Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

пальто
набрасывается на человека –
обрывает ему пуговицы, хлястик;
выворачивает рукава и карманы – 
трёт / мнёт / рвёт / режет, 
а потом выбрасывает на вешалку,
и человек висит в кладовке – 
забытый, никому не нужный
– и тяжело дышит,
высунув розовую 
подкладку





утреннее размышление

в церкви santa maria dei miracoli
во время католической мессы
человек совершает поклонение, 
преклоняя колени на 
деревянную скамейку – 
тем самым он как будто говорит:
о создатель и владыка мира, 
человек – не последнее твоё творенье

во время православной службы 
человек совершает поклонение,
преклоняя колени на 
каменный пол храма –
тем самым он как будто говорит:
о создатель и владыка мира,
человек – твой последний раб

когда говорят о европе и азии, 
о том, что нас разделяет,
я думаю, дело не в  языке,  
истории или географии, 
а в одной скамейке – 
в одной маленькой ступеньке, 
преодолеть которую невозможно





*  *  *
кому-то облако во благо,
кому-то темный переход – 
бежит бездомная собака,
как будто кто-то ее ждет
из чернозема смотрят окна,
горит под окнами закат – 
давно повесил бы замок на,
да жалко брошенных щенят 





*  *  *
моя стена молчит внутри; 
на том конце стены горит 
фонарь или окно без штор – 
отсюда плохо видно, что 
я слышу только скрип камней
прижмись ко мне еще плотней
кирпич бормочет кирпичу – 
стена молчит, и я молчу




        
«философия общего дела»
сын человеческий, кто твой человек?
(переворачивает страницу)
тот ли, который собрал на камнях ковчег?
(переворачивает страницу)
или тот, кто заставил его собрать?
(подчёркивает, затем стирает)
море раздвинул? стрелы повернул вспять?
(закрывает книгу)

ты – 
это точка, и движешься вдоль черты; 
вес твой ничтожен, ничтожны твои следы
(это напоминает скольжение гирьки 
на весах в медпункте) – 
но чем больше пройдено делений, 
тем выше то, что было в начале
(это называется «эффект рычага») – 
и тем отчетливей голос

обернись во тьму
подойди к нему

спроси – 
кто твой сын?




               

*  *  *
ворона прыгает с одной
тяжелой ветки на другую – 
здесь что-то кончилось со мной,
а я живу и в ус не дую,
небытия сухой снежок 
еще сдуваю вместо пыли – 
так по ночам стучит движок,
который вырубить забыли




           

Прадо
Мясные ряды Рубенса. 
Битая птица Гойи, перья испачканы грязью.
Креветки Босха, требуха Брейгеля – 
кипят, бурлят в огромных чанах.
Вяленая рыба Эль Греко.
Между прилавков снуют карлы, буффоны. 
«Педро Ивановиц Потемки» в меховой шапке.
Крики, конский топот, лязг металла –
все сливается в один базарный грохот.
Только в полотняных рядах Рафаэля тихо – 
ветер играет голубым отрезом. 
И снова стук, скрежет, брань. 
Отрубленное ухо кровоточит на пол. 
«Взяли, поднимаем!» – кричит кто-то простуженным голосом.
В небе медленно вырастает силуэт креста.
                            Всё замирает.
В эту бесконечную секунду тишины 
слышно как в пещере потрескивает огонь.
Плеск весла на переправе. 
Шелест инкунабулы Иеронима
и стук прялки.
 
…На следующий день мы проснулись рано 
и целовались в постели, не размыкая веки, 
как летучие мыши. Два рисунка – 
два наброска на холсте Мадрида.
Картина, которую никто 
не увидит. 





в деревне
человек остается с самим собой –
постепенно дымок над его трубой
поднимается ровным, густым столбом, 
но – перед тем как выйти с пустым ведром,
чтобы элементарно набрать воды,
человек зажигает в деревне свет,
развешивает небо, расставляет лес,
подклеивает к небу картонные облака –
а потом устраивает снегопад или гром 
(в зависимости от времени года) – 
в сущности, этот человек с ведром
просто переходит из одного дома в другой –
и остается собой 



                             

п.а.
         
наших мертвецов 
продрогшие виолончели
мы вынимаем из футляров
и день за днем, нота за нотой –
трогая слабые, сухие струны 
– вспоминаем, как они звучали





начало религии
если скульптуру собаки
на станции «площадь революции»
отполировали до блеска 
миллионами прикосновений,
значит, пора дать собаке имя,
придумать родословную, 
украсить цветами и фруктами,
и поставить коробку для 
денежных пожертвований – 

ваш подземный путь
охраняет  бог синей ветки!

