Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

Продолжение

20.

Сколько времени мы провели на дне? Долго искали на берегу мотороллер
– пока она не присела по нужде и не увидела, как блестит в
кустах подножка.

Стала делать фонариком знаки.

– Сюда нельзя, – услышал, приближаясь, смущенный голос. Двумя
движениями натянула трусы, опустила юбку. И я понял, что эти
интимные бытовые звуки возбуждают меня еще больше.

Стали толкать мотороллер по песку. Наконец вышли на тропинку и,
вихляясь, тронулись. На бетонке левой рукой жена обхватила за
живот, правую засунула мне в шорты. Я прикинул, сколько
осталось до нормальной кровати.

– Будем дома минут через двадцать, – бросил через плечо.

Ночная дорога огибала невидимые холмы, то поднимаясь в гору, то
спускаясь в туманные низины. За время на острове я выучился
держать скорость, ехали ровно шестьдесят километров. Из-за лысых
протекторов трасса почти не чувствовалась. Машина шла как
по маслу. Как по воздуху. Просто скользила в пустоте,
заполненной ровным гулом.

Шум двигателя и дорожное покрытие, бежавшее в круге света,
действовали гипнотически. И я не мог оторвать взгляда от освещенной
бетонки.

То, что произошло дальше, длилось ровно три секунды.

Она резко выдернула руку, я услышал крик. Что он означал, восторг
или ужас? Сделав над собой невероятное усилие, я перевел
взгляд и увидел два слепящих пятна, бесшумно летевшие на нас по
встречной.

Руки машинально выкрутили руль влево, пятна исчезли. Ее крик утонул
в чудовищном реве мотора, который на секунду оглушил меня
справа. Вылетев с дороги, мотороллер несколько мгновений парил
в невесомой ночной тишине. Я увидел освещенную фарой стену.
«Вот, значит, как все закончится» – мелькнуло в голове.

…Стена камышей расступилась и проглотила машину. Просто всосала ее,
как губка. Несколько секунд мотороллер несло среди стеблей
по комьям, и весь мир превратился в оглушительный свист и
шелест.

От удара я вылетел из седла. Оставшись без седока, мотороллер тут же
заглох, завалился на бок. Все стихло. В наступившей тишине
только в моторе что-то еще жужжало. Да распрямлялся
пригнутый ударом стебель.

Я пошевелился, встал на четвереньки. Огляделся, позвал ее. Но тишина
снова стала густой и плотной – как будто ничего не
случилось.

Подняв мотороллер, я стал водить фарой по кустам. На переднем крыле
сорвало корзину, и она беспомощно болталась. Но и вокруг
никого не было.

В лицо впились ледяные иглы – от непоправимости, беспомощности. И в
то же время я почувствовал невероятное облегчение. Даже
радость. Только руки, толкавшие машину, не слушались, были
ватными. А внутри все успокоилось, затихло.

Зажав между колен горящий фонарик, она сидела на обочине.

– Жива? Цела?

Она молчала. Я попытался заглянуть ей в лицо, изобразил участие.
Осторожно взял за плечи, обнял. Но она резко оттолкнула руку.

Передо мной сидела чужая женщина, в зрачках которой не было ничего,
кроме ненависти и презрения.

И они предназначались мне.

21.

С той ночи наши отношения перестали существовать. Как будто
опустилась стеклянная стена, прозрачная и непроницаемая. И теперь ни
одно движение души не могло преодолеть ее.

Мы превратились в два пустых скворечника, висящих один против другого.

В две ракушки, оставленные после отлива на пляже.

В ту ночь с ней случилась истерика. Вцепившись в койку, она кричала,
ревела. Царапалась, когда я хотел унять ее, успокоить.

«Из-за тебя я чуть не погибла, ты понимаешь? Я!»

И много еще в том же духе.

