Проза

• Часть первая

="02_101.jpg" hspace=7> Гюстав Доре. Гравюра

Вахап Аминов, менеджер одной из коммерческих фирм, был неприметен,
как галстук среди моря других таких же галстуков.

Но временами он брал телефонную трубку и слушал сквозняк тишины.
Надо объяснить, что такое сквозняк тишины. Он напоминает помехи
в эфире, мчащийся в проводах ветер, гул, бормотание,
мурлыканье, скрежет вперемешку с шепотом. Временами там можно
различить обрывки фраз. Это голоса мертвых. Но не только. Ты
можешь услышать детский голос - это ты в детстве. Так же ты
можешь услышать себя в старости. А если повезет - ты можешь
услышать голоса не рожденных тобой детей, их очень много, они
сливаются в единую высокую тональность, эти высокие частоты
может уловить только очень чувствительная душа.

Сквозняк тишины можно услышать не только в телефонной трубке, его
можно услышать, например, в толпе на вокзале. Скопление
множества людей может стать проводником этого сквозняка, поскольку
сочетание разных душ - порождает сквозняк, это словно
тоннель в горе, созывающий ветра. Сквозняк особенно ощутим в
больших гулких помещениях. Но нельзя путать сквозняк с обычным
говором толпы или какими-либо помехами. Как его распознать?
Очень просто. Когда раздастся его характерный звук, душа
должна встрепенуться навстречу ему, а тебе останется только не
мешать ей. Еще я могу посоветовать пить при этом чай, но вода
для этого чая должна вскипеть трижды (за прошлое, настоящее
и будущее), а в заварку надо положить сухой лист клена,
который ты найдешь в одной из толстых забытых книг, не
открывавшихся еще с детства.

Правда есть люди с особо чуткими душами, которые могут слышать
сквозняк тишины, когда захотят. Но я к таким не отношусь. Не
относился к ним и Вахап Аминов. Однажды он подошел к витрине
магазина и стал всматриваться в бегущие буквы, словно в
движущуюся воду. И вдруг сквозь гул уличной толпы отчетливо
прозвучала фраза:

- Отныне я делаю то, чего хочет моя душа.

Вахап Аминов огляделся, рядом никого не было. Лишь какой-то парень
уходил вдоль витрины, но расстояние до него было достаточно
далеким. В другой раз он поднял телефонную трубку, чтоб
набрать номер, но сквозь далекий треск услышал: "Все отмеряется
небесами, в том числе и густота чая". Вахап Аминов опустил
трубку, а затем снова поднял, пока не услышал гудок. Черт те
что, - сказал он.

Был тот период весны, когда дни неощутимы на вес и не имеют
сердцевины. Жизнь не обрела еще той грубой правоты, какую имеют
собаки, разбрызгивающие весенние лужи. Чай казался слабым, а
мысли - густыми и никчемными. На перекрестках улиц стояли
кружками группы подростков, толкующих о чем-то своем и
сплевывающих на асфальт. Вахап Аминов посмотрел на обильно заплеванный
пятачок тротуара, покинутого пацанами, и задумался о том,
чем вызван такой неэстетичный рефлекс. Чувство ущербного
высокомерия вперемешку с мнимой бесшабашностью дает немедленный
приток слюны во рту, - подумал он. Вахап Аминов последнее
время ловил себя на том, что по-прежнему желает вникнуть в
суть вещей. Он пытается постоянно толковать явления и строить
бесконечные логические цепи. Хотя это усложняет жизнь и
только. Кроме того - от этого может заболеть голова. А голова
должна быть свежей, как апрельский полдень.

Вахап Аминов остановился у киоска, чтобы купить пакет чипсов. Возле
окошечка топтался забавный дед в тюбетейке и с тростью.

- Вот думаю, какой чай купить, - извиняясь, сказал он.

- Берите Липтон, - предложил Вахап Аминов. Он не любил ждать в очередях.

- Он хороший? – с надеждой спросил бабай.

- Он просто замечательный.

- Спасибо, добрый человек, за совет, – поблагодарил бабай и купил
пачку чая. – Пусть хранит тебя Аллах.

С этими словами он развернулся и заковылял куда-то по своим несложным делам.

- Я и не знаю, что это за чай, - сказал Вахап Аминов, протягивая мелочь.

- Правильно вы ему посоветовали, - ответила продавщица, - отличный
чай. К тому же, он прекрасно разбирается в чае. Я его знаю.
Ему просто хотелось с вами пообщаться.

Вахап Аминов посмотрел вслед бабаю, который уже ковылял через улицу.
«Когда-то все мы становимся старыми», - подумал он, и
тотчас раздался оглушительный визг тормозов.

В следующее мгновение дед был снесен выскочившим из ниоткуда
автомобилем. Трость совершила в воздухе несколько оборотов и
угодила в стеклянную витрину. Старик лежал навзничь возле обочины
и тяжело дышал. Он лежал прямо под знаком с изображением
переходящего дорогу человека. «Надо же, - подумал Вахап Аминов,
- знак перехода как будто подтверждает, что чья-то душа
должна перейти в иной мир. Ах, опять я берусь что-то сравнивать
и толковать».

Глаза старика были закрыты.

- Подождите, я вызову скорую, - крикнул Вахап Аминов, подойдя к нему.

Бабай открыл глаза. Затем посмотрел перед собой и произнес странную фразу:

- Этот мир словно старая одежда. Пришло время ее сменить.

- Что? – Вахап Аминов не понял его.

Старик прикрыл глаза и не ответил.

Совершивший наезд автомобиль остановился поодаль, как будто чего-то
выжидая. Затем резко сорвался с места и скрылся за
поворотом. Вахап Аминов успел разглядеть человека, сидевшего за
рулем, а точнее короткую толстую шею и тяжелый профиль,
умчавшийся в неизвестность.

Врач скорой помощи зафиксировал смерть неизвестного пожилого
человека. Затем Вахап Аминов дал свидетельские показания прибывшей
милиции.

- Номер машины помните? – спросил лейтенант.

Вахап Аминов назвал номер. Запомнить его было легко, поскольку
состоял он из трех одинаковых цифр.

