Документальная повесть
Георгий Иванович Трофимов
Георгию Ивановичу Трофимову, доценту Института водного транспорта в Санкт-Петербурге (ныне Университета водных коммуникаций им. адмирала С.О. Макарова), почётному профессору университета, много лет работавшему деканом факультета, заведующим кафедрой теоретической механики, посоветовала рассказать историю своей жизни его сослуживица, Роза Игнатьевна Щербакова, ветеран ВОВ, опубликовавшая в журнале «На русских просторах» (№5- 2009) материал о съёмках последней кинокартины В.М. Шукшина. «Не часто встретишь человека с такой необыкновенной биографией», - сказала она мне.
Мы встретились с Георгием Ивановичем в преддверии его очередного дня рождения – 16 марта 2013 года ему исполнилось 91 год. Невысокий худощавый, очень подвижный мужчина с типичной славянской внешностью и приветливой улыбкой ошарашил меня уже с первой минуты разговора.
– А вы знаете, я совсем недавно узнал, набрав свою фамилию на сайте участников ВОВ, что я не только погиб в 24 сентября 1943 года на Украине, под Запорожьем, но и был похоронен там же.
– Так может быть не вы, а кто-то из ваших однофамильцев, фамилия в России не такая уж редкая.
– Я, это я. Специально узнавал, уточнял, написал им. Это в Книге памяти Свердловской области, меня призвали-то в армию из Нижне-Тагильского района, тогда сидел я там в лагерях по 58 статье часть 2. А 24 сентября 1943 года, уже в действующей армии, был мой последний бой. Не знаю, уцелел ли кто-нибудь, кроме меня, но, похоже, всю нашу группу посчитали погибшей.
– Да, к счастью, это была ошибка, – улыбнулась я ему в ответ, – на призрака вы совсем не похожи. Значит, доживете, как минимум, до ста лет, – есть такая примета, говорят.
На столе лежали два альбома с фотографиями: фолиант в половину газетного листа и второй – поменьше с надписью «архивные материалы». Предмет для разговора, очевидно, был немалым. Георгий Иванович сказал, что он заказал шесть альбомов для фотографий и методично все их заполнил – фотолетопись жизни семьи почти за целый век. Естественно, что воспоминания начались с семьи.
– В моей семье, включая семью моей первой жены, - пятнадцать человек были репрессированы, всех их реабилитировали, конечно, но пять человек посмертно.
Георгий Иванович открывает большой альбом с фотографиями и показывает портреты дедушки и бабушки по материнской линии.
Семья деда и бабушки.
Его мать – Вера Львовна Теодорович, – была одной из семерых детей священника в Гродненской губернии Российской империи Теодоровича Льва Михайловича, белоруса по национальности (1867 – 1937 г.). И дед и бабушка – в девичестве Гашунина Александра Ивановна – происходили из семей священников. Перед революцией семейство бежало от наступающих немцев в Петроград. Здесь, уже в ранге протоиерея, Л.М. Теодорович был настоятелем Казанского собора в
1923 году, а затем в 1926-27 гг. предпоследним настоятелем Исаакиевского собора. После окончания гражданской войны в стране началась борьба с религиозными институтами и, в первую очередь с внутренней контрреволюцией, к крупнейшим очагам которой относили священнослужителей православной церкви. 23 февраля 1922 года вышел декрет ВЦИК об
изъятии церковных ценностей, находящихся в пользовании групп верующих. В этот период Л.М. Теодоровича несколько раз арестовывали. Я читаю в «архивном альбоме» справку из ФСБ о его судьбе.
Георгий Иванович был слишком маленьким, чтобы у него сохранились какие-то большие воспоминания о дедушке. Но три эпизода он помнит: бабушка держит его на руках у колонн Казанского собора, а дед кладёт ему в рот что-то вкусное, вероятно, просвирку. Второй эпизод происходил уже в их большой квартире: дед сидит на диване, около которого прыгает его внук, и внимательно смотрит на часы. Ребёнок на секунду останавливается, спрашивает деда, зачем он смотрит на часы. «Ты прыгаешь без остановки уже две минуты», – ответил ему дедушка. Третий случай, – это сбор всей семьи за одним столом: дедушка, бабушка, родители, внуки.
Семья провожает Л.М. Теодоровича в последнюю ссылку, в Карагандинскую область. Здесь, 21 ноября 1937 года он был расстрелян.
– Мы не знаем, где похоронен дедушка, есть ли у него могила вообще. Я поставил ему обелиск на нашем семейном Большеохтенском кладбище между могилами его жены, дочерей и внука.
Георгий Иванович открывает альбом «архивных материалов» и показывает мне справку о реабилитации Льва Михайловича Теодоровича. «Из материалов архивного дела №П-13770…следует, что Теодорович Л.М. привлекался к ответственности в 1923 и 1926 гг. за антисоветскую агитацию, … на момент ареста – без определённых занятий, …, был арестован 29 мая 1930 г. Полномочным Представительством ОГПУ в Ленинградском военном округе, обвинялся в том, что "…будучи служителем религиозного культа, систематически занимался антисоветской агитацией, распространением черносотенной литературы и писанием антисоветских писем… ".
Постановлением Тройки ПП ОГПУ в ЛВО от 17 сентября 1930 г. осуждён к заключению в концлагерь на 3 (три)года.
По отбытии 1 (одного) года в концлагере получил замену ссылкой. Проживал в г. Сыктывкар Коми АСССР.
Постановлением ПП ОГПУ и ЛВО от 23 ноября 1933 г. по отбытии наказания (29 мая 1933г.) Теодоровичу Л.М. было разрешено свободное проживание во всех городах СССР.
Сведений о дальнейшей судьбе в архиве нашего Управления не имеется.
Заключением Прокуратуры Санкт-Петербурга от 30 июня 1974 года Теодорович Л.М. по данному делу реабилитирован.
В Книге «Памяти жертв политического террора в СССР» имеются данные, что Теодорович Л.М. был повторно арестован 12 ноября 1937 года Управлением НКВД по Карагандинской области и осуждён к ВМН – расстрелу.
Реабилитирован 13 июня 1957 года Карагандинским областным судом».
Две реабилитации посмертно для одной жизни, конечно, немало. Но почему-то три года ссылки у меня вызвали ассоциации с делом полковника Владимира Квачкова, осуждённого на 13 лет колонии строго режима за недоказанное, как считают многие жители страны, «преступление». Будут ли он и его сторонники реабилитированы? При жизни или посмертно? И кем? Верховным судом, прокуратурой или очередным «вождём народов»?
Я интересуюсь судьбой Александры Ивановны, жены «лишенца». Появился такой термин в Советской стране в двадцатые годы и просуществовал до 1936 года, когда «сталинская Конституция» уравняла в правах всех граждан. А тогда, в период борьбы с внутренней «контрой», чтобы выжить, семейный совет уговорил бабушку Георгия Ивановича развестись с мужем-«лишенцем» и перейти на свою девичью фамилию – Гашунина. Так и прожила Александра Ивановна в квартире своего зятя, мужа Веры Львовны, чекиста из латышских стрелков по Мало-Детскосельскому проспекту в доме №25, в большой квартире бывшего царского генерала, пока не умерла от голода зимой 1942 года в блокированном фашистами Ленинграде и похоронена на Большеохтенском кладбище.