Ближе к утру, выпив рома, залезла под простыню – как была, в юбке и
сандалиях. На полуслове заснула, вырубилась. А я лежал в
темноте и думал, насколько просто все в жизни. Насколько
неумолимо все тайное, как в детском рассказе, становится явным.
Стало понятным, зачем она вышла за меня замуж, столько лет
жила вместе. Почему ее друзья, актеры, вели себя со мной так
странно, насмешливо и снисходительно. И много чего еще вдруг
открылось из прошлой жизни – здесь, на острове.

«Все, все шито белыми нитками!»

Лишь я со своим эгоизмом ничего не видел.

Ее жизнь подчинялось театру, актерству. С того фильма, когда она
впервые узнала, что такое слава. Наверное, тогда и произошел
обмен. Рокировка. Она получила билет в светлое будущее, но
взамен требовалось оставить жизнь – обычную, как у всех людей.
И она оставила ее, поменялась.

Слава снова пришла к ней, когда они выходили на поклоны в моей
пьесе. Тогда она решила, что это я ключ к успеху. Я капитан
корабля, на который у нее билеты.

А все оказалось иначе, она ошиблась.

Она не могла простить мне, что я не стал известным драматургом, не
написал для нее еще одной блистательной пьесы. Не создал
ролей в кино. И что даже в моих идиотских сериалах ей не нашлось
места.

Но еще больше ненавидела себя – за то, что оказалась настолько
близорукой. Беспомощной. Недальновидной. Что купилась на легкий
успех, выдумав себе славу, которая со мной обязательно будет.
Что поставила на человека, которому, в сущности, все на
свете безразлично.

И который к тому же чуть ее не угробил.

Именно в ту ночь, под утро, когда наши отношения кончились, я понял,
как страшно мы похожи. Были похожи. Как сиамские близнецы
или ракушки, что лежат на песке раздельно, но внутри шумят
одним и тем же морем.

Наверное, это тоже держало нас вместе столько времени.

Я бродил по коридорам своих пьес, среди вымышленных персонажей.
Теней, призраков. Служил их тюремщиком, иногда выпуская на волю
– поболтать, побегать. А она уносилась в мир ослепительных
спектаклей, где для нее приготовлены великие роли.

Люди, живущие на два мира, похожи. Там, в придуманных пространствах,
мы встречались по-настоящему. Только там друг друга
принимали, любили. А теперь шлюзы закрылись. Смежные комнаты
оказались запертыми. Рай, куда мы наведывались порознь – и где
встречались, как тайные любовники, даже не подозревая о том,
какое это счастье – закончился.

С этого дня каждый из нас остался перед глухими дверями.

Наедине с жизнью, устраивать которую надо самостоятельно.

22.

Проснувшись, я делал вид, что сплю. Ждал, когда она встанет, уйдет
на море. Чтобы спокойно собрать вещи, и уйти тоже.

Днем валялся на помосте, листал старые книжонки из кухонного шкафа.
Перечитал Хэммета, Чандлера, Стаута – детективы нашей
юности. А она сидела в интернете, неплохо работавшему в нашей
деревне.

После обеда я колесил по острову – искал пустые пляжи, где загорал и
купался. Читал, что прихватывал с полки. Под вечер
неминуемо встречались в баре. Сидели, я лицом к стойке, она –
отвернувшись на море. Перекидывались фразами, но больше молчали.
Наконец, демонстративно зевая, она уходила в дом,
предварительно выложив на стойку бумажную мелочь. Я с облегчением
заказывал еще выпить.

Когда свет на веранде гасили, тихонько пробирался в койку.

Глядя в потолок, вспоминал того парня, француза. Думал, что теперь
мало чем от него отличаюсь. Судя по бесшумному дыханию, жена
не спала тоже.

Так продолжалось несколько дней – мучительных, глупых. Пока однажды
вечером, направляясь в бар, я не увидел, что она призывно
машет.

– Ну, где ты ходишь? вечно тебя ждать приходится!

– Садись, слушай!

Она проворно, как мартышка, пересела ближе.

– Смотри, – расправила печатный лист.

Это было письмо, которое она скачала из почты.

– Оно там неделю болталось, представляешь? – попыталась заглянуть мне в глаза.