Возле витрины магазина лежала трость старика. «Удивительно, -
подумал Вахап Аминов, подняв ее с асфальта. – человека уже нет, а
рукоять еще теплая. Небытие – ближе, чем собственная ладонь,
только мы никогда этого не замечаем».

Через несколько дней он забыл о старике и об этом печальном происшествии.

- Кто там? - спросили из-за двери.

- Я, - ответил Вахап Аминов и поразился, словно впервые услышал свой
голос. Он сказал - "я", вспомнил о себе, и ему стало так
грустно, что ноги его ослабели. Он понял, что давно забыл
себя, а это самое последнее дело - забывать себя.

- Я, - повторил он, входя в открывшуюся дверь.

- Что с тобой? - спросила женщина.

- Ничего.

- Ты плохо выглядишь.

- Мне грустно, - сказал он.

- Отчего? - спросила она, наливая ему чай.

- Ты знаешь, я был когда-то маленький и очень ждал Нового Года. А
сейчас мне все равно, придет он или нет. Тебе меня жалко?

- Еще как жалко.

Перед тем, как лечь, она долго смотрела на себя в зеркало.

- Хорошенько запомни себя перед сном, - сказала он ей из постели. -
Навсегда запомни свои черты. А то можешь забыть себя во сне.
А если забыла себя во сне - считай, что все кончено. Ты
можешь себя не вспомнить. И проснуться в другом месте.

- Как это? - спросила она с подозрением.

Но он уже запутался и не помнил, с чего начал.

- Проснешься в другом месте и ничего не будешь знать.

- Что знать?

- Да отстань ты от меня. Вечно привяжешься непонятно с чем. Иди ко мне.

Вахап Аминов знал толк в женщинах. Он любил их всех до одной и хотел
обладать всеми разом. Но на такую универсальность способен
только Всевышний, в чьей власти души и женщин, и мужчин.
Вахап Аминов довольствовался теми, кто рядом.

Когда спустя полгода его убьют двумя выстрелами в упор, о нем
вспомнят в разных домах. Та, в объятиях которой он сейчас засыпал,
уронит голову на руки, и на странице открытой книги
расплывется влажное пятнышко. А та беленькая, которую он постоянно
обманывал, тихо зарыдает и две недели не ступит ни шагу из
дома. И даже та, надменная и кареглазая, из далекой юности,
когда-то не принявшая его горячую руку – опрокинет фужер с
шампанским и, оставив гостей, уйдет в свою комнату. Его душа
будет перемещаться от одной к другой, а потом увидит их всех
разом, а затем метнется туда, где его будут ждать женщины,
ушедшие прежде него. И тогда его освободившаяся душа с
бесконечной силой полюбит их всех, находящихся и на этом, и на том
свете.

Он уснул в ее объятиях и наутро покинул ее с птицами. Он шел по
улице и слышал крик муэдзина с далекой мечети Иске-Таш. С того
самого минарета, где лестница, ведущая вверх, узка, как
дороги в снах. Вахап Аминов выпутывался из снов, из узких
бестелесных коридоров и, шагая к остановке, просыпался. Опять выпал
снег, который на глазах таял. Вахапу Аминову нравилось это
повторение – снег, потом ручьи, снова снег, и снова ручьи,
солнечные блики, сокровенный запах земли. В этой
зацикленности было подобие вечной весны.

Дворники усердно убирали снег, который и без того таял. Это желание
соучаствовать весне выгоняло их на улицы, где зимой было так
бесприютно и холодно. Ведь каждый хочет помогать весне в
меру сил. Кто истребляет лед наперегонки с солнцем, кто
освежает пространство улыбкой, а кто-то насыщает горизонт
бесконечным желанием счастья. Вахап Аминов вдохнул апрельского
воздуха. Ему захотелось жить, кататься на коньках, заниматься
производством, ходить на рыбалку, любить женщин и еще много
другого, чего он сам не знал.

- Дайте мне, пожалуйста, папку с договорами за прошлый год, -
попросил главбух Ненашев.

Вахап Аминов оторвался от экрана компьютера и передал ему папку.
Главбух Ненашев несколько минут листал документы, а затем резко
встал и подошел к окну:

- Знаете, что я думаю?

- Нет.

- Я думаю, что … вообще, - речь главбуха была сбивчива и прерывиста,
- вот смотрю я в окно и вижу снег. А он только выпал, он
белый, белый. А пацаны играют в футбол, а мяч розовый. Вы
понимаете, снег белый, а мяч розовый. И щеки у пацанов тоже
розовые, как мяч. А снег тает, а вверху летают грачи. Вы меня
понимаете?

- Конечно, понимаю, - Вахап Аминов оторвался от экрана. - Еще как понимаю.

- Надо поставить чайник, - засуетился главбух Ненашев. – Уже время.
Включите его, пожалуйста.

Вахап Аминов включил чайник и подошел к окну. Пацаны внизу уже
разошлись по домам. Снег под ногами пешеходов претерпевал
страшное превращение –небесная, ангельская субстанция на глазах
становилась земной грязью. Вдали за крышами поблескивал
освобождающийся ото льда Итиль, его поверхность напоминала саблю,
легшую плашмя вдоль горизонта.

Временами его работа приносила ему удовлетворение, но иногда он
чувствовал себя в офисе как инородное тело. С этим многоэтажным
зданием была связана одна легенда. Говорят, владелец фирмы
Хамди Валетов, еще во времена своей безвестности, явился
однажды ночью на пустырь. Этот пустырь был такой темный, что сам
шайтан не согласился бы там заночевать. Хамди Валетов зарыл
в землю собственный зуб и прочел над ним слова заклинания.
Наутро на этом месте выросло многоэтажное здание из стекла и
стали. В следующую ночь Хамди Валетов поймал на улице
черную кошку и прокричал ей в ухо другое заклинание. (Кстати,
многие в ту ночь видели, как он на площади Восстания что-то
кричал кошке в ухо, но никто тогда не придал этому значения).
Наутро в здании появилась оргтехника, средства связи,
сигнализация и прочее.

Вахап Аминов подозревал, что и некоторые клерки возникли здесь
вместе с оргтехникой, настолько они соответствовали духу
заведения. Однако ближайшие его сослуживцы - главбух Ненашев и
старший менеджер Джульетта Хузина - были весьма забавными людьми,
и он даже иногда скучал, если долго с ними не виделся.