Впечатляющее сплетение судеб: дочь священника, ярого антисоветчика, выходит замуж за чекиста, жена священника, чтобы не попасть под репрессии, разводится с репрессированным мужем и под девичьей фамилией живёт в квартире зятя-чекиста! Да, ХХ век был веком жестоких парадоксов.
***
Наконец, дошла очередь поговорить и о легендарном, героическом отце Георгия Ивановича – Трофимове Иване Фёдоровиче. Он родился в 1896 г. в Риге (тогда Лифляндиская губернии России) в смешанной семье: отец – русский, мать – латышка. Окончил Морское училище), после чего был призван в армию. В 1915 году из жителей Лифляндской, Курляндской и Витебской губерний были созданы стрелковые части, вошедшие в историю как «латышские стрелки», объединённые в 1916 году в Латышскую стрелковую дивизию. После Октябрьской революции большинство личного состава поддержало большевиков. Развёрнутые в 9-й Латышский стрелковый полк, латышские стрелки становятся костяком комендантской службы в Кремле. В этом полку служил и Иван Фёдорович Трофимов, вступивший в 1917 году в ВКП(б). В одном из интервью он рассказывал о встречах с В.И. Лениным.
«Я в составе латышских стрелков в декабре 1917 года был направлен на охрану Смольного, а затем и Кремля. Сравнительно часто в те дни я видел Владимира Ильича Ленина, отвечал на его приветствия, когда он проходил в свой рабочий кабинет, здоровался с часовыми, стоящими на посту у его рабочего кабинета или квартиры. В Ленине поражала его феноменальная работоспособность. Изо дня в день раньше трёх-четырёх часов утра он не выходил из своего кабинета. Иногда к нам в казарму или караульное помещение, где находились латышские стрелки, заходили Надежда Константиновна Крупская и Мария Ильинична, сестра Ленина – для проведения с нами бесед по так называемому «текущему моменту». Помню, я никогда не забуду, как на заданный вопрос о Владимире Ильиче, о его личности Надежда Константиновна ответила: "В Ленине нет ничего особенного. Простой, доступный, очень внимательный, очень любит детей. Впрочем, у Владимира Ильича есть одна черта, о которой я не могу не сказать: за всю нашу совместную жизнь я от Владимира Ильича не слышала ни одного слова неправды"».
Читая эти слова, произнесённые уже много лет спустя после описываемых событий, коммунистом, «рядовым революции» (так называлась радиопередача «Невской волны» о И.Ф. Трофимове), чекисте, комиссаре артиллерийской бригады, после 30-х годов начальнике политотдела милиции Ленинграда и Ленинградской области, я думала о том, как бы он воспринял весь поток грязи и дезинформации, хлынувший в глаза и уши советских людей в период перестройки. Отрекся бы он от своих убеждений, побежал бы сдавать партбилет? Или так до конца и остался бы верным идеям революции и Ленина? Георгий Иванович полагает, что нет, он до конца жизни был верен партии большевиков, был членом ветеранов партии большевиков. Он ежемесячно встречался с жителями Ленинграда. А дома на кухне часто собирались жёны расстрелянных в советское время его коллег-чекистов. Террор прошёлся и по ним.
А пока … Георгий Иванович добавил к революционной романтике жизни отца романтику любви: «…в поезде латышский стрелок и чекист Иван Трофимов познакомился с дочерью протоиерея Верой Теодорович. Вспыхнула любовь, и в 1920 году Вера Львовна, не раздумывая, отправилась за Иваном на край света». Тот край света был Сибирью, куда для оказания помощи борьбы с контрреволюцией и были направлены латышские стрелки. По приказу Совнаркома13 апреля 1918 года была создана как отдельное подразделение Латышская стрелковая советская дивизия во главе с Вацетисом. Она состояла из 3 бригад, по три стрелковых полка и два артиллеристских дивизиона в каждой. Кроме того — кавалерийский полк, инженерный батальон, батальон связи и авиационный отряд (18 аэропланов), тяжёлая гаубичная батарея (8 английских гаубиц «Виккерс»), зенитная батарея (4 зенитных орудия). Вместо офицеров, отказавшихся служить большевикам, дивизия была доукомплектована командирами — латышами из русских частей. К осени 1918 в рядах латышских стрелков числилось 24 тысяч человек.
В Красноярск Иван Фёдорович прибыл в мае 1920 года, несколько месяцев спустя после освобождения его частями Красной Армии от войск Колчака. ЧК располагала информацией о существовании в Красноярске глубоко законспирированного белогвардейского подполья и отряда белогвардейцев в тайге. Трофимову удалось внедриться в организацию и выяснить, что белогвардейцы хотят свергнуть советскую власть в Красноярске, затем соединиться на станции Енисей с вооруженным отрядом численностью в 300 человек и уйти в Монголию. Организация, насчитывающая около четырёхсот человек, тщательно законспирированная – десятками – раскрытая усилиями чекиста Трофимова, была полностью арестована, без потерь со стороны чекистов. Подвиг? Думаю журналисты постперестроечного времени видят его совсем в другом свете.
Удостоверение чекиста Ивана Фёдоровича Трофимова
Трофимов был представлен к правительственной награде. А была ещё операция «Мост», о которой рассказал в газете «Красноярский рабочий» журналист Д.Бугаев. Речь шла о знаменитом мосте через Енисей в Красноярске, строительство которого было начато в 1896 году по проекту профессора Лавра Проскурякова. Длина конструкций моста доходила до 140 метров, внизу на опорах укреплялись мощные ледорубы. Высота до верхней точки достигала 20 метров. Строительство моста обошлось в огромную по тем временам сумму – около трех миллионов рублей. Многие применявшиеся здесь методы строительства использовались в России впервые, включая и укладку бетона для подводных частей опор. За строительство этого моста инженеру-механику Кнорре была присуждена золотая медаль на Всемирной выставке в Париже в 1900 году. Цитирую материалы статьи Д. Бугаева:
7 января 1920 года «… колчаковцы, отступая под натиском советских войск, решили взорвать громадный железнодорожный мост через Енисей, по которому шло движение на Восток. Об этом замысле узнали партизаны и сообщили красному командованию. От него к подпольщикам и партизанам пришло указание: «Спасти мост». Операция была поручена И. Ф. Трофимову, работавшему в красноярском подполье. (…)
– Один я, разумеется, выполнять такую операцию не мог, – вспоминает ветеран. – Наш партизанский отряд был интернациональным. И вот я, выполняя приказ ревкома и командующего, отобрал шесть человек, наиболее смелых и ловких, из числа латышских стрелков. Остались в памяти имена Яна Пакадна, Вольдемара Рауды. Ночь была темной. Группа латышей под руководством Роберта Аугшкапа сняла часовых. После этого мы явились к начальнику артиллерийских складов, так как знали, что под его командой минировался мост. Я представился, сказал, что охрана снята, и предложил ему одеваться. Он, с трясущимися руками, взволнованный, оделся. Я потребовал от него схему минирования моста, а для большей надежности пригласил его следовать за мной. Мы вышли на мост, обрезали бикфордовы шнуры. Начальник артиллерийского склада подводил нас к минам, мы обезвреживали их. Мин оказалось что-то около десятка. От мин тянулись провода к вагонам со взрывчаткой, стоящим на станции Енисей. Белогвардейцы намеревались в назначенное время, после эвакуации из города, пустить все на воздух.
