Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Записал Алан Ансен

Перевод с английского и комментарии Глеба Шульпякова

Оден: На самом деле Брунгильда вовсе
не молодая девушка. Она старше самого Господа Бога (Реверанс
в сторону Оскара Уайльда, который как-то сказал о Моне Лизе, что
«она старше скал, на фоне которых изображена». К афоризмам Уайльда
Оден вообще относился очень трепетно и даже, как видим, пытался
им подражать. Другое дело, что самоирония не относилась к числу
достоинств Одена, так что его афоризмы очень часто звучали чудовищно
напыщенно и тенденциозно. Что касается самой Брунгильды, то это
одна из валькирий, героинь оперной тетралогии Вагнера «Кольцо
нибелунга». В эссе «Подражание и Аллегория» Оден утверждал, что
любовь Зигфрида и Брунгильды в основе своей инцестуальна, поскольку
Зигфрид слишком молод, чтобы испытывать к валькирии, которая проспала
много лет волшебным сном, чувства, которые сильно бы отличались
от сыновних. Добавим, что знаменитая тетралогия, подобно греческой
трагедии, вообще является апофеозом кровосмешения. Из либретто
оперы следует, что сам Зигфрид появился на свет от связи брата
и сестры, Зиглинды и Зигмунда, которых родила богу Вотану земная
женщина. Брунгильда — также дочь Вотана. Поэтому, если быть до
конца последовательным, ее связь с Зигфридом — это любовная связь
племянника и тетки. Интерес же Одена к «бесплодным» союзам объясним
очень просто. На материале истории искусств он — одним из первых,
кстати, в середине века — пытался понять этическую и эстетическую
основу гомосексуальных отношений и открыто рассуждать об этом).

Моя нелюбовь к Брамсу лежит все же за пределами эстетики (нелюбовь
к Брамсу находится в поле общей неприязни Одена к романтизму в
духе Шелли и Вордсворта — хотя, конечно, мир Брамса настолько
велик, что отказываться от него вот так, в двух словах, было все-таки
неумно. Возможно, в Брамсе Одена отталкивала его непредсказуемость,
непрозрачность, неровность. Вообще музыкальные суждения Одена
звучат, мягко говоря, слишком опрометчиво. В любом другом случае
этот радикализм отдавал бы идиотизмом — если бы Оден каждый раз
не оговаривал принцип отбора, которому следовал. Так вот, на полюсах
его пристрастий были: прозрачная энергичная легкость Россини и
Моцарта — и патетическая героика опер Вагнера. Героический романтизм
древних скандинавских легенд (которые «озвучил» Вагнер) всегда
привлекал Одена, который однажды сказал — опять-таки за обедом
у Стравинского: «Я хочу, чтобы на моих похоронах играл траурный
марш из оперы «Зигфрид». С другой стороны, следуя тезису, что
«цель искусства — удовольствие», Оден призывал слушать увертюры
Россини в пику поздним квартетам Бетховена, которые, якобы, умаляют
жизнерадостную приподнятость духа. И последнее: читая отзывы Одена
об опере, не следует забывать, что его пристрастия во многом определялись
его нетрадиционной сексуальной ориентацией. Поэтому любовь к колоратуре
бельканто — как и к оперной драме Вагнера — можно интерпретировать
еще и с точки зрения «пассивен — активен» в гомосексуальной паре).
Но когда я слышу невыносимо вычурные комбинации звуков, я думаю
на Брамса — и каждый раз попадаю в точку.

