моим родителям
"Мне нужно выговориться, вот что"
(это чужая, не моя строчка).
Прошло уже - сколько? - почти полгода:
лето, осень, вот и февраль проходит,
а я все никак не могу ни строчки.
Каждое утро собираю свои бумажки,
выхожу на кухню к плите поближе
и смотрю за окно, где на белом фоне
носится рыжий соседский пудель.
Итак, этим летом я жил на даче
(дача была не моя, чужая -
друзья разрешили пожить немного).
В Москве этим летом воняло гарью -
где-то в округе горел торфяник.
Даже в метро голубая дымка!
А тут полчаса по Казанской
железной дороге
и ты на веранде сидишь как барин.
Тянешь нарзан и глядишь на солнце,
которое бьется в еловых лапах.
Утром рынок: говядина и картофель,
помидоры, арбуз и на вечер водки.
А потом на матрасе листал журналы -
"Юность" листал, "Огонек", "Ровесник",
когда же смеркалось, то ставил мясо,
резал овощи, вынимал из воды бутылку -
и устраивал пир за столом с клеёнкой.
В это лето на даче я сочинял пьесу
(это была чужая, не моя идея -
написать пьесу; один театр
заказал мне драму из прошлой жизни).
Классика жанра: любовь и море.
И чтобы ружье под конец стреляло.
Тогда, что ни день, полистав журналы,
я поднимался наверх, в мансарду.
Открывал машину и всех героев
выпускал на волю: поболтать, побегать.
Знаете, как бывает, если пишешь пьесу?
Дашь им слово, такой шум поднимут -
перессорятся, передерутся:
еле успеваешь следить за ними!
А тут еще на соседней даче:
"Ксюша, Сережа, идите кушать!"
"Ваша подача, Антон Иваныч!".
"Дима, ради бога, угомони собаку!"
И вот, подбираясь по ходу пьесы
к револьверу, который лежит на полке,
я увидел в окно, как летит по небу
красный мячик -
и падает на мою веранду.
2.
"Я собираю женщин и монеты!" -
он запахнул халат на белом брюхе
и снова запыхтел душистой трубкой.
"Я тоже собирал когда-то..." - "Женщин?"
"Да нет же, я..." - "Мой друг, они похожи!
У каждой есть и возраст, и цена.
Знакомьтесь, это Машенька. Жена.
Год выпуска.." - "Не слушайте, скажите:
так это вы на даче у соседей?"
"Оставили ключи пожить немного"
"А мы на ужин щуку по-ильински!
Останетесь на щуку?" - "Что, в сметане?"
"Конечно" - "Ну, тогда иду за водкой"
"Еврейская?" - "Другая здесь не в моде"
"Я вижу, вы давно на этой даче".
И вот уже по воздуху горячий
и пряный дух плывет.
По щучьему веленью помидоры,
облепленные луком и петрушкой,
да розовый с прожилками редис,
и наконец распаренная щука
раскинулась в разваренной картошке -
и смотрит, смотрит, смотрит на меня
своими побелевшими
глазами.
И мы сидим - и час, и два, и три.
Звенят над абажуром комары,
стучит хвостом собака по настилу
и разговор, как водится, на даче
течет рекой под старый патефон,
который нам опять поет по кругу:
Фокстрот "Жемчуг"
Летка-Енка
вальс "На сопках Манчжурии"
"Ленинградские мосты"
и попурри "Девушка из Майами"
И тут его жена, всплеснув руками,
уходит в дом, гремит в дому посудой
и наконец торжественно выносит
тарелку черных жирных ягод -
и водружает посреди стола.
"Поверите? Когда-то здесь была
усадьба, вот уже не помню
каких князей, и был вишневый сад,
огромный сад на этом самом месте" -
"Владельцем был какой-то скандинав,
имевший капитал на перевозках" -
"И что же, ничего не сохранилось?" -
"Ну, кое-что с тех пор еще осталось.