Рассказывая, Иван Федорович не раз называл имя Роберта Петровича Аугшкапа. Он отметил его особую роль в операции и сказал, что это был человек исключительной отваги и выдержки. (…)
..Роберта Петровича я разыскал на даче под Ригой. (…)
– В подпольной работе я был рядовым, – говорит Роберт Петрович. – Трофимов поручил мне подобрать группу людей, с которыми надо было обезоружить караул, охранявший железнодорожный мост через Енисей. К нашему счастью, ночь выдалась темной. Мы сняли часовых, вошли в караульное помещение, и я приказал отдыхавшим там солдатам поднять руки. Пока они приходили в себя, мои ребята забрали у них оружие и вышли на охрану моста. На этом наша задача была выполнена.
По мосту, спасенному от взрыва, двинулись части Красной Армии.»
Читая воспоминания чекистов, не видишь никакого подвига, исключительной отваги: кажется, всё ясно и просто, да и природа помогает – ночь была тёмной. А если представить себя на их месте! Многие ли из молодёжи постперестроечного времени смогли бы вот так «просто» спасти мост?
Вскоре после этих событий семья И.Ф. Трофимова вернулась в Петроград, где в 1922 году родился первенец Георгий, а в 1924 году – его младший брат Борис. После школы в 1940 г. Георгий Трофимов поступает во 2-ое Авиационное техническое училище в Ленинграде. В связи с началом войны происходит ускоренный выпуск. Георгия Ивановича направляют на службу в г. Кадников в Вологодской области в 27 запасной авиационный полк. В их функции входит приёмка американских истребителей Р-40 Tomahawk, некоторые из модификаций которого носили название Kittyhawk. В полку комсомольца Трофимова сразу же избирают секретарём комсомольской организации. От «томогавков» и «киттигавков» Георгий Иванович отвлекается, чтобы перейти к «главному событию в его жизни».
***
А это (чтобы вы думали?) любовь, первая любовь, переросшая в любовь почти всей жизни, протянувшаяся почти шестьдесят (!) лет.
Галина Жукова
Нет, она началась не в авиационном полку, значительно раньше, ещё в восьмом классе он познакомился с Галей Жуковой, встречался с ней в Ленинграде, переписывался с ней, пока зимой 1942 года не встретился с ней и её отцом в Кадникове. Семья Галины жила в блокадном Ленинграде. Она писала ему о том, что всей квартирой съели собаку. Кто-то вспомнил, что когда-то в мирное время конфету использовали в качестве «катушки» – на неё наматывали нитки. Размотали все клубки, нашли и разделили этот дар мирного времени между всеми членами семьи. В феврале 1942 года Галина с отцом эвакуировалась через Ладогу по Дороге Жизни. Доехали до Вологды, добрались до части, где служил Георгий Иванович.
– Отец Гали был очень плох, – вспоминает Георгий Иванович, – еле ходил. Командование полка устроило их на квартиру, прикрепило к нашей столовой. Через пару недель они окрепли, и я проводил их на поезд в Ульяновск. Без этой остановки он не смог бы доехать до Ульяновска.
– Расскажите мне о Гале, попросила я, из какой она семьи, почему эвакуировалась с отцом, а её мать?
И отвлекшись от последующих событий своей жизни (а это, забегая вперед, был зигзаг так зигзаг!) Георгий Иванович рассказал о семье своей жены.
Галина Владимировна Жукова происходила из мещанско-купеческой семьи. Её деда Александра Ивановича Жукова, отец – ярославский мещанин – отправил в 16-летнем возрасте в Петербург в учение к брату отца – портному. Стал шить на заказчиков, женился на дочери купца – Марии Петровне Семеновой, расширил своё дело настолько, что стал купцом первой гильдии. Прямо скажем не слабо для сына мещанина! Чтобы стать купцом первой гильдии, нужно было в царское время иметь капитал в десять тысяч рублей. А.И. Жуков владел несколькими магазинами верхнего мужского платья, мехового магазина, имел дом и комнаты, которые сдавал. Во время нэпа у Жуковых были магазины в Александровском рынке, на углу Вознесенского проспекта, рядом с Садовой улицей. У них было восемь человек детей.
Одна из дочерей Ксения в 16 лет вышла замуж за Владимира Дмитриевича Фомина. Он происходил из рабочей петроградской семьи, рано начал работать, так как отец умер. Это и были родители Галины, связавшей впоследствии свою жизнь с внуком расстрелянного протоирея и сыном чекиста. Семью В.Д. Фомина также не обошли репрессии, его брат был арестован в 1937 году, сослан в Сибирь, а в войну расстрелян.
Дед Галины – купец первой гильдии после недолгого расцвета нэпа уехал в 1928 году в Ульяновск, но через три года возвратился в Ленинград, его несколько раз арестовывали с целью конфискации «награбленного», но выпускали, так что в 1933 году он умер своей смертью и похоронен на Волковом кладбище. Бабушка Галины умерла в блокаду.
Ксения Александровна в 1939 году развелась со своим мужем и второй раз вышла замуж. Галина, считавшая мать виновной в распаде семьи, осталась жить с отцом. В их квартире на углу Подольской ул. и Загородного проспекта с ними жила домработница – Мария Васильевна Герасимова, заменившая Галине мать. Вот втроём они и были эвакуированы из Ленинграда в Ульяновск, когда Галина с отцом заехали к юному Георгию Трофимову в Кадников.
После их отъезда и произошёл крутой поворот в судьбе Георгия Ивановича: сын чекиста и комсорг авиационного полка был арестован по обвинению в антисоветской пропаганде! Страшная 58 статья УК СССР! Военный трибунал Вологды осудил его к 10 годам заключения по ст. 58, часть 2. Георгий Иванович Трофимов отбывал наказание (за несовершённое преступление) в лагере у посёлка Ясьва Нижне-Тагильского района Свердловской области. Лесоповал! Традиционное слово в воспоминаниях осуждённых по 58 статье, тяжёлая работа, плохая еда, а впереди маячат 10 лет.
***
Пока Георгий валит лес, вернёмся к его семье. 1942 год. Мать живёт в блокадном Ленинграде. Младшего брата Бориса в 1942 году после школы призывают в армию и направляют в школу радистов в пригороде Ленинграда.
Братья Трофимовы перед войной
Во второй половине февраля их выпуск направляют в воинскую часть – в 11 стрелковую бригаду – напротив посёлка «Невская Дубровка». На правом берегу Невы – наши части, на левом берегу – немцы. Через несколько дней должна состояться «разведка боем». Бориса, необстрелянного солдата, не хотели брать на эту операцию, но он настоял.