- Идите пить чай, - позвал главбух Ненашев.

- Как у вас хорошо получается заваривать чай, - сказал Вахап Аминов,
пригубив из чашки. – Поделитесь секретом.

- Дело не в секрете, – сказал главбух. – дело в таланте. Кому-то
дано. Кому-то нет.

- На заваривание чая влияет множество причин, - продолжил он после
того, как налили по второй чашке. –Вкус чая, например,
меняется, если за окном идет снег. Сейчас, когда снег на улице
тает, в чае появляются оттенки чего-то уходящего, и мы пьем
чай, как будто мучаем себя сладкой ностальгией. Кроме того, на
вкус чая действует форма помещения. Чай хорошо заваривается
в бревенчатых избах, а также в больших овальных залах. Но
лучше всего чай заваривается в хрущевских кухнях ближе к
полуночи.

- Это проверено и нами, и нашими отцами, - заметил Вахап Аминов.

- Совершенно верно, - сказал главбух Ненашев. – При этом огромное
значение имеет разговоры, которые при этом ведутся. Вкус чая
может изменяться при каждой фразе.

- Кстати, - спросил Вахап Аминов, - когда вы завариваете чай, какие
слова вы говорите?

- А вы как думаете?

- Я думаю, что вы говорите что-нибудь вроде: «Чай, заваривайся! Чай,
заваривайся!»

- Ни в коем случае. Такими словами можно оскорбить чай. Вы
принуждаете, торопите чай, пытаетесь им руководить. Но природой, как
вы знаете, нельзя руководить. Поэтому, когда заваривается
чай, ничего не надо говорить. Мало того, в этот момент не надо
ни о чем думать. Голова должна быть пуста, нюх обострен, а
душа должна слышать звуки вселенной.

Когда закончили с чаем, главбух поставил обратно в холодильник
варенье. Затем он поглядел в зеркало, которое висело над
холодильником, и долго вглядывался в свое отражение, словно
примеривал свой облик. Затем сделал боксерский выпад и с
удовлетворением посмотрел на себя.

- Что вы себе позволяете! – вскричала входящая в комнату старший
менеджер Джульетта Хузина. – Кто вам разрешил мерить мою шапку?

Она резким рывком схватила с холодильника шапку.

- Не трогал я вашу шапку, - возмутился Ненашев. – Сдалась она мне.

- Нет, вы мерили мою шапку, я видела!

- Он смотрел в зеркало, - сказал Вахап Аминов.

Эти слова Джульетту Хузину успокоили.

- Пейте чай, он еще горячий, - предложил Ненашев.

- Пожалуй, выпью, - она полезла в стол за своей чашкой.

Сама Джульетта Хузина чай никогда не заваривала, поскольку в ее
руках он не желал завариваться. Она обладала странной
способностью воздействовать на окружающее. Кактус, за которым она
ухаживала, со временем дичал (хотя никто никогда не видел
одичавший в горшке кактус). Однажды, живя на даче, она взяла
поросенка на откорм. Поросенок, вначале милый и розовый, со
временем покрылся шерстью, жесткой, как проволока. Ветеринар из
соседнего колхоза сказал, что это редкий случай возврата к
предкам. Поросенок поразительно много ел и при этом совершенно
не прибавлял в росте. Увеличивался только его дышащий со
свистом нос. Это существо выглядело так: половина объема -
поросенок, половина - его нос. С утра этот заросший шерстью
поросенок убегал на улицу и до вечера носился с собаками,
соблюдая законы стаи и пытаясь лаять. Однажды поросенок убежал в
лес с целью окончательно превратиться в кабана. Но вскоре
прибежал обратно. Ему там не понравилось. В лесу надо было
завоевывать еду, а это его не устраивало. Поросенка съели.
Соседка говорила, что по вкусу он напоминает некастрированного
бычка.

Словом, Джульетта Хузина имела странное покровительство над
опекаемыми существами. Мужчины возле нее долго не задерживались,
начиная подозревать неладное.

- Если посчитать, сколько народу меня бросило, - говорила она, -
пальцев на руках не хватит. Да что там пальцев, столько
деревьев в лесу нет, сколько мужиков меня бросило.

Но ей хотелось иметь детей, и однажды она взяла из детдома девочку.
Взрослея, девочка не покрылась щетиной и не одичала.
Произошло нечто обратное. Девочка терпеть не могла, когда за столом
чавкали. Ее взгляд испепелил бы того, кто позволил себе
отрыжку. Как-то она заперла в ванной сантехника, который пришел
чинить кран и при этом матерился. Сантехник просидел в
ванной 12 часов и на следующий день уволился. В другой раз она
стала инициатором зверского избиения продавщицы, которая
обвешивала покупателей и хамила. Она сама, разумеется, не била.
А лишь подначивала толпу (есть тут мужчины, в конце
концов?).

Такова была Джульетта Хузина. Самым странным было здесь то, что ее
непостижимые чары действовали только на тех, кого она любит.
Будь то кактус, поросенок или девочка. Что касается ее
служебных обязанностей, она относилась к ним холодно. Поэтому ее
работа не страдала. И сметы составлялись в срок.

Вахап Аминов заметил, что нельзя долго находиться в поле действия
Джульетты Хузиной. Однажды, после того как она долго и
внимательно на него посмотрела, волосы его стали кудрявиться, и
никакая расческа не могла их смирить. И тогда Вахап Аминов
понял, что ни в коем случае нельзя дать ей себя полюбить. Иначе
можно измениться так, что себя не узнаешь. Он несколько дней
с ней не здоровался, и волосы его выпрямились.

- Кому нужна ваша шапка, - сказал Вахап Аминов. - Ей место на помойке.

- А вот и неправда, - сказала Джульетта Хузина, допивая чай. - У
меня прекрасная шапка, просто вам по вашей простоте этого не
понять. Не по вашей голове эта шапка.

- Кстати о шапках, - вмешался главбух Ненашев. - Я изобрел новый
головной убор. В нем есть этническая составляющая, и в то же
время военная. Представьте себе матросскую бескозырку с
ленточками. Но в моем головном уборе основа не бескозырка, а
тюбетейка. Ленточки, разумеется, остаются.

