Литературная критика

И все-таки, порой мне даже жалко, что я почти не знаю писательскую
среду. Наверное, я и сама могла бы закончить Литинститут, и таким
образом постичь все тонкости этой профессии. Именно профессии,
а не просто так, «с потолка», как мне теперь поневоле приходится
действовать, не имея диплома о высшем писательском образовании.
Ничего не поделаешь: хочешь жить — умей вертеться! Смешно сказать,
но иногда, действительно, посмотришь на потолок, и в голову сразу
же приходят всякие мысли. Такое уж это чудесное место — потолок,
неиссякаемый кладезь человеческой мудрости, но диплома он все
равно не заменит.

Больше всего меня всегда интересовал писательский жаргон, потому
что именно в языке, как правило, и заложены главные характерные
особенности каждой профессии, призванные отличить посвященного
от непосвященного. Я, например, очень хорошо знаю — с детства
привыкла к тому, что компас на флоте надо называть компа-аc, с
ударением на последнем слоге. Правда, это уже, наверное, не только
я, а любой школьник знает, но есть и другие тонкости. Настоящий
моряк, например, никогда не назовет пол «полом», а тот же потолок
(кладезь человеческой мудрости) — «потолком», но только — «палубой»
и «подволоком». Не говоря уже о том, что моряки не плавают, а
ходят, потому что плавают только обычные люди в бассейне, да еще
дерьмо в проруби... Точно так же, как и профессиональный вор или
же спекулянт никогда не скажет «украл» или же «перекупил», а только
«взял», и, опять-таки, потому, что крадут и покупают только непосвященные
лохи, а настоящие преступники берут, действуя по принципу: «Все
твое и ваше — теперь мое и наше!» Милиционеры, в свою очередь,
называют осужденных «осу-ужденными», с ударением на «у», а военные
называют кобуру «ка-абурой», перенося ударение на первый слог,
и даже интеллигентнейшие дипломированные врачи в пенсне и с бородкой,
как у Чехова, и те говорят «а-алкоголь», тоже с ударением на первом
слоге... А все для чего? Да для того, чтобы отличать посвященных
в тонкости своей профессии от непосвященных лохов. Думаю, что
слово «лохи» в данном случае применимо в обобщенном смысле практически
к любому человеку, а не только к тем доверчивым людям, которых
так называют прожженные жулики всех мастей.

К примеру, я очень хорошо себе представляю ситуацию, когда какой-нибудь
пронырливый наглый мудак вдруг возьмет да и купит себе диплом
врача, точнее, даже не купит, раз уж на то пошло, а возьмет да
и «возьмет» себе диплом. В наши дни ведь это запросто, даже учиться
не надо, были бы только бабки: пошел и купил, точнее, «взял»...
Так вот, диплом-то он себе «возьмет» без труда, а потом вдруг
возьмет и ляпнет где-нибудь «алкоголь», ну так, как обычно произносят
это слово обычные люди, с ударением на последнем слоге. И все!
Он попался — его разоблачат раньше, чем он достанет скальпель
и отправится в операционную, чтобы там кого-нибудь прирезать.
Вот насколько бывают важны такие языковые профессиональные тонкости!
И самое главное, описанная мной ситуация позволяет очень наглядно
себе представить, что даже самый матерый и закоренелый преступник,
то есть человек, в сущности, не ставящий ни во что чужую жизнь,
и тот запросто может очутиться по отношению к представителям самой
гуманной в мире профессии в пенсне и с бородками как у Чехова
в унизительном положении полного «лоха»... В аналогичной ситуации
запросто может очутиться и какой-нибудь потомок белых эмигрантов,
выпускник Оксфорда, проникший в расположение наших войск в качестве
агента. Его безукоризненный русский язык способен сыграть с ним
злую шутку, так как он тут же проколется с неверно, точнее, верно
поставленным ударением в слове «кобура». Короче говоря, пресловутая
неотесанность и грубость отечественных прапорщиков и старшин —
есть чистая видимость и обманчивая иллюзия, за которой скрывается
глубокая тайна, доступная только глазу и уху посвященных...