В ответ я уткнулся в бумагу.

Писали из театра – помощник режиссера, старый хрен, сажавший по три
опечатки в строку. В письме, состоявшем из чудовищной смеси
канцеляризмов и метафор, говорилась, что к столетию театра
руководство театра «решилось наполнить молодым вином старые
меха и восстановить в полном объеме легендарную постановку
российского классика».

– Сценографию и декорации оставят прежними, как было у деда. Здесь
сказано «частично», но это ерунда. Возьмут все, что еще не
сгнило.

Она снова попыталась поймать мой взгляд.

– Чтобы подмаслить старую гвардию, одну из ролей отдают нашему
патриарху. Роль сидячая, несложная. От автора. Так что со связью
времен все в порядке.

– А на остальные роли приглашают молодых, наших. Понимаешь? Ты понимаешь?

Я пожал плечами, заказал рюмку.

– Читай дальше, товарищ! – она снова сунула мне под нос бумагу.

«Указом от 18 декабря вы назначены на главную роль. Первая читка
состоится 27 декабря в Малом зале. В связи с ускоренными
темпами работы над проектом вам необходимо немедленно вернуться в
Москву».

Последнюю строчку набрали большими буквами. Видимо, войдя в победный
раж, помощник режиссера случайно переключил регистр.

– И как мы теперь?

Я отложил бумагу, пригубил рома. Губы у меня дрожали.

– Ну что тут непонятного, господи! – она раздраженно убрала письмо в
шорты. – Юбилей летом, так? Под это дело министерство
выделяет большие деньги. Поскольку декорации строить не надо,
половину этих денег они воруют. А на остальные ставят
спектакль. Банкет, телевидение, восторженная пресса. Если все
сложится как надо, на премьеру подтянут президента. Он ведь у нас
театрал. Ну что, масштаб ясен? Такое бывает раз в жизни.

– И ты будешь участвовать в этой афере?

Она презрительно фыркнула, встала из-за стойки. И я увидел прежний
взгляд, презрительный и злой:

– Ты считаешь меня ни на что не годной?!

На полпути к дому, увязая в песке, повернулась. Хотела что-то
сказать, но махнула рукой.

Совет в Филях состоялся заполночь. Собрав деньги, решили, что я
догуливаю отпуск, она улетает одна. «Так будет лучше» –
повторяла, складывая в пакет ракушки. Я изображал озабоченность,
суетился. А сам чувствовал невероятное облегчение.

Утром съездил в поселок, купил билеты. В ночь на 26-е декабря она
уплывала на большую землю, далее поездом до Бангкока – и в
Москву на узбекских авиалиниях. Маршрут укладывался в сутки,
билет влетал в круглую сумму. Она забрала кредитки – «на
всякий случай». Мне оставалось впритык, на карманные расходы.

– Девочку не купишь, на ром хватит.

– К тому же у тебя есть марихуана.

Из вещей взяла пляжный рюкзачок, покидала мелочь. Порт находился на
западном побережье, тридцать километров через остров. Ехали
– она на такси, я на мотороллере следом. Стоя у трапа,
теребила мой воротник, гладила на груди ткань. Коротко вздыхала,
понимая, что говорить не о чем. Да и в мыслях, скорее всего,
находилась давно в театре. На сцене.

Закончив погрузку автомобилей, гигантский паром дал гудок и
брезгливо отодвинулся от причала. Вальяжно вышел в бухту. На
горизонте вспыхнул закат, через небо легли малиновые, как в театре,
полосы. Некоторое время жена стояла на корме, смотрела на
берег. Потом белые брюки в красных маках исчезли. Закат
сложился как веер, через несколько минут паром превратился в
жука, который карабкается по горизонту.

И потерялся, затерся в сумерках.

23.

Поселок жил ночной жизнью. В кафе с выставленными окнами зажглись
цветные фонарики. Шипело на невероятных, как сомбреро,
сковородках пальмовое масло. Запахи выпечки и благовоний, мочи
струились вокруг меня по воздуху.