То же самое с Шелли. Это единственный английский поэт, которого
я по-настоящему не люблю («Я рад, что самое глупое определение
поэтов — «безымянные законодатели мира» — дал поэт, чьи стихи
я просто не перевариваю. Звучит так, как будто речь идет об агентах
тайной полиции» — писал Оден о Шелли. Романтизм — в изводе Шелли
более, чем в варианте Йейтса — раздражал Одена проповедью иллюзии,
что поэзия может и должна влиять на социальное и духовное устройство
мира, и обязана откликаться на события политической истории общества.
Еще в 39-м году Оден писал в триптихе памяти Йейтса, что «Поэзия
ничто не изменяет, поэзия живет / В долинах слов своих...» (пер.
А. Эппеля). А вот прозаический отрывок на ту же тему — из его
книги «Конкретный мир»: «Нет спору, пусть поэт, если хочет, пишет
на злобу дня, высказывается против социальной несправедливости
и политического зла. Главное, чтобы он помнил одну вещь. Единственный
человек, который выиграет в этой ситуации, будет он сам. Это его
литературная репутация улучшится среди его единомышленников. А
несправедливость и зло останутся в точности такими же, какими
они были до того, как он раскрыл рот». Поэтому в разговоре о романтизме
и романтиках Оден всегда выступает на стороне Байрона и его Музы,
«дочери европейского города»). У него замечательный ритм,
но дикция просто невыносима. Ни в какие ворота. Браунинг не мой
поэт, но я по крайней мере могу наслаждаться его стихами. Его
лирика ужасна, но длинные поэмы ничего. «Апология епископа Блуграма»
— выдающаяся вещь. Браунинг — поэт чуть ниже среднего. Ты читаешь
Браунинга и наслаждаешься просодией (см. сатирическое стихотворение
Одена «Dance Macabre», написанное расшатанным амфибрахием, которым
часто пользовался Роберт Браунинг (1812–1889), английский поэт
и гуманист) — она великолепна — но что-то все равно не срабатывает.

Длинные поэмы Блейка тоже не срабатывают, со всей их фантастической
начинкой. Не то, чтобы я совсем не любил Вордсворда (в «Письме
лорду Байрону», однако, Оден отзывался о Вордсворте гораздо резче
— см. десятую строфу третьей части: «Я рад, что наши мнения совпали,
/ Что Вордсворт был занудой и для вас». Этот пассаж — прямая перекличка
с самим Байроном, который написал о Вордсворте в «Дон Жуане»:
«А Вордсворт наш в своей «Прогулке» длительной — / Страниц, пожалуй,
больше пятисот — / Дал образец системы столь сомнительной, / Что
всех ученых оторопь берет. / Считает он поэзией чувствительной
/ Сей странный бред; но кто там разберет, / Творенье это — или
не творенье, / А Вавилонское столпотворенье» — пер. Т. Гнедич.
Что касается общей взаимосвязи «Письма» и «Дон Жуана», об этом
мы поговорим отдельно) Он хорош в крупных вещах. «Прелюдия»
— замечательное произведение. Мне нравятся те же края, что и Вордсворту,
просто места другие. Мои пейзажи отличаются от пейзажей Вордсворта.
Мои — об этом я, кстати, еще нигде не говорил — пришли ко мне
сперва из книг.

Фирбэнк очень хорош (Рональд Фирбэнк (1886–1926) — английский
эстет и эксцентрик, автор романов «Тщеславие» (1915), «Гордый
негр» (1924). Манера сатирического изображения действительности
в произведениях Фирбэнка повлияла в свое время на творчество Ивлина
Во и Олдоса Хаксли). Он в душе упрямец. Не зря его отец
работал в Лондоне начальником железной дороги Северо-западного
направления. Он не претендует на то, чтобы охватить весь мир —
так, на маленькое окошечко с видом на реальность.

На самом деле любовь к английской поэзии проверяется на Александре
Поупе. У него не ахти какие мысли, но язык просто прекрасный —
взять «Чикану в мехах», например. «Похищение локона» — идеальное
стихотворение на английском.

Кстати, кто бы мог хорошо перевести Катулла? Я думаю, Каммингс
(Эдвард Эстлин Каммингс (1894–1962) — американский поэт,
живший в Париже. Виртуоз английского языка, синтаксически и графически
добивавшийся фантастического отстранения поэтической формы — что
привлекало Одена и требовалось при переводе Катулла).