- Тюбетейка с ленточками! Какая прелесть! - воскликнула Джульетта
Хузина и засела за свои бумаги.

Мужчины тоже разошлись по рабочим местам и приступили к своим вечным
обязанностям, называемым служебным долгом.

Через некоторое время раздался телефонный звонок. Вахап Аминов взял
трубку и услышал сквозняк тишины. Сквозь гул времени и
вечное стрекотание вперемешку с мурлыканьем были слышны голоса
мертвых, а перекрывали их выкрики нерожденных детей. А потом
чей-то голос произнес: "Этот мир словно старая одежда, пора
ее сменить".

- Черт те что, - сказал Вахап Аминов и положил трубку.

Телефон тут же зазвонил опять.

- Алло, - сказали в трубке. - Это Вахап Аминов?

Это звонили из городского отдела ГАИ. Его просили прийти и дать
показания по дорожному происшествию, свидетелем которого он стал
несколько дней назад. Он вспомнил старика и трость, несущую
тепло уже мертвой руки. "Воистину, небытие ближе к тебе,
чем твоя ладонь", - опять сказал себе Вахап Аминов.

- Что? - переспросил его главбух Ненашев.

- Ничего. Ровным счетом ничего.

В тот же день он явился в городской отдел ГАИ и дал показания по
делу. Его трижды переспрашивали, не ошибается ли он, называя
номер машины. Нет, отвечал он, номер я перепутать не мог.
Скорее я забуду себя, чем тот номер.

Прошел апрель, с улиц ушел снег. И в душе остался тот же осадок,
какой остается после сна, такого легкого, что и содержание его
вспомнить нельзя. Люди меняются после того, как сходит снег.
Печальные становятся еще печальнее. Открытые еще более
открытыми. А мудрые еще мудрей. Но суть человека не меняется, -
считал Вахап Аминов. Скорее группа крови человека изменится,
чем его суть. Каждый с чем приходит на свет, с тем и
уходит. Ничего не узнав. Ничего не обретя. Человек несет свою
истину, как река свою воду. И всю жизнь с удивлением замечает
подтверждения своей истине, наивно полагая, что узнает нечто
новое.

Так рассуждал Вахап Аминов, сидя в баре и вглядываясь, словно в
бегущую воду, в поток пролетающих за стеклом машин. Вдруг из
вечного движения выделилось темное пятно. За стеклом стоял
человек в темном плаще и темном галстуке и смотрел на Вахапа
Аминова. Во взгляде его угадывалась та безошибочность, какая
обычно ввергает в беспокойство. Человек исчез и тотчас
появился в дверях. За ним вслед вошел второй, точно такой же, в
темном плаще и темном галстуке. Они подсели к столику Вахапа
Аминова и смотрели теперь на него, как смотрят боксеры перед
матчем, тяжело и не опуская ресниц.

- Чем могу быть полезен? - спросил Вахап Аминов.

Они продолжали смотреть на него, стараясь задавить своим молчанием.

- Советуем тебе забрать свои свидетельские показания, - сказал,
наконец, один из них.

Вахап Аминов промолчал. Затем принялся за свой кофе.

- Надеюсь, ты все понял? - сказал второй. - Мы договорились?

- Не уверен, - сказал Вахап Аминов.

- Хорошенько подумай.

Они ушли. Вахап Аминов глядел на проносящиеся за стеклом автомобили,
словно в бегущую воду. Но эта вода была теперь другой, она
имела острый отсвет небытия.

Он опять и опять вспоминал того старика, сбитого машиной. Что это
был за человек, и куда вели его земные пути - Вахапу Аминову
было неизвестно. Но лицо старика теперь казалось ему странно
знакомым и близким. Близким не по внешнему очерку, а по
некоторой скрытой сути, которая за ним проступала. Здесь
мерещилась сила, посредством которой роднятся бегущая вода и слово,
человеческая душа и ветер, слышимое и неслышимое. Вахап
Аминов шел по очистившейся ото льда улице и вдыхал острый
апрельский воздух. Он твердо решил не отказываться от своих
свидетельских показаний. Ему предлагали предать старика. А
значит, предать слышимое и неслышимое, рождающуюся траву и ветер.
Вахап Аминов остановился и сказал:

- Отныне я поступаю так, как хочет моя душа.

В следующий миг он увидел двух мальчиков-близнецов, которые
переходили улицу. А если увидишь близнецов, то, как известно, твоя
мысль была правильной и поддержана небесами. Вахап Аминов
рассмеялся, и отсвет небытия, присутствующий всюду, бесследно
исчез. Кстати, это было не последнее подтверждение его выбора
в тот день. Несколькими минутами позже навстречу ему
попался его партнер по футболу - сантехник Васнецов, который шел в
обнимку с каким-то типом. Вахап Аминов радостно дернулся
навстречу Васнецову, но вдруг заметил, что это не Васнецов, а
некто очень на него похожий и очень красный от пива.
Говорят, если увидишь кого-то, похожего на твоего знакомого, то
вскоре встретишь и самого знакомого. Вахап Аминов не успел об
этом подумать, как увидел, что человек, который идет в
обнимку с красномордым Лже-Васнецовым, является никем иным, как
настоящим Васнецовым.

- Привет, Вахап, - сказал Васнецов. - Познакомься, это мой брат
Кузьма. У меня сегодня отгул. Вот пивком разминаемся.

- Как ты мог, - сказал Вахап Аминов. - У нас же вечером футбол. Ты
что, не придешь?

- Ни в коем случае, - успокоил его Васнецов, - обязательно приду.

Вечером они встретились на поле.

Это действо происходило по четвергам на пустыре, что за школой номер
212. Люди, приходящие сюда, принадлежали клану избранных и
посвященных, члены которого отдавали душу футбольному мячу,
словно круглому богу. Мяч забирал душу мгновенно. Все тайны
мироздания сходили на нет, стоило надеть кроссовки и выйти
на поле.

