидорчиками черри красовались в центре стола. Венцом закуски была буханка чёрного ржаного хлеба и солонка с йодированной солью крупного помола.                                                                                                                                    – Налей полней бокалы..., – раздался громовой баритон Репетилова.                    

              Дважды повторять приглашение не потребовалось. Руки дружно потянулись к бутылкам, пластмассовые стаканчики наполнились до краёв. Репетилов торжественно запел величальную: «Как цветок душистый аромат разносит, так кубок пьянистый тост заздравный просит...». Нестройный хор, в котором выделялся сильный голос Королевой, подхватил: «Выпьем за Гаврилу, Гаврилу дорогого. Свет ещё не видел юмора такого!».

              Банкет набирал силу. Магазин уже давно был закрыт, и только до редких прохожих на улице доносились отрывочные слова из песен: «Когда я пьян, а пьян всегда я» или тостов: «Юбиляр наш – будь здоров! Доживёт до ста годов!».                            

             Утром Гаврилов-Пирушкин первый раз за последние восемьдесят лет не услышал звонок будильника. Когда он с трудом открыл глаза, на часах уже была половина восьмого. «Проспал!» – в ужасе подумал он и попытался быстро натянуть старенькие джинсы. Голова раскалывалась, и в ней по-прежнему звучал баритон Репетилова: «Налей полней бокалы, кто врёт, что мы, брат, пьяны». Покачиваясь, юбиляр пошёл в кухню. Жены не было, но на столе красовалась спасительная банка «Отвёртки».  Дрожащей рукой он открыл банку и припал к ней губами. «Ух, хороша», –  пробормотал он, одним глотком выпив половину, передохнул, возвращаясь к жизни.                                                          

           – С юбилеем тебя, Отвертченко, – с пафосом произнёс юморист, медленно с наслаждением допивая напиток.                                                                                         

              Выглянул в окно. Пухто ещё была переполнена, мусор не успели вывезти. «Повезло! – подумал он.– Просто подарок к юбилею», – и быстро зашагал к лифту для традиционной  творческой прогулки. «NuIIadiessinelinea– Ни дня без строчки», –  вспомнил он заветы Бернарда Шоу, тоже юмориста.