Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

                 
*  *  *

...немногих слов на лентах языка,
но слишком неразборчива рука
и древо опускается во тьму,
затем, что непостижная уму
из тысячи невидимых ключей
сплетается во тьме среди корней
и новый намывает алфавит -
ручей петляет, дерево горит.

       
*  *  *

«Царство небесное, 
кровь с молоком».
Что же так ноет 
под левым крылом?

          Нету ни капли во фляжке.
          Мусор какой-то, бумажки.

Синий халатик  
висит на крючке. 
Пьяный архангел 
на медном ключе

          что-то тихонько играет. 
          Ветер в стропилах гуляет.

Пусто на лестницах! 
Нет никого,
кто бы ответил: 
зачем? для чего 

          эти стальные прилавки?
          Просит архангел добавки -

суп из пакетика 
и облака. 
Смерть бесконечна, 
а жизнь коротка.
         
         Тает монетка ментола во рту.
         Плечики тихо стучат на ветру.
         
Спичек и соли; 
фонарик в горсти.            
«Не ошибись, 
выбирая 
пути».

                      
*  *  *

низко стоят над москвой облака
сквозь облака ледяного валька
стук раздается в сырой темноте
всадники с гнездами на бороде
едут по улицам свищут в рожок
и покрывается пленкой зрачок
птичьим пером обрастает рука 
в белом зрачке облака облака

                    
*  *  *

А.К.

какой-нибудь полузабытый мотив
на старом базаре, и сердце разбито,
а в небе качается белый налив
и тянется вдоль переулка ракита –  
какой-нибудь малознакомый квартал,
где снежную бабу катали из глины  
я знаю! там желудь за шкафом лежал,
а мимо несли бельевые корзины,
их ставили в небо одну за другой,
и двигались простыни над головой

                     
*  *  *

как долго я на белой книге спал,
и книга по слогам меня читала,
а розовый скворец вино клевал,
ему вина всегда бывает мало – 
как сладко, проникая между строк 
ловить ее некнижное теченье
пока во тьме земли копает крот,
мой город-крот, темно его значенье

                         
                    
*  *  *

когда не останется больше причин,
я выйду в сугробы ночного проспекта,
где плавают голые рыбы витрин
и спит молоко в треугольных пакетах – 
в начале начал, где звенит чернозем,
я буду из греков обратно в варяги
и женщина в белом халате подъем
сыграет на серой, как небо, бумаге

                           
«МУРАНОВО»


	«Может быть, счастье – это только случайное спряжение мыслей, не 
	позволяющее нам думать ни о чем другом, кроме того, чем 
	переполнено наше сердце. Кто из нас мог анатомировать эти 
	мгновения, такие короткие в человеческой жизни? – Что до меня, то я 
	об этом никогда не думал» 


1.
...машина понеслась на холостом
под гору, где река и сходни в небо -
и камыши вытягивают воду. 
Бросив руль, она смотрела на солнце: 
дрожит как пуговица на нитке.
Искала, не могла найти, сигареты.
Я спросил: «Чем кончилось дело?» 
«Украденные вещи мы вернули. 
Я его, конечно, налупила. 
Но толку – что? Его отец решил, 
он в Англию отправится на лето,
а после перейдет в другую школу».
«И все?» – «Все». Колеса заскрипели 
по гравию. «Давай зайдем в палатку» -
и пуговица в зеркале застыла. 
«Продайте нам вино и сигареты!».

2.
Мы обошли кругом добротный
в английском стиле дом.  
Дощатая веранда на боку
висела как стрелковая кабина. 
Башня приземистая, с бойницами.
Не дом – настоящий бронепоезд. 
Зато знаменитые луга! от порога  
они спускались плавно, лениво
и снова за рекой вставали как волны.
А солнце садилось, забирая
небо розовой рябью до горизонта, 
и здесь, в аллее, совсем стемнело.
Я задрал голову. «Могучие 
и сумрачные дети» – процитировал.
«Смотри, огонь» – кивнула. В полумраке 
едва мерцала красная лампада.

3.
«Ушла, когда его отдали в школу» -
она легла в траву и закурила.
«Потом сошлись, опять расстались. 
Так и рос на два дома. Где мы?» 
«Этот был женат удачно – большая 
для русского поэта редкость. 
Выстроил дом, занимался лесом. 
Досками торговал, но разорился.
Написал «Сумерки», лучшую книгу
и был здесь, судя по всему, счастлив.
Умер внезапно, в Неаполе. Ничего 
толком не успел увидеть».
«...а потом осталась совсем одна 
и чтобы не сойти с ума, поехали с ним 
в Италию. Рим, Равенна, Феррара – 
через месяц вернулась другим человеком». 

4.
Я подошел к дому, заглянул в окна.
Посреди комнаты на паркете
лежали серые, как жир, пятна. 
Было видно кое-какую мебель. 
Ширмы; люстра; огнетушитель 
стоит как часовой у двери. 
Я уже собрался уходить, но тут
тени по углам зашевелились.
Кто-то снулый вышел на середину:
с ногами в кресло, накрылся пледом. 
Другой на корточках между окон  
устроился. Включил транзистор.
Загорелся зеленый огонь эфира.
Они сидели без света и мне 
показалось, что я слышу голоса. 
Но я ошибался. Они молчали.

5.
«Решила окунуться. Подержи» -
сунула в руки охапку тряпок. 
Сорочка, джинсы, комочки белья: 
теплая ткань пахла свежим хлебом, 
пылью и бензином. Я уткнулся
в одежду, медленно поднял глаза. 
Она встала на краю сходен
и теплый торфяной воздух 
тут же облепил голое тело:
тонкая голень, крупные ягодицы.
Присела, соскользнула, исчезла 
под речной кожей. «Вода сказка!» – 
долетело через минуту с того берега. 
Я стал смотреть во тьму и скоро 
увидел под водой молочное мерцание.
Раздвигая воду, она возвращалась.

6.
Черные зрачки сосков, мокрая
арабская вязь на лбу. Прижалась
вся: бедрами, животом, грудью – 
скользкие плечи в помарках ряски. 
Одежда намокла, но сквозь холодный 
хлопок хлынуло тепло. Оно 
разливалось как темное молоко
по всему телу. И я закрыл глаза. 
Тысячи темных аллей, 
где огни вспыхивают и гаснут 
во влажных еловых складках, 
расходились лучами во все стороны. 
А мы стояли на мокрых сходнях
и теплый торфяной воздух
стягивал кожу, как бинт, все туже -

и боялись пошевелиться.

                 
*  *  *

Москва! несгораемый ящик
моих неземных платежей -
пропал полированный хрящик
в бурьяне пустых площадей.

На римских руинах Манежа
гуляют столичные львы,
уносят высотные краны
на небо фрамуги «Москвы».

Наденешь резиновый плащик 
и в путь не касаясь земли.
Я был неумелый рассказчик:
ладони в кирпичной пыли.

Зашейте меня, как военный
пакет за подкладку – Москва!
и гонят по небу, как пленных
полвека назад, облака.