Я медленно ехал вдоль витрин, где лоснились подгнившие к вечеру
бананы. Лежали дыни, вывернув бесстыжее розовое нутро в белых
семечках. Мне казалось, что вместе с запахами фруктов я вдыхаю
свободу. Когда ни за что отвечать не нужно. И можно делать,
что угодно.

Улыбался, щурился на голые лампочки. Разглядывал цветастые груды
платков – а внутри ликовал, задыхался от злорадного,
торжествующего смеха.

Вечерний воздух загустевал. Продираясь сквозь его наслоения,
беспорядочно двигались машины, пешеходы. Седоки и водители кричали
друг другу – и тем, кто сидел на улице. Нарушая правила,
пёрли на фурах торговцы. А посреди дороги дрых в тачке
мальчишка.

За всем этим хаотичным движением наблюдал с алтаря маленький Будда.
Как будто наделяя суету смыслом. Накидывая прозрачное
покрывало. Опутывая паутиной, где каждый из нас неслучайно
барахтается.

Сидя в кафе, я представлял Москву. Как она возвращается в пустую
квартиру. Одной рукой сушит волосы, а другой уже держит
телефонную трубку. Идет на кухню, выливает старый, в пятнах
плесени, чай. Заваривает в кружке свежий, кивая невидимому
собеседнику. Вооружившись пилкой для ногтей, ложится с телефоном в
постель.

Я прекрасно знал эту картину. Мог прокручивать перед глазами до
бесконечности. Но теперь меня в этом фильме не было. Как будто
из пленки вырезали кадры с моим лицом. Стерли его черты –
вместе с тапками и зубной щеткой.

И я нисколько не жалею об этом.

Здесь, за тысячи километров от дома, на другой стороне земного шара,
я почувствовал, что мир вокруг стал бурлящим. Что он
расширяется, пухнет. И одновременно становится прозрачным, тонким.
Что паутина, в которой мы барахтаемся, стала нежной, скоро
порвется. И что жизнь никогда еще не казалась мне такой
легкой, но вместе с тем наполненной. Такой значительной – и
невесомой.

Из города выбрался, когда опустилась густая темень. Заправился на
выезде, дал газу. Пересекая джунгли, ловил себя на том, что
жутко возбужден. И нарочно гнал по встречной, преодолевая
страх, который жил во мне с той ночи.

Впереди лежал ночной остров длинной в тридцать километров. Проехав
половину, я внезапно почувствовал усталость. Что руки не
слушаются, держать дорогу все труднее. Что от ветра совсем
окоченели плечи.

И я принял решение. Увидев огни, я съехал на обочину, и дыру,
которая образовалась на дороге, тут же засыпали плотные, как
земля, сумерки.

Голые лампочки освещали не то базар, не то табор. Под навесом висела
одежда, тысячи пар брюк и рубашек. Чуть подальше, в
отблесках огня, я заметил штабели стирального порошка. Чаны для
стирки.

Тайцы ужинали вокруг очага. Я стал машинально перебирать рубашки.
Вытащил на свет в розовую полоску «Армани». Цена смехотворная,
размер подходит. «А то совсем замерзну».

Одна из табора, пожилая женщина, стала кланяться, искать сдачу.
Знаками показал, что сдачи не надо. Потоптался, глядя на черное
варево, которое они уплетали.

Понял, что жутко хочу горячего.

Угадывая мои мысли, тайка зачерпнула суп в миску. Они, ерзая, как
детсадовские, подвинулись. Передо мной поставили плошку с
рисом. На столе появилась бутылка. Под одобрительный гомон я
выпил из щербатой пиалы самогонку.

– Американ? – спрашивал один, поглаживая меня, как ребенка.

– Американ, американ…

В чужих странах меня, как правило, принимали за немца или американца.

Потом они сели пересчитывали деньги, собирать ценники. Я
почувствовал усталость, и что ноги от выпитого стали ватными. Сознание
ясное, трезвое – но перевести взгляд с одного предмета на
другой стоит неимоверных усилий.