Алан: Вы думаете, Рильке не справился
бы?

Оден: Рильке слишком schongeistik
(здесь: выспренний, духовный, возвышенный). Он никогда бы не смог
перевести «Paedicabo ego vos et irrumado» («Раскорячу
я вас и отмужичу», строчка из XVI стихотворения Книги Катулла,
перевод М. Амелина).

Алан: Он бы смог хорошо перевести
только «Odi et amo» («Ненавидя люблю», строчка
из LXXXV стихотворения Книги Катулла, перевод М. Амелина).

Оден: Да. Вот если бы Паунд не рехнулся,
он смог хорошо перевести Марциалла. А так его Катулл получился
с волосатым торсом.

Верди и Моцарт — лучшие композиторы. На пять с плюсом. Бах, Бетховен
и Гайдн — на пятерку. Лучшее сочинение Верди — «Реквием». Я не
уверен, что даже Моцарт до него дотянет. Предполагается, что «Реквием»
говорит о смерти, но ведь реквием обращен к живущим. Как симфонист
Гайдн, пожалуй, сильнее Моцарта. Лучшее у Моцарта — это оперы
и концерты. У меня есть «Фигаро», «Дон Жуан», «Волшебная флейта»
и «Кози». «Кози» (имеется в виду, конечно же, опера Моцарта
«Cosi fan tutte», которая в русском «прокате» называлась «Так
поступают все») просто чудо.

Знаете, последние пять лет я открывал для себя Верди. Сейчас я
влюблен в «Бал-маскарад» (Table Talk был записан Ансеном
в период частых размолвок Одена с Честером Каллманом. Понятно,
почему темы фатальных развязок и образы отвергнутых любовников
вызывают массу ответных эмоций у поэта. Понятно, отчего он признается
в любви к опере «Бал-маскарад», которая закручена вокруг роковой
страсти Риккардо и Амелии. Понятно, почему он особенно ревностно
защищает оперу «Дон Паскуале», главного героя которой обвела вокруг
пальца молодая пара. И ясно, за что он сочувствует королю Марку
из «Тристана и Изольды». Даже Фальстаф, если разобраться, привлекает
Одена в настоящий момент тем, что безответная и почти отеческая
его любовь к молодому принцу Генри остается в результате невостребованной.
И во всех почти случаях он настойчиво проецирует ситуацию на себя,
пытаясь найти в материале классической литературы объяснение тому,
что твориться в его собственной биографии. Ответом станет его
знаменитое стихотворение «Я остаюсь тем, кто любит сильней»: «Звездам,
поди, неохота гореть вот так: / Страстью дарить, получая в замен
медяк. / Если в любви невозможно сравняться, то / Я остаюсь тем,
кто любит сильней...»). Они восстановили ее для постановки
в Швеции. «Травиата» — великое произведение, которое прячется
за социалистическими идеями. Второй акт «Парсифаля» Вагенра великолепен.
Нет, я не люблю сюжет его «Нюрнбергских мейстерзингеров» — из-за
проповеди искусства и других вещей. От начала и до конца я люблю
только «Валькирию», «Гибель богов» и «Тристана и Изольду». Вообще
в цикле «Кольцо нибелунга» я предпочитаю «Валькирию» и «Гибель
богов»... Там эта замечательная клятва на копье. В «Парсифале»
мне не нравится только одно — акцент на девственности. Даже когда
все вокруг дадут обет безбрачия, это еще не значит, что если ты
в браке, ты — изгой. Вагенровская идея Грааля как священного и
недоступного объекта есть, по сути, ересь. У каждого должен быть
шанс («Парсифаль» — последняя опера Вагнера, написана в духе
религиозно-мистического действа. Король Титурель, получив чашу
Тайной Вечери — священный Грааль — спрятал его в своем замке,
куда был закрыт доступ грешникам). Весь этот спектакль с
Великой Пятницей в «Парсифале» просто ужасен. Я не против того,
чтобы Церковь присутствовала в Искусстве. В итальянских операх
соборные колокола трезвонят как сумасшедшие. Но в «Парсифале»
все слишком серьезно. Эти штучки с запретом аплодисментов, все
это плохо. То, что Вагнер начинал «Тристана» как что-то простое
и общедоступное, очень занятно.