Когда-то они жили в близлежащих домах-хрущевках, и гоняли здесь мяч,
побросав в кучу школьные ранцы. Над полем поднималась
подсвеченная полуденным солнцем пыль, и пацаны носились сквозь
нее, словно горластые привидения. Прошли годы, пацаны выросли,
переехали в другие районы, но приезжали сюда один раз в
неделю, вечером, невзирая на любые препятствия. Не было на
свете ничего, что могло бы отменить футбол.

- Кстати, завтра Страшный Суд. Ты будешь?

- К сожалению, я не могу, у меня завтра футбол.

Вот такой диалог вполне был бы уместен, чтобы описать преданность
этих людей мячу. Они играли на том же месте, словно храня
некий кровный обет, данный этому пыльному пятачку земли. Здесь
проливался сладкий детский пот, затем свежий юношеский, а
потом горький мужской. Земля была пропитана потом и утоптана
тяжестью взрослеющих, матереющих тел. На этом поле никогда
ничего не вырастет, так когда-то плодородие почвы убивали
солью, и земля ничего не рожала. Говорят, когда-то отсюда уходили
в свои жестокие походы воины Казанского ханства. Кони
топтали эту землю так усердно, словно стараясь сродниться с ней,
ведь кони знают то, чего не дано знать их хозяевам -
вернутся они или нет. В более же поздние времена горожане приносили
здесь в жертву коз, чтобы спасти город от страшной напасти
- чумы, которая уносила людей верней, чем Тамерлан. Земля
пропиталась спасительной кровью животных на четыре
человеческих роста в глубину, прежде чем чума покинула город.

Футбольный мяч катился по древней земле, утверждая, что жизнь
продолжается. Катание мяча имеет огромный смысл, - говорил
сантехник Васнецов. Мы катаем мяч, словно единственную для себя
истину. Каждый из нас, во что бы то ни стало, пытается
завладеть ей, и, завладев, делится с ближним. Забивая гол, ты
утверждаешь свою правоту, как никто другой. Но самое главное в
футболе то, что истина всеобща, как мяч, который каждый из нас
старается приручить и присвоить. Мяч - он вроде бы и для
тебя, но твоим быть не может, он над всеми, как истина, - так
завершал свою речь Васнецов.

Они играли раз в неделю, и всю неделю им снились одинаковые сны. Так
же, как казанские воины, которые вторгались в далекие
земли, чтобы уже никогда оттуда не вернуться, так же, как души
бедных животных, которые уносились в темноту, чтобы
умилостивить глухое божество - так и наши футболисты неслись в своих
снах в бесконечном дриблинге, ни на миг не упуская мяч, ведь
в снах мы все обладаем истиной.

Приходил четверг, и истина, достижимая лишь во снах, становилась
ближе, чем когда-либо.

Переодевались тут же на поле, обдуваемые свежим ветром, сгорая от
нетерпения. Едва раздавались первые удары по мячу, из-за крыш
близлежащих домов раздавался рокот, и через несколько минут
напротив поля, взметнув кучи мусора, приземлялся вертолет.
Из вертолета выбегал уже переодетый в спортивную форму
мультимиллионер Свирид Аглаев и тут-же налетал на мяч, словно
коршун, спустившийся с небес. Вслед за ним выбегали два его
телохранителя, которые занимали наблюдательную позицию по
сторонам поля.

Свирид Аглаев сменил несколько жен и несколько раз успел сменить
Родину. Его бизнес гонял его из страны в страну, словно мяч, но
Свирид Аглаев не пропустил ни одной игры и раз в неделю
прилетал сюда из любой дали. Говорят, ради этого он отменял
важнейшие совещания, и, вполне возможно, что каждая игра стоила
ему баснословных денег. Надо сказать, что присутствие
Свирида Аглаева на поле всегда добавляло остроты в игру,
поскольку играл он с полной самоотдачей. А в сырые осенние дни
находилось применение и вертолету. Железная тысячесильная
громадина зависала над полем и создавала своими лопастями такой
ветер, что лужи тотчас высыхали.

Если вдруг в какой-либо из команд недоставало игрока, Свирид Аглаев
приказывал вступить в игру одному из своих телохранителей.
Второй телохранитель исполнял роль зрителя, не забывая
оглядывать окрестности и крыши соседних домов. Впрочем, всегда
могла последовать команда хозяина – а ну-ка, сбегай за мячом,
чего стоишь тут, как пень. Или: а ну-ка, быстро принеси из
вертолета качок, не видишь, мяч вздулся. И еще что-нибудь в
этом роде.

Свирид Аглаев презирал другие виды досуга. Его совершенно не
волновал головокружительный слалом среди ослепительных снегов Альп,
его душу не увлекало волшебное скольжение гавайской доски
на высокой волне Тихого океана. Ему было нужно это пыльное, в
окурках, поле, где его партнер кричал ему матом, почему он,
мудак, не дает ему, наконец, пас. Разумеется, социальный
статус играющих здесь не учитывался. Не учитывался он и после
игры, когда члены братства пили пиво в ближайшей пивной.

Они всегда позволяли себе в меру напиться.

- Такая хреновая жизнь, - начал жаловаться после игры режиссер Вали
Ухватов, усердно накачиваясь пивом. Он искал у друзей
сочувствия и, конечно же, находил. – Ладно, еще есть на свете
футбол, иначе бы вообще никакого просвета в жизни не было.

- Точно, - поддержали его другие.

- Человек рождается для футбола, как птица для полета, - сказал
писатель Муртаза Летов, отпивая из кружки.

- Рождается для футбола, а умирает неизвестно за что, - сказал
сантехник Васнецов и ударил сушеным лещом по краю стола. От
резкого стука попугай в клетке, что висела на стене, возмущенно
заверещал.

- У меня к вам просьба, - сказал Свирид Аглаев, - если я умру раньше
вас, отправьте меня в последнее странствие, положив рядом
мяч.

- И у меня такая же просьба ... - раздались голоса, - ...и у меня...и у меня...

Они сдвинули кружки с таким шумом, что попугай в клетке задергался,
как пойманный, а рыбки в аквариуме заметались, словно в
предчувствии шторма.

- Девочка, - сказал Свирид Аглаев официантке, - еще всем пива.