Хозяйка отошла вглубь леса, стала подзывать. Между пальмами валялась
циновка и одеяло. Она сложила руки под щекой – «спать» – и
я послушно улегся.

Сквозь сон, который заволакивал сознание, услышал, как они подогнали
мой мотороллер. Появился в изголовье рюкзак. Кто-то
вывинтил над головой лампочку, стало темно. Засыпая, подумал, что
если ночью убьют и ограбят, никому в голову не придет искать
здесь.

И что мне абсолютно наплевать на это.

Утром во сне увидел поезд. Который стоит у перрона – и вдруг
дергается, как будто впереди меняют локомотивы.

Проснулся к обеду – где-то у дороги непрерывно скулила собака.

Обнаружил, что ночные торговцы съехали, разбросав по траве мятые ценники.

Рубашка, судя по ровным швам, оказалась фирменной. Только спереди
какие-то разводы. Или тени? Я вышел на поляну, расправил
ткань.

Это были тщательно застиранные пятна крови.

24.

Вдоль дороги шагали полуголые, в ссадинах, мужики. Женщины с рваными
балахонами на бедрах. Два-три перепуганных подростка в
плавках. Одна девушка несла на руках маленького тайчонка.
Замыкал шествие мосластый старик, волочивший распухшую ногу.

Они что-то кричали мне вслед, но я резко прибавил газу.

За поворотом звуки исчезли.

В поселке никого не было. На верандах – открытые двери, на пляже
брошенные вещи. Тренькает приемник, но в доме пусто. Как будто
все уплыли или вознеслись, бросив тапки.

На полу лежал чемодан, распахнутый и беспомощный – такой, каким мы
его оставили. Я увидел ее купальник, твердый от соли и
похожий на сухое насекомое. Стал укладывать фен и флаконы в
боковой карман. Там, сквозь ткань, прощупывался сверток, или
коробка. Расстегнув карман полностью, я обнаружил внутри еще
один, скрытый.

Странно, что мне не доводилось им пользоваться.

Судя по аннотации, это была машинка для бритья бороды, или что-то вроде.

Миниатюрный никелированный корпус, фирменная германская эмблема.
Таких подделок в Таиланде продавалась много, причем за копейки,
и хорошего качества.

Пытаясь понять, как она работает, перебирал в памяти общих знакомых.
Но бородатых друзей или родственников у нас не было.

«Любовник!»

Мысль оказалась простой и очевидной, и сразу же завелась,
завертелась – как счетчик или машинка. Как я раньше не догадался? Все
эти неожиданные звонки, молчание в трубку. Необъяснимые
отлучки, выключенный мобильный – и много чего еще.

И через минуту полностью уверил себя в его существовании.

25.

Утром решил сходить на дальний пляж, выкупаться до завтрака. На душе
было спокойно и свободно, и только над обрывом я
почувствовал неточность, сбой в картинке. Как будто пейзаж неуловимо
изменили. Но что именно стало другим? То ли рябь на море, как
на ускоренной пленке. То ли ветер стал непривычно резким,
холодным.

«Звук!» – «Птицы!»

И точно – лес, обычно сочащийся птичьим гамом, стоял в абсолютной тишине.

Внизу, на пляже, валуны торчали из песка, как шахматные фигуры. А у
самой воды лежал куль или бревно.

Чем ниже я спускался, тем крупнее становились камни – пока не
заслонили новый предмет полностью. Спрыгнув на песок, я немного
побродил вдоль воды, но ничего постороннего не обнаружил.

26.

На воде плавали нити водорослей, какие-то цветные билетики, тряпки.

«Вываливают мусор в море!» – я развернулся к берегу.

Опутанное травой, тело лежало за дальним камнем.

27.

Судя по ступням, труп лежал вниз лицом. Из оранжевых шорт торчали
короткие ноги в белых язвах. Сквозь водоросли белела майка. Я
стал разглядывать его – с брезгливым любопытством, без
страха. Как московских бомжей, спящих – или уже умерших? – на
решетках метро.