Что чувствует восемнадцатилетний мальчишка-солдат перед первым боем? Борис на всякий случай написал письмо своей матери, которая осталась в блокированном Ленинграде. Он написал два письма: первое – своим родственникам с просьбой передать это письмо его матери только в том случае, если его убьют. В постскриптуме были такие слова: « …помогите мамочке, если ей что нужно, то сделайте, это моя последняя просьба», слово последняя было подчёркнуто, на постскриптуме стоял штамп: «ПРОСМОТРЕНО. Разрешено цензурой». Последнее письмо младшего сына Вера Львовна сохранила. Вот его текст:
«24.II.43г. Дорогая горячо любимая мамочка! Это письмо пишу перед боем, и оно попадёт тебе в руки только после моей смерти, дорогая и любимая, пишу и трудно тебе передать, что у меня в душе делается, каково это известие тебе, мамочка, береги себя, знай, что есть ещё Юрчонок, которому так тяжело и которому ещё понадобится твоя помощь и любовь. Как вспомню, как я до армии с тобой спорил, а попав в армию понял, что мать это всё и что я не должен даже не только спорить, а прямо преклоняться перед тобой. Завещаю Юрочке и прошу его слушаться тебя, но я думаю, что он понял, так как и я, уже взрослый. Поцелуй его крепко, крепко за меня и напиши, что я твёрдо верю, что он невинен и что он чистый, такой же незапятнанный ничем, и желаю ему скорейшего пересмотра дела и осв (обождения).
Привет и поцелуй папочке, передай ему, что я просил, если он в Ленинграде, помочь тебе в чём ты нуждаешься.
Прощай, моя бесценная горячо любимая. Крепко, крепко, крепко целую тебя, любящий тебя до конца твой сын Боря».
Так вот о чём написал юный солдат, о любви к матери, перед которой нужно преклоняться, о старшем брате – Юрчонок – это Георгий Иванович, осуждённый за антисоветскую агитацию Тройкой. Трогательное письмо, которое невозможно читать без слёз на глазах. Навернулись слёзы и у Георгия Ивановича:
– Ему же было только восемнадцать лет! Он ничего не видел в жизни. Даже с девушкой ни разу не поцеловался! Место, где его убили, мы знаем с точностью до 10 метров. На братской могиле в Невской Дубровке на обелиске есть и его фамилия, хотя тело его осталось на немецком берегу.
В 1944 году Б.Н. Дегтярев из ленинградского госпиталя написал Вере Львовне письмо, в котором описал, как погиб Борис Трофимов в первом же бою, оказавшемуся для него и последним. Вот некоторые фрагменты этого письма:
«Получено задание на предстоящую боевую операцию. Я должен был действовать с радиостанцией за её начальника. В мой штат были зачислены: один из новоприбывших радистов Трофимов Борис и один из старых радистов Кулаченко Даниил, которые изъявили желание добровольно участвовать в этой операции. (…) В 3 часа утра, когда ещё было совсем темно мы зарядили гранаты и одели рацию на плечи: Борис - приёмопередатчик, а Даниил упаковку питания. Наш коллектив был в левой группе вместе с комбатом Пономаренко, который возглавлял обе группы... Обе группы устремились по льду к немецким траншеям, противник нас не замечал, так как было ещё темно, и мы действовали при абсолютной темноте. Бежали прямо на деревню Аннинское на разбитую пристань. Метров за 50 до вражеских траншей наша левая группа была замечена. Прямо из дзота, на который мы бежали, немец открыл сильный пулемётный огонь. Человек семь было убито, но останавливаться не было возможности, так как правая группа уже достигла вражеской траншеи. Наша же левая группа через град пуль упорно приближалась к брустверу. Наконец, мы преодолели линию обстрела и после неоднократного «ура» обеих групп вражеские траншеи были в наших руках. (…)
Наш коллектив радистов находился в это время в блиндаже и радировал донесения комбата: за рацией сидел Даниил, работа была беспрерывная. Борис охранял радиостанцию с фронта, я оборонял с флангов. (…) Запросили подкрепление, пришло человек 20, два станковых пулемёта, 4 ружья ПТР, а основного, в чём мы нуждались, патронов и гранат не было. Два максима автоматически не били, только одиночной, потому что пулемётчики подмочили ленты в Неве.
Стало светать, все были наготове. Вдруг из леса показались немцы, идущие цепями в атаку на нашу траншею. Допустив их на расстояние 50 метров, мы открыли дружный огонь из автоматов и винтовок. Те, у кого не было больше патронов, стреляли из трофейных винтовок, патронов к ним оказалось достаточно. В захваченной вражеской землянке оказалось три ящика патронов. (…) Немцы приближались цепями, также, как и в первый раз. Шесть раз они то поднимались, то ложились, и всё безрезультатно. Тогда они решили забросать нас гранатами, идя с обоих флангов вдоль траншей. Мы находились совершенно отрезанными фланговым перекрёстным огнём, и подкрепление дать нам было невоз можно. (…) Я дал сигнал рацию свёртывать для перехода, а Бориса послал на левый фланг, где находились все бойцы, подбирать поудобнее место для рации. (…) Принеся упаковку я срочно начал включать рацию, чтобы быстрее дать знать о бое в траншее на КП. (…) Я, Борис и Даниил находились при радиостанции, но рация не работала, так как отбитая упаковка питания была раздавлена убитыми фрицами, контакты были порваны. (…) Все радисты я, Борис и Даниил, заменив свои автоматы трофейными фрицевскими карабинами, стаи вместе со всеми бойцами отстреливаться карабинами. (…) Оставалось в наших руках метров 50 траншеи, людей стало мало, положение было безвыходное: или все попадём в плен, или надо выскакивать из траншеи обратно на Неву. (…) Борис вместе другими бойцами тоже выскочил из траншеи… Двум бойцам удалось добежать до своего берега под градом пуль. (…)
Дорогая Вера Львовна, я как бывший командир Вашего сына Бориса и его боевой товарищ был восхищён его стойкостью и мужеством в эти тяжёлые минуты боя, всегда буду помнить его и его боевые дела, буду мстить проклятым немцам за хороших друзей, как Ваш сын».
Георгий Иванович рассказывает мне, что в 1946-1948 годах его семья – мать, отец и он с Галей – часто ездили в Невскую Дубровку, буквально усыпанную костями солдат, собирали их и захоранивали.
Позже, после смерти матери он привёз горсть земли с братской могилы в Невской Дубровке и опустил её в могилу матери.
***
А Георгий Иванович из-за непосильного труда на лесоповале стал, что называется, «доходягой», его мучила лихорадка, он настолько ослабел, что уже не мог ходить и лежал в лагерном лазарете, не рассчитывая выйти оттуда живым. Вот тогда он и начал писать письма матери. До этого он опасался писать письма родным и Гале, боясь, что письма из лагеря могут повредить им. На пороге же иной жизни, как он полагал тогда, можно и нужно было послать весточку родным. Ленинград в блокаде, но письма идут и в Ленинград и из Ленинграда в лагерный лазарет! А от Гали из Ульяновска пришло письмо, в котором она сообщала, что выслала посылку с валенками и носками – проявила заботу: в Свердловской области зимой морозы под минус сорок градусов – это не редкость.