В купальне ловят щуку, да конюшни,
где муж нашел копейку Николая..." -
"Я собираю женщин и монеты!" -
"...да несколько деревьев тут и там,
с которых мы снимаем эту вишню".
"Какой-то просто чеховский сюжет!"
"Возьмите, правда. Это вам на завтрак.
Как говорится, с барского куста.
А блюдо как-нибудь потом вернете".
.....
Собака проводила до ворот
и я пошел вдоль черного забора
к себе домой в еловой темноте,
какая только здесь, на подмосковных,
бывает ближе к осени ночами.
Не ягоды, но сладкий запах вишни
я нес тогда, как облако, в руках.
Над головой, расталкивая звезды,
курсировала щука по-ильински,
и я, закрыв глаза, увидел сад,
где ягоды качаются на ветках
и солнце пробивается сквозь листья.
Когда и где я встретил эту вишню?
Очкарик из начальной школы, как
попал тогда я к этому забору,
который мне сорвать ее мешает?
Вот я, открыв калитку, захожу
в чужие огороды - обмирая
от страха, обрываю с этих веток
и слышу женский голос у ворот:
"Понравилась тебе чужая вишня?"
.........
"Ну что же ты не ешь?" - передо мной
пластмассовый бидон отборных ягод,
а женщина в дверях, и глаз не сводит,
она перебирает синий фартук,
а после очень тихо говорит:
"Пока не съешь, не выпущу отсюда".
И там, в дверях, садится на скамейку.
.....
Сперва одну, затем другую вишню
я вынимаю (пальцы ледяные!),
затем пригоршнями заталкиваю разом,
размазывая слезы по щекам,
а женщина все смотрит на меня
своими потемневшими глазами
и кажется вот-вот сама заплачет.
.......
"Теперь ты понял?" - "Понял" - "Ну, иди".
Я встал из-за стола. "Постой. Умойся.
Куда же ты теперь такой чумазый?"
И мы идем на кухню, где вода.
Она берет мое лицо в ладони,
цветастым полотенцем вытирает,
а после прижимает к животу
и я стою, уткнувшись носом в фартук.
Он теплый, этот фартук, и шершавый.
И вкусно пахнет жареной картошкой.
3.
А на следующий день я закончил пьесу.
Револьвер - представляете? - дал осечку:
только море осталось шуметь в ремарках.
И тогда я решил, что пора обратно -
хватит уже куковать на даче.
Вещи в сумку, сложил машину,
запер дом, а ключи затолкал под кровлю,
и пошел, не оборачиваясь, на поезд.
Там, на дачной веранде,
(теперь она похожа на вагон,
у которого нет ни колес, ни стекол),
осталась тарелка. Стоило мне уйти,
как ее тут же облепили осы.
Жадные, неуклюжие, они набросились
на гнилую вишню, и скоро вся тарелка
была покрыта их желтыми полосатыми
спинками.
...А я стоял в тамбуре у разбитых окон
и вдыхая горячих копченый воздух,
думал о том, что никогда не узнаю:
кто была эта женщина? жива ли она?
и если да, то помнит ли меня
как ее помню я?
"Да что вишня! - размышлял я. - Мы
даже о себе толком ничего не знаем.
Как родители нас, например, зачали?
Дома? На даче? В спальном вагоне?
Ночью или, скажем, после обеда?
И кто первым на живот положил руку?
А может быть это случилось в прихожей
после разлуки, прямо на мокрых шубах?
Слушайте, ведь это все важные вещи!
Надо бы уточнить, пока они еще живы..."
.........
В это время наш поезд влетел в столицу -
замелькали заборы, бетонные эстакады,
а я все стоял и перебирал варианты.
Один, другой, третий... И знаете, что?
Тот самый, на мокрых шубах,
мне нравился все больше и больше.
Осень 2002 - февраль 2003
|