На правой руке голубая бирка, гостиничный браслет «Fanta beach resort».

Перевернуть не получилось, тело все время заваливалось обратно. Лица
так и не увидел. Зато молния на кармане подалась,
сдвинулась. Ткань поползла вниз, оголился синяк на бедре.

В кармане лежал тугой мужской бумажник.

28.

Стоя с бумажником над бухтой, я ощущал смешение гадливости и
любопытства. Внутри находились целлофановые тайские купюры,
новенькие, без царапины, Visa и American Express. Ключи на брелке,
несколько штук. «Не хватает только человека».

Я перевернул паспорт, присвистнул – на обложке красовался двуглавый орел.

«На той стороне острова было полно русских».

Некоторое время я не решался заглянуть внутрь – как будто это ящик
Пандоры, где живут призраки. И выпускать их наружу страшно.
Наконец мокрые странички разлепились.

Невзрачное мужское имя, фамилия. Выдан МИДом пару лет назад.
Действителен до. Место рождения – Москва. Судя по въездным
отметкам, приехал с нами в один день. Шенген, американская виза на
год.

Только через фотографию рваная трещина, лица не видно.

Остальная информация под ламинантом сохранилась.

И, пробежав глазами даты, я понял, что его год рождения и месяц
совпадали с моими полностью.

29.

Около поселка перешел на шаг. Куда спешить? И так все понятно.

Ничего не изменишь.

«Сдать хозяйке и забыть».

«Каждый год в мире бесследно исчезают тысячи людей».

Я вдруг услышал его невозмутимый и глухой голос Сверчка.

«Вышли в море на корабле – поэтому в одежде, при карточках.
Возвращался ночью из бара, решил поблевать за борт. Не удержался,
рухнул в море. Все, привет. На палубе дискотека, криков никто
не слышал».

Я вошел в поселок, направился сразу в кухню. Наши снова собрались на
кухне перед телевизором – в полном составе. Выложив
кредитки, стал искать хозяйку. Краем глаза зацепил то, что
показывали на экране. Судя по интонациям, что-то малоприятное.
Английскую речь перебивают репортажные крики, возгласы.

Я подошел поближе – то, что показывали, сразу заставило забыть об утопленнике.

«Теракт!»

Под ложечкой сладко заныло.

«Опять где-то садануло!»

Камера взяла прикрытые рваниной трупы, судя по крошечным ступням –
детские. Людей в белых халатах, которые носили черные пакеты.
Крупным планом чье-то исцарапанное лицо, азиатское.

Я подумал, что кровь на смуглой коже выглядит совсем черной.

Человек тараторил, указывая в сторону моря. Поднимал к небу руки.
Дальше панорамой пошли вырванные с корнем пальмы. Километры
знакомых пляжей, покрытые как будто специально измельченным,
иссеченным мусором. И снова человеческие останки. Сотни,
тысячи трупов.

Замелькали фразы «по последним данным» и «десятки тысяч погибших».
«Юго-Восточная Азия» и «небывалая в истории катастрофа».

«Тсунами, тсунами!» – то и дело повторял диктор.

«Тсунами».

Словно цыкая на тех, кто сидел у экрана.

Суматра, Шри-Ланка, Индия. Наконец появилась карта Таиланда. Наш
залив, острова. Стрелка, которая тыкалась в берег.

Я увидел, что пляжи, где мы недавно катались на мотороллере, теперь
завалены трупами. Что побережье полностью уничтожено,
сметено, смыто. И что на той стороне острова, где еще вчера я
провожал корабль, ничего не осталось.

«Ваш завтрак» – хозяйка, не снимая улыбки, поставила кофе. Привычным
жестом забрала со стола кредитку.

Выпуск новостей кончился, народ зашумел, задвигал стульями. Все
сгрудились у стойки, стали заказывать. Когда я пробился, платеж
прошел – кассовый аппарат выплюнул чек.

Глядя в телевизор, она положила передо мной ручку.

Мне оставалось только поставить подпись.

«VISA – enjoy life’s opportunities!».

(Продолжение следует)