Совершенно неожиданно пришла пора очередного зигзага в судьбе Георгия Ивановича. В тяжелейший военный 1942 год поражения советских войск под Харьковым и сдачи Ростова-на-Дону 28 июля наркомом обороны И.Сталиным был подписан приказ № 227, вошедший в историю с названием «Ни шагу назад», в котором, в частности, речь шла о создании штрафбатов, чтобы провинившиеся могли искупить свою вину перед родиной. Надо сказать, что великий вождь не был оригинален, он заимствовал этот опыт у Гитлера – он первым батальоны штрафников после разгрома немецких войск под Москвой. Георгий Иванович удивляется – он этого не знал.
В феврале 1943 года на Георгия Трофимова пришло извещение: «Отложить исполнение приговора до конца военных действий». Он направлялся в распоряжение военкомата. Георгий Иванович вспоминает:
– Когда мне сообщили об отсрочке выполнения наказания, я уже не мог ходить, был дистрофиком, до такой степени меня доконала лагерная жизнь и малярия. Две женщины – санитарки меня на руках отнесли в машину, которая пришла за нами. Из военкомата меня отвезли в госпиталь в г. Камышлов Свердловской области. Там я пролежал до конца мая. Поправиться мне помогли деньги и порошки хинина, которые мама вкладывала в письма из блокадного Ленинграда, ну, и конечно, поддерживали письма Гали.
Георгий Иванович рассказывает, что в госпитале к нему очень хорошо относился обслуживающий персонал, часто заходил главврач и подолгу с ним беседовал о жизни. После госпиталя его ждал фронт и штрафной батальон:
«7. Лиц, признанных годными к службе в действующей армии, военкоматам принимать в местах заключения под расписку и отправлять в штрафные батальоны военных округов для последующей отправки их в штрафные части действующей армии вместе с копиями приговоров. При поступлении осужденных в штрафные части сроки пребывания в них устанавливать командирам войсковых частей.
8. Командующим войсками военных округов и начальникам гарнизонов для сопровождения осужденных из мест заключения в пункты сбора и оттуда в штрафные части действующей армии назначать опытных и энергичных офицеров, сержантов и красноармейцев, способных поддержать строгий порядок и дисциплину в пути. В пунктах сбора осужденных до отправки в штрафные части содержать под охраной.
|
Заместитель Народного комиссара обороны СССР
маршал Советского Союза
Василевский
|
Народный комиссар внутренних дел СССР
Л.Берия
|
|
Народный комиссар юстиции СССР
Н. Рычков
|
Прокурор СССР
К. Горшенин ».
|
Это пункты из приказа с грифом «совершенно секретно» «О порядке применения примечания 2 к статье 28 УК РСФСР (и соответствующих статей УК других союзных республик) и направления осужденных в действующую армию».
И очередной зигзаг в судьбе: когда Георгий Иванович поправился и его направили на фронт, в документах не оказалось извещения об отсрочке исполнения наказания за антисоветскую деятельность. Кто её изъял? Пожалел юного ленинградца главврач или она затерялась где-то в сопроводительных письмах? Этого Георгий Иванович не знает, но факт остаётся фактом. В штрафбат он не попал. В последнее время, особенно после выхода художественного фильма «Штрафбат», в СМИ и Интернете активно обсуждался вопрос о том, что осуждённых по 58 статье в штрафные батальоны и на передовую, как правило, не допускали, что эпизод в фильме – это исключение из общего правила. Но факт остаётся фактом: осуждённого по 58 ст. ч.1 Трофимова Г.И. направили в запасной полк, формировавшийся в Свердловской области, а уже оттуда – в 230 гвардейскую дивизию на Украинский фронт – в истребительную противотанковую батарею наводчиком 45-тимиллиметровой пушки. Эту пушку тащили четыре лошади, а обслуживали её командир, наводчик, заряжающий, обслуга по подноске снарядов и по лошадям. Георгий Иванович прошёл весь Донбасс с востока на запад. Он говорил о том, что воевать в расчёте этой пушки – одно из самых опасных мест в боях.
– При наступлении мы, бывало, катили пушку руками среди наступающей пехоты: хорошая стрельба велась всего с расстояния 600 – 1000 метров. Много расчётов вместе с пушками погибло от снарядов немецких танков. 24 сентября 1943 года под Запорожьем я был тяжело ранен. В этом бою в моём расчёте почти все были убиты. Немцы были от нашей части метрах в трёхстах. Я побежал за снарядами, метров в пятнадцати от пушки, в правой руке был автомат. Немецкая пуля попала в прицел автомата, разрываясь, пробила портсигар а правом кармане брюк и записную книжку с фотографией Гали. Многочисленными осколками попали мне мне в бедро. Меня сбило с ног. Санитарки оттащили меня с поля боя и отвезли в полевой госпиталь, где сделали первую перевязку. Началось заражение.
Георгий Иванович рассказывает, что его эвакуировали в тыл, где он пролежал в разных госпиталях семь месяцев, так как рана не заживала, всё время гноилась. Последний госпиталь был в Ессентуках, врачи надеялись на чудодейственные ессентуковские грязи. Здесь он пробыл до конца мая 1944 года, когда был демобилизован из армии из-за незаживающей раны инвалидом второй группы. Ему было 22 года. Но даже после грязелечения самостоятельно ходить Георгий Иванович не мог. За ним из освобождённого от блокады Ленинграда приехала мать и в конце лета 1944 года привезла его домой.
В Ленинграде Георгий Иванович поступил учиться в институт водного транспорта, не сказав о том, что он был осуждён, так как боялся, что его арестуют и отправят отбывать срок. Он ждал возвращения Галины из Ульяновска. Её отец работал в эвакуации, а она сначала работала – все продукты выдавались по карточкам, – а затем поступила в Воронежский медицинский институт, который тоже был эвакуирован в Ульяновск и окончила за время войны 2 курса. Возвратившись в Ленинград в 1944 году, отец с Галей первое время жили у них в квартире, пока не получили свою, «доэвакуационную» квартиру на Подольской улице. Галина перевелась в Первый медицинский институт и была зачислена на 3-ий курс. А 31 декабря 1944 года состоялась скромная свадьба Галины Фоминой и Георгия Трофимова. Начался новый этап, хотя и тяжёлой послевоенной, но мирной жизни. Когда Вера Львовна разошлась со своим мужем чекистом, она в одну комнату пустила жить свою сестру – Лидию, вернувшуюся из ссылки. Её мужа – слесаря направили в Америку на стажировку, а после его возвращения арестовали и расстреляли. Лидия не захотела разводиться с мужем и как жена «врага народа» была выслана в ссылку.
В большой комнате жил её брат матери – Владимир с женой – Елизаветой Петровной, работавшей на дрожжевом заводе. Студенческая семья, оба учатся, денег почти нет. Тетя Георгия Ивановича, работавшая на дрожжевом заводе, иногда приносит дрожжи, их жарят, и в то время это казалось вкусным блюдом. А рана у Георгия Ивановича так и не заживает (зажила она, кстати, только в 1949 году, через пять лет после ранения!), что, однако, не мешает ему учиться на отлично.