Вахап Аминов смотрел на своих друзей и думал о том, как неодинаковы
человеческие судьбы и, вместе с тем, так похожи. Он знал
этих людей с детства и видел раз в неделю, как видят горизонт
через проскакивающие вагоны проходящего поезда. Менялись
профессии, доходы, семейные положения, среда обитания. Но
человек оставался тем же.

Вот напротив сидит кинорежиссер Вали Ухватов. Его взгляд остановился
на пивной кружке. Кое-кто еще помнил фотовыставку молодого
Вали Ухватова. Автор представил тогда публике странноватые
фотографии, как он утверждал - это действительность,
запечатленная в снах разных людей. Но разве можно проникнуть в сны
других людей, тем более - с фотоаппаратом? - спросили его.
Именно с фотоаппаратом туда и можно проникнуть, самонадеянно
отвечал он. Фотоаппарат в некоторых случаях является
пропуском не только в сны, но и на другие недоступные территории.

Позднее фотоаппарат сменила кинокамера. Вали Ухватов снял множество
фильмов, но считал, что так и не снял ничего путного. Его
цель заключалась в том, чтобы снять фильм такой силы, чтобы
его смогли увидеть на том свете. Но только очень сокровенные
фильмы смотрят на том свете, говорил Вали Ухватов. А всю эту
ерунду, которую мы делаем, не смотрят даже на этом свете, не
то что на том. А со временем, добавлял он, мы объединимся
(то есть те, кто в этом что-то понимает) и создадим целый
канал телевидения, который будут смотреть на том свете.

Вахап Аминов знал некоторые его фильмы и находил их интересными.
Например, ему запомнились следующие эпизоды. Из кухонного крана
медленно появляется и срывается вниз капля. Затем энергия
падающей капли словно перехватывается самолетом, который
летит в недосягаемой высоте. Эту эстафету подхватывает мчащаяся
среди осенних полей электричка, а затем - поющий на ветке
соловей. Все это создавало ту атмосферу всеобщего единства,
которую ощущал Вахап Аминов, слыша сквозняк тишины. Он
догадывался, что этими знаками руководят одни и те же силы.

В любом его фильме нет идеи, говорили о Вали Ухватове. В ответ на
это режиссер заявлял, что есть на свете нечто - выше чем идея.
Так же как и человеческая жизнь, добавлял он, - все от нее
требуют смысла, а она выше смысла, и не надо подходить к ней
с такими глупыми требованиями, как смысл.

Однако, как ни странно, Вали Ухватов однажды снял фильм, который
противоречил его убеждениям. Это был боевик. Сюжет его
заключался в следующем. Главный герой фильма – обычный клерк –
случайным образом переходит дорогу некоему преступному клану. За
что, разумеется, жестоко наказывается. У него убивают,
насколько мне помнится, жену, и еще, кажется, близкого друга.
Герой устремляет взор в синее небо и клянется отомстить. Чем и
занимается всю оставшуюся часть фильма. Правда,
последовательность отмщения здесь весьма своеобразна. Клерк под покровом
ночи проникает в дом, где живет глава клана и пускает ему
пулю в лоб. Он убивает его словно какую-то мелкую сошку. Его,
в чьих руках все рычаги преступной машины. Именно после
этого-то и развиваются основные события фильма. Далее наш клерк
расправляется с заместителями главы и так постепенно,
спускаясь все ниже по иерархической лестнице клана, добирается до
непосредственного исполнителя злодеяния. Этому предшествуют
долгие споры главного героя со своим соседом. Все
злодейства в мире, - утверждает он, - происходят из-за тех, кто
всегда готов убивать, и лишь ждет для этого сигнала. Сталин не
виноват. Он и не убил-то никого. А виноваты тысячи и тысячи
тех слабодушных, которые убивали, ссылаясь на приказ и
оправдывая себя приказом.

- Но ведь ты обвиняешь весь народ, - сказал ему как-то Вахап Аминов.

- Да, - ответил Вали Ухватов. – От народа-то и все беды.

- Так нельзя относиться к народу. А как же народное творчество,
сказания, легенды и прочее?

- У народных легенд и прочего есть конкретные авторы, просто они
забыты, - сказал Вали Ухватов. - А сам народ ничего не может
сотворить, кроме столпотворения. Ах да, я забыл упомянуть, что
еще сотворил народ. Это народные пляски. С повизгиваньем и
притопыванием. Ничего серьезнее он не придумал. Более того,
народ все портит. Вот я включаю в ванной кран, а там вода
еле бежит. Почему? Народ пришел с работы и теперь моется,
забрав всю воду. Вот я хочу сесть в троллейбус, а там народ
набился под самую крышу, и мне приходится брать такси.

Его было бесполезно переубеждать.

Но вернемся к фильму. В финале наш герой вступает в поединок с
непосредственным убийцей его близких. Именно здесь апогей
противостояния добра и зла. Убийца - совершенно невзрачный человек
из толпы, и ни одной чертой лица не примечателен. Такого
забудешь, едва отведешь от него взгляд. Но именно он и является
носителем вселенской дисгармонии. Поединок проходит по всем
правилам боевика. Долго крушится мебель и ломаются ребра.
И, наконец, злодей наказан и переходит в небытие, как того
требуют законы жанра.

Но, повторяю, это был единственный фильм Вали Ухватова, где
присутствовала идея. Вероятнее всего, это была ироничная усмешка
элитного режиссера, который облек идею в низкий жанр боевика.

Вахап Аминов вдруг вспомнил о ситуации, в которой оказался сейчас
сам. Ему явно угрожали, и дальнейший ход событий был пока
неясен. Он оглядел друзей и подумал, а не стоит ли рассказать им
про это? Успеется, решил он. А потом - это мое и только мое
дело. А точнее - мое и того старика, с которым меня
связывает общая тайна.

Тем временем послефутбольное застолье продолжалось. На столе
сменились напитки. С той же неизбежностью, как за весной приходит
лето, пиво в мужской компании сменяется водкой. Тосты во
славу мяча уступили место более общим тостам. Рюмки сдвигались,
словно части хорошо отлаженного механизма.

- Девушка, еще бутылку, - распорядился Свирид Аглаев.

- А не свалимся? – спросил с опаской Муртаза Летов.

- Организм, который выдерживает такую лютую беготню, - сказал
сантехник Васнецов, - запросто выдержит литр водки.