– если этого не происходит, 
значит ваше пожертвование
просто включили в стоимость 
купленного билета





     
мой стих
слепой как птица на ветру,
облепленный пером
чужих имен – как вкус во рту,
который незнаком – 
на вечном обыске, по швам
всё ищет край времен, 
как много будущего – там
как холодно мне в нем





*  *  *
во мне живет слепой, угрюмый жук; 
скрипит в пустой коробке из-под спичек
шершавыми поверхностями штук
хитиновых – и кончиками тычет – 
ему со мной нетесно и тепло
годами книгу, набранную брайлем,
читать в кармане старого пальто, 
которое давным-давно убрали





*  *  *
прозрачен как печатный лист,
замысловат и неказист,
живет пейзаж в моем окне, 
но то, что кажется вовне,
давно живет внутри меня – 
в саду белеет простыня,
кипит похлебка на огне,
который тоже есть во мне
и тридцать три окна в дому
открыто на меня – во тьму
души, где тот же сад, и в нем
горит, горит сухим огнем
что было на моем веку  
(кукушка делает «ку-ку») – 
и вырастает из огня
пейзаж, в котором нет меня 



         

*  *  *
человек на экране снимает пальто
и бинты на лице, под которыми то,
что незримо для глаза и разумом не, 
и становится частью пейзажа в окне – 
я похож на него, я такой же, как он
и моя пустота с миллиона сторон
проницаема той, что не терпит во мне
пустоты – как вода – заполняя во тьме
эти поры и трещины, их сухостой – 
и под кожей бежит, и становится мной



 

армянский триптих

1.
арарат –
из небесного рукава шапку твою достану, 
на брови надвину – 
никто не увидит

2.
выйду на лестницу – 
первая ступенька травой заросла, 
вторая из камня, на третьей 
снег не сошёл – ереван мой

3.
берег есть, а воды нет
храм на берегу есть – берега нет
небо над храмом есть, храма нет 
отдай, что взял – севан

ДЖЕМА-АЛЬ-ФНА*

«Спутник находится в мертвой зоне... 
…………находится в мертвой зоне…»

Марракеш!
Розовые десны старого города.
Белые спутниковые тарелки 
зря сканируют небо – 
ни дождя, ни фильма небо им не покажет.
Погасла черная теле-кааба.
И город под вечер идет на площадь.

Головы. Головы.
Головы. Головы. Головы.
Голос на башне хрипит и стонет. 
Все на молитву! но голос никто не слышит.
Сотни рук выстукивают барабаны.
Сотни губ вытягивают флейты.
Сотни ртов выкрикивают слова – 
и площадь затягивает меня в воронку.

«Что бы вы хотели, мсье?»
слышу возбужденный шепот.
«Qu’est-ce que vous voulez?» – 

Я отмахиваюсь: 
«Не хочу смотреть гробницы Саадитов».
«Не хочу слушать сказки тысячи и одной ночи».
«Не хочу пробовать печень хамелеона».
«Ни будущее, ни прошлое менять не желаю».

«Так что бы вы хотели, мсье?» – 
не унимается тип в полосатой джеллабе.

«Можешь мне вернуть «я»?» – спрашиваю.
«Нет ничего проще, мсье!» 
Он покорно опускает веки – 
виден лиловый узор, которым они покрыты.
«Идем до квартала двойников.
Тому, кто твой, положишь руки
на темя – так, смотри».
Грязные ладони складываются «лодочкой».
«И все?» – «Все». Улыбаясь, он 
обнажает кривые белые резцы.
«Combien? – Сколько?» – «Сколько 
Аллах подскажет сердцу».

Широкая, как жизнь, площадь
стекает в адские трещины улиц.
Утроба города урчит и чавкает. 
В темноте на прилавках 
все сокровища мира. Но где 
полосатый балахон?
Еле успеваю за провожатым.

«Пришли!» 
Под коврами, в шерстяном капюшоне 
некто уставился в пустой телевизор – 
рядом на ступеньке чай, лепешка.
Он подталкивает: «Пора, друг».
Замирая от страха, складываю руки, и – 
………………………………………
……………………………………………

«Я – продавец мяты, сижу в малиновой феске!»
«Я – погонщик мула, стоптанные штиблеты!»
«Я – мул, таскаю на спине газовые баллоны!»
«Я – жестянщик, в моих котлах лучший кускус мира!»
«Я – кускус, меня можно есть одними губами!»
«Я – ткач, мои джеллабы легче воздуха!»
«Я – воздух, пахну хлебом и мокрой глиной!»

Теперь, когда меня бросили одного посреди медины, я с ужасом понял,
что я – это они: продавцы и погонщики, зазывалы и нищие,
ремесленники и бродяги; что я смотрю на мир их черными глазами;
вдыхаю дым кифа их гнилыми ртами; пробую мятный чай их
шершавыми губами; сдираю шкуру с барана их заскорузлыми руками;
что мне передалась тупая поступь старого мула; то, как зудит
лишай на бездомной кошке. Я хотел найти себя, но стал
всеми! всеми! стою – и не могу сойти с камня…

………………………………………….

В этот момент вспыхивают экраны – 
спутник вышел из мертвой зоны!
и город отворачивается к телевизору.
А я застыл посреди базара
и не понимаю: кто я? что со мной? 
«Мсье!» – слышу над ухом строгий голос.
Это говорит офицер, патрульный.
«Ваши документы, мсье!»

– Мне кажется, что я не существую…
– Кому кажется, мсье?

––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––-

* Джема-аль-Фна – средневековая площадь Марракеша, одновременно и
рынок, и место традиционных