***
Вернемся немного назад. Показывая мне альбомы, Георгий Иванович с гордостью показывает уникальные детские фотографии разного возраста, но персонажи там одни и те же: это четверо мальчишек: Юра и Борис Трофимовы и два их двоюродных брата – Игорь и Михаил Теодоровичи – дети Владимира Львовича. Фотографировали четверку обычно летом, на даче, последняя фотография – уже перед войной. Я интересуюсь, как сложилась их жизнь, почти ровесников братьев Трофимовых. Игоря призвали в армию перед войной, и он погиб в Тосненском районе Ленинградской области у посёлка «Лисин корпус».
Игорь Владимирович Теодорович
Его сослуживцы рассказывали, что после боя Игорь присел отдохнуть под деревом. Случайны снаряд попал в это дерево, осколками его и был убит Игорь Владимирович. Ему было всего девятнадцать лет. В этом лесу его и похоронили. После войны родители разыскивали могилу сына, разговаривали с лесниками, нашли её в глухом лесу, поставили крест и металлическую ограду. Георгий Иванович подчёркивает, как бережно в советское время относились местные жители к этой могиле, а пионеры проводили там свои слёты. Родители во время войны долгое время ничего не знали и о судьбе младшего сына Михаила (25.05.1923 – 17.12.1991 г.) . Его призвали в армию 22 июля 1941 года, он прошёл ускоренные курс обучения в 3-ьем артиллерийском училище в Ленинграде уже с декабря1941 года находился в действующей армии. Не буду перечислять все фронты, на которых сражался артиллерист Михаил Владимирович Теодорович – желающие ознакомиться с его военным путём загляните на сайт героев:
Михаил Теодорович
За мужество, проявленное им в Будапештской наступательной операции Указом президиума Верховного совета гвардии капитану Теодоровичу Михаилу Владимировичу было присвоено 24 марта 1945 года звание Героя Советского Союза с вручением Ордена Ленина и медали Золотая звезда (№4755). Когда указ был опубликован, родители узнали из газет о судьбе младшего сына, который закончил войну в Чехословакии у города Ческе-Будеёвице, а 24 июня 1945 года принимал участие в Параде Победы на Красной площади в Москве. И знакомясь с судьбой этой ветви родословного древа антисоветски настроенного священника Льва Теодоровича, думаешь о том, как глубоко пролегла идеологическая трещина в жизни семьи расстрелянного деда, все четыре внука которого встали на защиту родины от фашистских захватчиков.
***
Но пора вернуться к жизни Георгия Ивановича; в 1949 году он закончил институт и как лучший студент оставлен работать на кафедре старшим лаборантом, потом инженером и ведущим инженером. Его принимают в партию, избирают секретарём парторганизации факультета. В 1950 году он поступает в аспирантуру. В это время при МВД СССР – в 1946 году наркоматы были преобразованы в министерства – было решено создать собственную аспирантуру. И лучшие аспиранты некоторых вузов, в том числе и Г.И. Трофимова направили туда. И вот тут, как пелось в одной из популярных песен «Машины времени»: «Вот, новый поворот…». Да ещё какой! Его вызывают в Большой дом, так назывался ленинградцами дом на Литейном проспекте, где располагался КГБ. Георгий Иванович говорит, что он всё время жил под страхом, что рано или поздно станет известным , что он не отсидел «своё». Собираясь идти по повестке, он захватил с собой узелок с вещами и простился с женой и родными. – Вхожу в подъезд, жду, наконец, меня вызывают. Входит офицер, задаёт вопрос, привлекался ли я к ответственности. Подтверждаю, называю решение Тройки в Вологде и статью. Он спрашивает, почему я не попал в штрафбат. Честно отвечаю, что не знаю, рассказываю, как меня отправили на фронт из госпиталя. «Подождите», – говорит он и уходит. Через некоторое время я получаю возможность ознакомиться с моим делом. Дошло-таки оно до Ленинграда. Но прежде я должен был написать расписку о том, что никому не расскажу о содержании материалов дела и не буду никому мстить. Я прочитал и увидел, кто на меня написал донос и что мне инкриминировалось. Когда я служил в запасном авиационном полку, то однажды написал рапорт на техника, который плохо готовил принимаемые нами американские самолёты. Вот этот техник и отомстил мне, написал на меня донос, что я ругал наши самолёты, хвалил американские и говорил о том, что в Ленинграде люди умирают от голода. А в этот раз офицер вернулся и сказал мне: «Идите». Я беру свой узелок и спрашиваю, куда мне идти, так как был готов к худшему – снова в тюрьму. «Вы свободны, - говорит мне офицер, - можете идти». Я не поверил своим ушам. Но, действительно, меня не задержали. Да, его не посадили в тюрьму, но исключили из партии и из аспирантуры, уволили из института. Правда, запрета на работу не последовало, его приняли ведущим инженером в проектный институт ГИПРОРЕЧТРАНС. Георгий Иванович не сдался, он писал о своей невиновности во все высшие инстанции, но всё было бесполезно. Только после смерти Сталина его приняли вновь на работу в институт в 1954 году, правда, пришлось менять тему диссертации, но по сравнению с перспективой досиживать срок по 58 части 2, – это мне уже показалось не столь страшным. Георгий Иванович показывает мне копию справки о реабилитации. Я читаю.
На этом можно было бы закончить историю этой семьи, в которой как в один клубок сплелись все противоречивые события ушедшего двадцатого века. Дальше жизнь текла уже в обычном русле, работа, семья, сын, внук. Конечно, были весьма радостные события – покупка первой автомашины «Победа» и поездки по всей стране на ней и на сменивших её «четырёхколёсных подругах». Все эти события и отражены в шести огромных альбомах с фотографиями, с которых начался наш разговор с Георгием Ивановичем. Машину, кстати, Георгий Иванович водит сам до сих пор!
***
Последний зигзаг в судьбе Георгия Ивановича был трагическим – умерла Галина Владимировна, друг и жена, с которой в любви и согласии прошло более шести десятилетий совместной жизни. Галина Владимировна окончила в 1947 году мединститут и всю жизнь проработала врачом в больнице им. Урицкого и 25-ой поликлиники при этой больнице. И снова в разговоре всплывают события давнего прошлого из жизни этой же семьи, достойные того, чтобы рассказать о них . Родная сестра матери Галины – Валентина Александровна – вышла замуж за Владимира Митрофановича Орлова. Его биография изложена в БСЭ:
«Орлов Владимир Митрофанович [3(15).7.1895 — 28.7.1938], советский военно-морской деятель, флагман флота 1-го ранга (1935). Член Коммунистической партии с 1918. Родился в Херсоне в семье директора гимназии. Учился на юридическом факультете Петербургского университета. В 1916 призван на Балтийский флот, окончил школу мичманов (1917). Служил на Балтийском флоте, в 1918—1920 начальник политотдела флота. В 1920—21 на водном транспорте. В 1921—23 помощник начальника Политуправления РВСР по морской части и начальник морского отдела Политуправления РВСР. В 1923—25 начальник и комиссар военно-морских учебных заведений. Окончил Высшие академические курсы (1926). В 1926—1930 командующий Морскими Силами Чёрного моря. С июня 1931 по июль 1937 начальник Морских Сил РККА и до 1934 член РВС СССР, а с января 1937 заместитель наркома обороны. Награжден орденом Красного Знамени и орденом Красной Звезды».