Вдруг послышался дикий крик. Это кричал попугай, и голос его был
полон новых волнительных интонаций.

- Чего там ему опять не нравится? – спросил Вали Ухватов.

Лапка попугая застряла между прутьями клетки, и бедная птичка висела
вниз головой, проклиная судьбу. Вахап Аминов помог ей
высвободиться и вернулся к столу.

- Может, все-таки выпьешь? Это им нельзя, они на работе, - Свирид
Аглаев кивнул в сторону своих телохранителей, которые
безмолвно сидели за соседним столиком. – А тебе-то сам Бог велел.

- Нет, - помотал головой Вахап Аминов. Он не пил спиртного.

Если человек вообще не пьет, у него что-то с головой. Эта мысль
насквозь пронизывает историю человечества. А мне плевать на весь
опыт человечества, - говорил Вахап Аминов. Меня интересует
только собственный опыт.

Застолье набирало обороты. Вскоре Свирид Аглаев заявил, что давно
пора поесть. После чего позвонил в самый дорогой ресторан и
велел привезти в пивную ужин на пять персон. Он долго
переспрашивал наименования блюд и выносил меню на всеобщее
обсуждение. После ужина кому-то взбрело в голову поехать купаться,
как ездили когда-то после игры. Эта идея была поддержана всем
столом. Они загрузились в ночной троллейбус, а именно ночной
троллейбус добавлял в это путешествие атмосферу юности, и
поехали в сторону Итиля. Свирид Аглаев сунул водителю ворох
денег и велел не останавливаться на остановках. Это был
троллейбус, какой они хотели – старый и дребезжащий, с гуляющим в
салоне шальным ветром. Троллейбус мчался по ночным улицам,
а вверху, словно на невидимой нити, летел вертолет, который
старался не упустить из виду своего хозяина.

Они разошлись за полночь. Братство распалось ровно на одну неделю.
Ночное такси унесло режиссера Вали Ухватова на другой конец
города, где его давно ждала истеричная жена. Сантехник
Васнецов пошел ночевать к своему брату Кузьме, жившему неподалеку
от дамбы. Свирид Аглаев вознесся в своем вертолете в темную
высь и долго потом смотрел в иллюминатор на уходящие огни
проспектов и площадей, которые постепенно сменились мраком
бесконечных полей.

Вахап Аминов вызвался проводить Муртазу Летова, который сам до дома
вряд ли добрался бы. Они шли по мосту через Итиль и писатель
вслух размышлял о жизни. Провожать пьяных дело
неблагодарное. Но лучше пьяный писатель, чем пьяный начальник, - думал
Вахап Аминов, поддерживая его за локоть. – Или, скажем,
милиционер, или заведующий кадрами.

Ветер с Итиля был свеж и плотен, словно имел ладони, которые мягко
упирались в грудь и мешали идти.

- Давай поймаем такси, - сказал Вахап Аминов.

- Нет, - ответил Муртаза Летов. - После хорошей выпивки надо долго
ходить пешком, иначе завтра будешь носить вчерашний день за
пазухой, словно тяжкий грех. Со вчерашним днем надо стараться
покончить вчера, то есть сейчас.

Он остановился, облокотясь о парапет моста и вдохнул речного
воздуха. Трудно было представить, что этот седоватый почтенный
человек несколько часов назад остервенело носился по полю, гоняя
мяч.

- А вчерашний день, переживаемый сейчас - продолжил Муртаза Летов, -
особенно значим. Для тебя он уже умер, а ты его как будто
насильно воскрешаешь и удерживаешь. Ты мог не видеть этих
огней и не вдыхать этот речной воздух. Бытие проходит сквозь
тебя словно сквозь мутную воду, но ты делаешь усилие, и эта
вода становится все прозрачнее, а воздух острей.

Он пнул носком ботинка камешек. Внизу под мостом послышался гулкий
всплеск и тотчас затих.

Муртаза Летов был тем писателем, которые приобретают известность
целенаправленно. Среди его творений были и довольно нашумевшие,
например, книга "Мурлыканье тигра", повествующая о сильных
мира сего и их слабостях, а также бульварный роман
"Упоительный ад ее будней", который переиздавался шесть раз. Однако
автор не придавал этим литературным опусам серьезного
значения и утверждал, что таким образом зарабатывает себе на
пропитание.

Другой его роман носил название "Тугие паруса Чингиз-хана". Не
всякому известно, сообщает автор, что повелитель Вселенной имел
намерения создать боеспособный флот, а при его величайшем
честолюбии не удивительно, что он хотел превзойти всех не
только на суше. Корабли монголов были неказисты, но преодолевали
морские мили так же неудержимо, как низкорослые монгольские
лошади покрывали необозримые просторы степей. Однажды
Чингиз-хан повелел своему любимцу Олдон-багатуру открыть новые
земли в далеких морях. И этот приказ был исполнен, поскольку
никто не осмелится прогневить повелителя Вселенной. Так, за
двести лет до Колумба, была открыта Америка. Автор делает свои
выводы на том основании, что в языке некоторых племен
североамериканских индейцев встречаются монгольские слова. А
кроме того, воины этих племен стреляют из лука особенным
образом, так же, как это делали воины монгольского племени
тангутов. Почему же открытие не было зафиксировано в истории?
Олдон-багатуру не удалось со своим флотом вернуться обратно.
Монгольские воины навсегда остались на далекой земле и постепенно
ассимилировались с местным населением так же, как это
случилось с монголами во время других их завоеваний.

Писательский дар Муртазы Летова мог дремать годами и прорываться
внезапно. Однажды он решил подарить свою книгу Вахапу Аминову.

- Есть одно правило, когда даришь свою книгу, - сказал писатель,
взяв в руку авторучку. - Надписывать книгу надо непременно
когда даришь ее. Нельзя заблаговременно делать это дома. Кроме
того, нельзя даже в уме продумывать будущий текст. Голова
должна быть ясной. А пером должна водить душа. Разумеется, это
касается только случая, когда даришь книгу хорошему
человеку.