Знаете, главные партии в «Тристане» вообще должны исполнять две
лесбиянки, которые никак не могут поделить мир между собой. Изольда
— это такая английская кисейная барышня. Тристан — активная девушка
спортивного типа. (фраза сказана с учетом того, что партия
Изольды написана для сопрано, а партия Тристана — для тенора).

Оперный Дон Жуан — это тип мужчины-гомосексуалиста. Ни Тристана,
ни Дон Жуана невозможно представить в гетеросексуальной любви.
(Здесь Оден мимоходом говорит о том, к чему неоднократно
обращался в своем творчестве. Тристан Вагнера и Дон Жуан (Байрона
и Моцарта) — фигуры, которые у Одена всегда оказываются вместе:
см. его эссе «Дон Жуан» Байрона», «Заметки о музыке и опере»,
«Валаам и его ослица». Оба символизируют ложную любовь, но ложную
не с моральной точки зрения института гетеросексуального брака
— а с позиции страдания, которое она приносит. К этой троице можно
причислить и героя либретто Одена к опере Стравинского «Похождения
повесы» — Тома Рокуэлла. Стоит так же напомнить, что сама опера
была задумана Стравинским как перекличка с «Дон Жуаном» Моцарта).

Кьеркегору стоило бы послушать «Тристана». Ему, может, и не понравилось,
но впечатление произвело бы точно. Он бы обязательно потом написал
что-нибудь любопытное.

Есть в мессе си минор что-то не от мира сего, хотя и занудства
хватает. У Баха целиком мне нравятся только «Страсти по Матфею».
Я вырос на Бахе, он звучал у нас все мое детство. Уже тогда я
понял, что «Чакона» — это скучно. Баха лучше всего играть самому,
а не слушать. 48 прелюдий и фуг, например.

Я думаю, что «Торжественная месса» Бетховена — это величайшее
произведение. Даже несмотря на ту часть, что идет после «Воскресения».
Однажды, под конец своей карьеры, Вагнер сказал: «Я обожаю Россини,
но только не говорите это моим поклонникам». Я думаю, что Гофмансталь
(Гуго фон Гофмансталь (1874–1929) — австрийский драматург
и поэт, наибольшую известность получили его тексты, написанные
для Р. Штрауса «Электра», «Кавалер розы», «Арабелла») —
единственный либреттист, чьи либретто можно просто читать, без
музыки.

Забавно, как американские критики переживают, если на письме писатель
великолепен, а в жизни дрянь-человек. Это как с романом «Капут»
Курцио Малапарте (итальянский журналист и писатель (1889–1957),
роман «Капут» (1944) имел яркую антифашистскую направленность).
Если он не был фашистом, откуда, спрашивают они, он взял материал
для романа?

Сэмюэл Джонсон (Сэмюэл Джонсон (1709–1784) — английский писатель
и лексикограф. Составил «Словарь английского языка», где впервые
характеризовал словарные единицы по их употреблению лучшими мастерами
изящной словесности своего времени — чем, безусловно, был симпатичен
Одену, который мечтал попасть в Оксфордский словарь английского
языка на тех же условиях) — фигура, которую в Штатах не
жалуют. А его поклонники здесь всегда смахивают на худший вариант
англофила — хамоватого республиканца. А Джонсон на самом деле
был великим романтиком и меланхоликом, и написал несколько очень
пронзительных вещей. Что касается Бена Джонсона, у него мне особенно
нравятся «Алхимик» и «Варфоломеева ярмарка». «Вольпоне, или Лис»
— вещь не слишком приятная. Я теперь поклонник маски.