Георгий Иванович показывает мне вырезку из статьи П. Грищука «Торпедой по флагману». На первой её странице приказ, подписанный К.Е. Ворошиловым о об исключении В.М. Орлова из состава РККА как врага народа.
«Враг народа» - вряд ли было другое более страшное слово в конце трагических тридцатых годов прошлого века! Цитирую отдельные выдержки из статьи П. Грищука.
«...ТОТ ИЮЛЬСКИЙ день 1938 года был погожим и ясным. Цвели липы, их тонкий аромат ощущался даже в самых глухих уголках города. Не проникал он только сюда, в здание, где заседала Военная коллегия Верховного Суда СССР. А может, и просачивался, но не до тонких запахов было людям, облеченным столь высоким доверием. Они вершили суд над врагами народа.
— Вы обвиняетесь в совершении преступлений по статьям... — Хорошо поставленным голосом судейский чиновник в большом воинском звании перечислил ряд статей, начинающихся с цифры «58». — Признаете ли себя виновным?
Изможденный, старый человек поднялся со скамьи. Стоять ему было нелегко — едва держался. Беззубый рот прошамкал: «Да».
— Показания, данные на предварительном следствии, подтверждаете полностью?
Снова губы подсудимого шевельнулись; но на этот раз «Да» было так тихо произнесено, что, возможно, его и не расслышали те, кто сидел за столом. Но, видимо, для присутствующих это и не было важным...
Кто же этот подсудимый, судьбу которого должен определить высокий суд? Заместитель наркома обороны СССР — начальник Военно-Морских Сил РККА, член Военного совета при наркоме обороны, флагман флота 1 ранга Владимир Митрофанович Орлов. (…)
Нет, мы не зря начали наш рассказ о судьбе Орлова со слов Николая Герасимовича Кузнецова: «...чтобы такой человек изменил Родине?»
ОН ВЫРОС в семье русского интеллигента — отец был директором гимназии. Получил отличное воспитание, знал французский, немецкий языки, любил музыку, играл на рояле. Живя у моря, в Петербурге, о морской службе и не мечтал. Хотел быть юристом и в 1914 году поступил в Петербургский университет на юрфак. Проучился 4 семестра. Шла мировая война, и Владимир становится моряком, получает офицерское звание — мичман военного времени.
Октябрьскую революцию встретил с восторгом (…) Его перевели в Петроградский культурно-просветительный клуб моряков. Здесь в сентябре 1918 года он вступил в партию большевиков. (…) Восьмого февраля 1919 года Владимир Митрофанович Орлов в возрасте двадцати трех лет приказом № 81 Реввоенсовета Республики назначается начальником политического отдела Балтийского флота. (…) …самым большим достижением Орлова было создание газеты «Красный Балтийский флот», редакционную коллегию которой возглавил он сам. Почти весь 1919 год Орлов редактировал газету, и редкий ее номер выходил без его статьи.
Особенно кипучую деятельность развил Орлов, когда создалась угроза красному Петрограду. К весне 1919 года Антанта сосредоточила на Балтике более 130 боевых кораблей и судов. Когда белогвардейцы и интервенты под командованием Юденича начали наступление на Петроград, Орлов провел огромную работу по мобилизации моряков на отпор врагу. Политотдельцы не отсиживались в кабинетах. Они были там, где решалась судьба революции, — в боях. Вот одно из донесений того времени, отправленное Орловым: «Срочно. Сообщаю, что все работники политотдела мобилизованы и влиты в отряды, осталось лишь несколько человек для управления политработой и издательства газет и листовок».
...ГРАЖДАНСКАЯ война была в разгаре. Узким местом для Республики оказался транспорт, в том числе и водный. На восстановление водного транспорта направляется группа моряков-балтийцев. Одновременно ЦК партии назначает Орлова заместителем начальника Главного политуправления водного транспорта Республики. Накануне ему довелось слушать Ленина, который, обращаясь к водчикам, призывал их, «...не останавливаясь ни перед какими жертвами, создать настоящую, железную, военную дисциплину и создать такие же чудеса в водном транспорте, какие за два года были сделаны нашей Красной Армией».
Почти два года Орлов проработал на водном транспорте, а потом в декабре 1921 года в числе других 1218 военных моряков был возвращен на флот. Назначен помощником начальника Политуправления Республики по морской части. (…)
Любопытный документ сохранился в архиве, показывающий, как напряженно работал Орлов. (Впрочем, это было присуще тогда многим коммунистам-ленинцам.) Этот документ — просьба об отпуске: «...все пять с половиной лет выполнял ряд сложных и трудных задач. За это время неоднократно перебрасывался из одного пункта в другой (Петроград, Москва, Ростов-на-Дону, Нижний Новгород, Петроград, опять Москва...). Приходилось терпеть подчас крайне острую материальную нужду. Все это — тяжелая ответственная работа, частые переброски, материальные лишения — в значительной степени подорвали мое здоровье и работоспособность. Поэтому, если возможно, прошу дать хоть какую-то передышку путем предоставления после 2-го Всероссийского совещания военморов-коммунистов отпуска, коим ни разу еще не пользовался».
В ОКТЯБРЕ 1926 года Орлова, которому тридцать с небольшим, Реввоенсовет Республики назначает командующим Морскими Силами Черного моря. По нынешним меркам — командующий Черноморским флотом. Почти пять лет находится на этом посту Владимир Митрофанович. На Черном море за этот период не раз бывали руководители партии и правительство, в том числе Сталин, Ворошилов, Орджоникидзе. Они не могли не видеть, что флот крепнет, что им руководит умелый, грамотный и преданный Родине моряк. Это сыграло свою роль, когда возникла необходимость подобрать человека на должность начальника Морских Сил РККА, иными словами — главнокомандующего Военно-Морским Флотом.
Шесть лет, которые провел Орлов на посту НАМОРСИ РККА, были годами бурного роста нашего флота. И не только в смысле оснащения его кораблями, оружием. Росли командные кадры. Орлов придавал исключительное значение их оперативно-тактической подготовке. «Его разборы учений, — напишет позднее Н. Г. Кузнецов, ставший военно-морским министром СССР, — как правило, отличались анализом допущенных промахов и четким указанием на будущее... Слушать его всегда было приятно, но главное, конечно, состояло в содержательности его разбора». Есть много свидетельств других людей, отмечавших высокий профессионализм Орлова. Особенно ёмко сказал о флагмане флота 1 ранга вице-адмирал в отставке В. С. Чероков: «Красив собой, словом и делом».