Он посмотрел на Вахапа Аминова долгим, проникновенным взором и начал
писать на титульном листе что-то вроде:

"Вахапу Аминову в один из весенних дней третьего тысячелетия дарю
свою книгу. Хотя это могло случиться не весной, а летом. И не
в третьем тысячелетии, а в четвертом. Но это должно было
случиться, потому что на свете нет ничего, что не могло бы
случиться..."

Писатель перевернул титульный лист и продолжил на обороте. Вахап
Аминов хотел было сказать, что достаточно того, что есть, но
Муртазу Летова нельзя было остановить. Авторучка его летала
над страницей, отдавая бумаге сокрытые знаки доселе молчавшей
души. Закончился титульный лист, затем настал черед
шмуц-титула, а вскоре последовали листы романа, которые взлетали
одна за другой, словно перелистываемые ветром. Писатель
перечеркивал написанное ранее, в угоду приходящему со скоростью
ветра новому. Вахап Аминов незаметно ушел, поскольку
почувствовал себя лишним. Кстати, книга, которая рождалась на его
глазах , была продолжена, и многие считали ее впоследствии
удачной. Основное повествование в ней перемежалось притчами, и
одну из них я помню. Речь в ней идет об одном молодом царе,
который во время утреннего чаепития сказал:

- Мне надоела моя пиала. Замените ее.

Разумеется, пиалу поменяли в мгновение ока. В следующий раз царь,
гуляя по лесу, повелел сделать все деревья в нем одной породы.
Но этого ему оказалось мало. Как-то он взглянул на свою
жену и не захотел ее больше видеть. Жену поменяли так же, как
пиалу. Однако в душе было неспокойно, а дела в государстве не
ладились. С помощью своего могущественного дяди, который
правил соседним государством, наш царь полностью сменил свое
окружение - визирей, советников, военачальников, оркестр и
даже придворного поэта. Но это совершенно не принесло
успокоения царю. И тогда он решил поменять народ в государстве,
посчитав, что с этим сбродом ничего путного не совершить. Народ
погрузили в повозки и отправили в далекие земли, а взамен
пригнали другой народ, более просвещенный и цивилизованный.
Прошло столько времени, сколько должно было пройти. Царь
заметил, что лес рождает самые разные деревья, как его не смиряй.
Новая жена превращается в такую же стерву, что и старая.
Визири по-прежнему воруют, оркестр фальшивит, придворный поэт
грубо льстит. А два согнанных со своих земель народа
возвращаются домой с той же неизбежностью, с какой струится песок в
песочных часах. Царь пил чай, когда рассуждал об этом. Он
остановил взгляд на пиале и вспомнил, с чего все началось.
Тут он увидел свое отражение в чае и понял, что можно тысячу
раз сменить пиалу, но отражение останется прежним. И тогда он
вскочил из-за стола и выбежал из дворца навстречу ветру. А
ветер был такой сильный, что котов уносило. Коты терялись и
не могли найти дороги. Царь вышел к морю, где в своей
неистовой силе бушевала вода. Он встал на колени и сказал, что все
принимаю и все приму как есть и еще хуже, чем может быть.
Молнии носились от воды к небу и наоборот. Ему было все
равно, убьет его молнией или нет. Затем он направился обратно к
дворцу. Его встретила взволнованная исчезновением своего
господина свита. А еще - подумал царь, - в твоих исканиях должно
участвовать как можно меньше народа. И деревьев. И камней.
И чего угодно.

Автор завершил роман теми же словами, что были в его начале, а
точнее, эта мысль присутствовала в дарственной надписи Вахапу
Аминову: "Нет на свете ничего, чего не могло бы случиться".

Вахап Аминов подозревал, что это сквозняк тишины нашептывает
писателю строки, а порой и целые главы. Речи персонажей, как
известно, не могут взяться ниоткуда, в противном случае они звучат
нелепо. Но более всего Вахап Аминов ценил повесть Муртазы
Летова о Зия Акмале. В этой повести автором утверждалась
мысль о том, что каждый носит в себе свою поэму, надо только ее
услышать. Конечно, Вахап Аминов был согласен с
предположением автора. Но, считал он, есть нечто большее, чем поэма,
носимая человеком с рождения. Есть общее поле, а точнее -
сквозняк тишины, откуда приходят слова всем тем, кто способен их
расслышать.

"А не поделиться ли своими соображениями с ним сейчас?" - подумал
Вахап Аминов, ведя под руку писателя, изможденного сумасшедшим
футболом и водкой. "Впрочем, это бесполезно. Во-первых, он
пьян, а во-вторых, он и так это все знает. Может, знает даже
больше, чем я думаю".

Ночная река отражала огни города. Они шли через мост, овеваемые речным ветром.

- Завидую я тебе, - заговорил Муртаза Летов. – Завтра ты проснешься
здоровым, а я буду мучиться похмельем. Сколько ни старайся
протрезветь перед сном, назавтра будешь мучиться. А ведь
известно, что чем человек безобразнее напивается, тем тяжелее
похмелье. Похмелье - это наказание за пьянство.
Ответственность за содеянное. А содеянное и ответственность идут всегда
рядом. При этом - чем человек старше, тем сильнее похмелье,
серьезней наказание. С взрослого больший спрос за совершенные
поступки. А с юноши спрос невысок, он ничего еще в жизни не
понимает. Поэтому Всевышним так и устроено - что юноша не
мучается с похмелья, а если и мучается, то совсем недолго. Так
обстоит дело не только с похмельем. Со взрослого - выше
спрос за любые поступки и наказание для него куда серьезней.
Муки совести его тем сильнее, чем ему больше лет. Поэтому в
нашем возрасте, - заключил он, - ни в коем случае нельзя идти
на сделки с совестью.

- Это точно, - сказал Вахап Аминов. – А ты так всегда и поступаешь – по совести?

- Стараюсь поступать.

Вахап Аминов проводил его до дома. Затем вышел на освещенный ночными
фонарями проспект, вдохнул острого весеннего воздуха и
сказал себе:

- Поступать по совести, делать только то, что желает душа, спать
только с любимыми женщинами.

Он вспомнил, какая из любимых женщин жила ближе, и направился в
сторону женского тепла. А женское тепло не должно пропадать зря.
Оно не для того, чтобы обогревать атмосферу. Он уснул в
объятиях любимой, той самой, которая по утрам мастерски
готовила кофе.