В.Г. Скопец, «Некто»

Сказать по правде, в моих глазах человеческая жизнь тоже не очень-то
многого стоит. Нет, не то чтобы я тоже могла запросто обзавестись
поддельным дипломом и пойти прирезать кого-нибудь скальпелем,
но значимость человеческой жизни я не переоцениваю определенно.
И потому вот эта, мысленно смоделированная мной же самой ситуация,
когда матерый преступник оказывается в положении непосвященного
дурачка, меня, честно говоря, очень настораживает. А вдруг в среде
профессиональных писателей и выпускников Литинститута, над которыми
я с детства привыкла подхихикивать, в свою очередь тоже вовсю
веселятся, глядя на меня?! Я ведь даже до сих пор толком так и
не разобралась, как правильно надо поизносить такое слово как
«произведение», например. Скоре всего, тоже ведь как-нибудь с
ударением на первом «е», но мне это до сих пор неизвестно. Хорошо
еще, что в письменной речи это практически неразличимо. Просто
пишешь «произведение», и все. А как там настоящие профессионалы
его выговаривают в своем узком кругу — не так уж и важно, тем
более, что в жизни я с ними практически не встречаюсь. Однако
могут быть и другие неведомые мне тонкости. Например, вместо «произведения»
дипломированные писатели и поэты могут употреблять исключительно
слово «текст», или же и вовсе какое-нибудь «нетленка», то есть
то, что не подвержено окончательному тлению — в жаргонных словечках
часто присутствует определенная доля ироничного преувеличения
и экспрессии... Очень может быть, но таким, как я, об этом остается
только гадать.

И если хорошенько подумать, то что, собственно, я могу противопоставить
подобному, сугубо профессиональному, взгляду на вещи? Помню, когда
в начале девяностых только что вышел мой перевод «Смерти в кредит»
Селина, издательница (а это была одна очень экстравагантная дама)
попросила меня представить эту книгу на небольшой книжной ярмарке,
которая как раз проходила тогда в Репино под Петербургом. Ничего
особенного от меня не требовалось — просто я должна была арендовать
столик, выложить на него несколько экземпляров книги и спокойно
сидеть и ждать, когда вокруг меня столпятся книготорговцы со всех
концов России, жаждущие заключить со мной контракт. С каждого
такого контракта я автоматически получала чуть ли не двадцать
процентов от общей суммы сделки, и даже их бланки мне уже были
специально высланы из Москвы, так что мне оставалось только их
заполнить в случае необходимости. Короче говоря, я могла заработать
кучу денег, причем без особого труда, потому что сидеть за столиком
и ничего не делать, как ни крути, а все-таки гораздо легче, чем
переводить того же Селина, например. Получалось, что за один день
я могу заработать чуть ли не на порядок больше, чем за восемь
лет кропотливого труда, а именно столько времени я потратила на
свой первый перевод. Короче говоря, я арендовала столик, выложила
на него книги и стала ждать...