В начале 1937 года ЦИК СССР учредил должность заместителя наркома обороны по морским делам (он же — начальник морских сил РККА). В этой должности был утверждён Владимир Митрофанович Орлов. Одновременно он — и член Военного совета при наркоме обороны. (…) Еще совсем недавно «Красная звезда» (декабрь 1935 г.) в статье «Отважные люди советских морей» писала: «Имена Орлова, Викторова, Кадацкого, Галлера, Кожанова, Окунева, Киреева, Гришина, Гугина, Лудри, Душенова хорошо известны не только Красному Флоту, но и всей армии и широким массам, как имена лучших боевых представителей нашего доблестного флота».
И вот все «лучшие боевые представители» были арестованы и расстреляны. («Повезло» лишь адмиралу Галлеру, которого арестуют уже после Великой Отечественной войны, в 1948 году, и он умрет в тюрьме.)
ВОВСЮ действовал «Закон от 1 декабря 1934 года», требующий от судов вести дела «врагов народа» в ускоренном порядке, ходатайств о помиловании не принимать, приговоры к расстрелу приводить в исполнение немедленно.
Что же инкриминировали Орлову? Сохранились документы, и по ним мы можем судить, как при беззаконии, буквально на голом месте, не располагая никакими доказательствами, можно обвинить человека в чем угодно. От Орлова потребовали чистосердечно признаться в том, что он с 1933 года является участником антисоветского военно-фашистского заговора, в который был вовлечен Тухачевским. По его, мол, заданию Орлов создал шпионско-диверсионную и вредительскую организацию в ВМФ. Кроме того, за флагманом флота 1 ранга «числится» связь с агентами иностранных разведок, с белогвардейской организацией за рубежом.
— Я ни в чем не виновен! — решительно заявил Орлов на первом же допросе.
Плохо знал заместитель наркома обороны СССР ту систему, с которой столкнулся! Следователи допрашивали его опытные. «Идейные» мясники — помощник начальника одного из отделов НКВД 3. Ушаков и начальник отдела Н. Николаев-Журид — спокойно объяснили, что вопрос о его виновности для них ясен и требуется лишь его личное подтверждение.
— Я напишу наркому Ежову...
И написал. После того, как с ним основательно «поработали» следователи. Даже сегодня, по прошествии стольких лет, читать это письмо без ужаса нельзя. Приведем отрывки из него.
«...Я никогда не был причастен к заговору Тухачевского или каких-либо других лиц, никогда не вел шпионской, террористической, диверсионной и вредительской работы, никогда не был и не мог быть врагом народа... Я нахожусь на грани сумасшествия, через короткий срок я стану... неосмысленной собакой... Но это может быть только в капиталистической стране и не может быть у нас... Я прошу Вас выслушать меня до того, как я потеряю рассудок... Прошу из соображений не только личных, но и государственного порядка вникнуть в мою судьбу».
В ответ — ни звука. Что было Ежову до забот «государственного порядка», а тем более до личной судьбы «врага народа»! Для него был один компас, по которому определялся курс, — указание вождя, и одна гавань, куда должны причалить отданные в его руки флагманы, — могила...
Впрочем, кое-какая реакция на просьбу была. 13 августа 1937 года Ушаков, после очередного истязания Орлова, написал: «Я отправил его вторично в Лефортовскую, он не хотел уходить, просил Ежова вызвать его завтра для дачи показаний, но я отказал ему. Он ушел с отчаянием. Уверен, что теперь он заговорит со следователем другим языком».
Он, Ушаков, знал свои способности, да и опыт имел немалый. И он не ошибся. Boт строчки, написанные Орловым и обращенные опять же к Ежову: «Я, находясь в состоянии тяжелой моральной подавленности и физического изнеможения, после сердечного приступа в камере, решил взять на себя вину, чтобы ускорить развязку и добиться скорейшей смерти...»
Изо дня в день его мучили и истязали в течение года... И он захотел одного - умереть.
...СУД удалился на совещание. Оно длилось совсем недолго. И вот уже звучит приговор, который обжалованию не подлежит: высшая мера наказания — расстрел.
Никакого исследования доказательств, никакого разбора — все было предопределено заранее. Вся процедура этого трагического фарса заняла двадцать минут. Коллегия торопилась: конвейер смерти, заведенный Сталиным, Ежовым и их помощниками, набирал обороты. Попадет в него и жена Владимира Митрофановича — Валентина Александровна. За двадцать лет совместной жизни с мужем она и не рассмотрела, что рядом с ней «враг народа». Ее расстреляли. (…)
В заключение два слова о следователях 3. Ушакове и Н. Николаеве-Журиде. Их расстреляли в январе 1940 года».
Читаешь эти материалы и буквально пробирает «мороз по коже» от ужасов ежовского времени. Дело № 510 по обвинению Ежова в контрреволюционной деятельности и шпионаже хранилось в архиве КГБ. Оно состоит из 12 томов. В них отражена судьба жестокого палача, человека, который символизировал страшное время, получившее название «ежовщины». В деле № 510 по обвинению Ежова имеется справка, подписанная начальником 12-го отделения 1-го спецотдела НКВД СССР лейтенантом госбезопасности Кривицким: «Приговор о расстреле Ежова Николая Ивановича приведен в исполнение в Москве 4 02 1940 г. Акт оприведении приговора в исполнение хранится в архиве 1-го спецотдела НКВД СССР. (Цит. по:
http://argumentua.com/stati/zachistka-palacha-kak-konchali-narkoma-ezhova).
Так что и тётя Галины Владимировны была женой «врага народа». Но после смерти Сталина и ХХ-го съезда КПСС это уже не имело значения. Все родственники большой семьи Трофимова Г.И. были реабилитированы, пятеро посмертно.
А в мирной жизни Георгия Ивановича близился последний трагический зигзаг. Смерть жены! Это был столь страшный удар, что – Георгий Иванович признаётся, не рисуясь, – он хотел покончить с собой. Родные, друзья оказались рядом. И в его жизнь 14 лет тому назад вошла Валентина Михайловна Софронова, бывшая его студентка, влюблённая в него ещё со студенческих времён с которой он обрёл вторую жизнь и второе счастье.
Г.И. Трофимов с Валентиной Михайловной.
Я пишу последние строки этого очерка о жизни обыкновенного советского человека с необычной судьбой, в которой отразилась вся жизнь советского народа в ХХ веке, где героическое тесно переплеталось с трагическим, радость с горем, счастье с бедой. Но всегда присутствовал оптимизм и вера в то, что завтра будет лучше, чем вчера, что правда пробьёт себе дорогу через трясину лжи и что, в конце концов, истина восторжествует. Были какие-то всплески то хрущёвской оттепели, то надежд, связанных с перестройкой, к великому сожалению, не оправдавшихся. Перестройка не только не принесла ожидаемых надежд на свободу и социализм «с человеческим лицом», а привела к худшему – бандитско-олигархическому капитализму. Анализируя прошлое и сопоставляя его с жизнью современной России, невольно задаешься вопросом, что же её ждет и какие испытания выпадут на долю многострадального русского народа в ХХI веке, начало которого не обещает ничего хорошего? Кто встанет на защиту Родины, если это понадобится? Найдутся ли такие же Трофимовы, Фомины, Орловы, Теодоровичи? Будут ли среди них дети и внуки чубайсов, ельциных, березовских и иже с ними? Вряд ли.