О, это была моя первая встреча с миром профессионалов! В данном
случае, правда, из книготоргового бизнеса, но все равно. И, пожалуй,
никогда больше, ни до, ни после, мне не приходилось выслушивать
столько снисходительных и унизительных замечаний в свой адрес,
не говоря уже о насмешливых взглядах, которые я в тот день постоянно
ловила на себе. Примерно половина из тех, кто тогда проявил интерес
к моему столику, сначала долго и внимательно изучал книгу, ощупывал
твердый и внушительный корешок, вертел ее в руках и так, и эдак,
и только потом, наконец, пробегал глазами по названию и произносил
вслух: «“Смерть в кредит”? Нет, сейчас зарубежные детективы больше
не идут. Опоздали, мадам...». Ко всему прочему, издательница моего
перевода зачем-то разместила на суперобложке голый женский зад
с репродукции картины модного в те годы художника Фукса, так что
все остальные из приближавшихся ко мне даже не брали в руки книгу,
а просто брезгливо морщились и презрительно цедили сквозь зубы
что-то вроде: «Достали уже со своей эротикой!». Естественно, поначалу
я пыталась было что-то возражать, но вскоре поняла, что это бесполезно,
потому что, если твой собеседник по каким-то причинам не знает,
кто такой Селин, то это очень долго объяснять. Впрочем, в этом
я убедилась еще задолго до ярмарки: когда искала издателя для
своего перевода... В общем, в тот день я так ничего и не заработала.
Все оказалось далеко не так просто, как я думала. Кое-какие договоры,
правда, я все-таки заключила, но и они, судя по всему, в дальнейшем
не получили подтверждения. Никаких процентов с них я, во всяком
случае, так никогда и не увидела. Видимо, те, кто эти договоры
поначалу подписал, в дальнейшем тоже от них отказались, когда
выяснили, что Селин — это никакая не эротика, и не детектив, как
они первоначально подумали...

Я специально так подробно излагаю эту невыдуманную историю, чтобы
каждый мог как можно явственнее почувствовать и осознать совершенно
реальную и невыдуманную разницу, а, возможно, даже и пропасть,
которая отделяет гения от всевозможных обывателей-профессионалов.
Тем более, что в данном случае речь идет о Селине, а не обо мне.
Селина ведь, как-никак, изучают селинисты всего мира, его издают
в «Плеяде» у Галлимара, биографы пишут его многотомные биографии
и т.д., и т.п., то есть этот писатель отвечает всем формальным
признакам гения, что бы там ни говорили его недоброжелатели. Так
что мое присутствие на ярмарке в качестве продавца его книг не
способно замутнить совершено обнаженный смысл случившегося, который
заключается в полном одиночестве и изолированности гения от окружающих.
Еще бы, ведь презрительными насмешками осыпали прежде всего уже
признанного всем цивилизованным миром гения, Селина, а не меня...

Нет, что ни говори, но, несмотря на кажущуюся обыденность описанной
мной ситуации, такое в новейшей истории человечества случалось
не часто. Разве что в библейские времена, когда в образе обычного
человека этот мир решил посетить сам Господь Бог, о котором к
тому моменту тоже ведь уже были написаны целые тома всевозможных
сочинений и исследований, составившие впоследствии увесистый том
Ветхого Завета. Определенные аналогии тут напрашиваются сами собой...
То есть, я хочу сказать, что, подобно тому, как Библия является
ключевой книгой для понимания истории человечества на протяжении
последних двух тысячелетий, описанная мной тут ситуация вполне
может служить своеобразным ключом к пониманию всей истории русской
литературы, уложившейся в два прошедших столетия.

Главная проблема гениев, на мой взгляд, заключается в отсутствии
у них специального языка, способного отделить посвященных от непосвященных,
наподобие того, как это обычно происходит во всех описанных мной
выше случаях с компасом, алкоголем, осужденными и пр., пр., пр.
Разгадка же этой видимой странной «бесплотности» гениальности,
не способной облачиться даже в какую-либо минимальную словесную
оболочку, заключается в том, что, как я уже неоднократно писала
и говорила, никакой литературы, на самом деле, не существует и
никогда не существовало. Гений тот, у кого хватает мужества остаться
один на один с вечностью, то есть фактически ни с чем, с пустотой...

Признаюсь, мне с некоторой грустью приходится наблюдать, как,
под напором обыденных представлений об искусстве, современная
поэзия утрачивает свои традиционные очертания и все больше становится
похожа на прозу. В столбик сегодня отваживаются писать фактически
только дипломированные специалисты в этой сфере, то есть выпускники
Литинститута...

Моя история русской литературы:

• №44. Гений и пустота
• №43. Человек-ртуть
• №42. Поэзия или смерть!
• №41. В лучах заходящего солнца
• №40. Вечное возвращение

ВСЕ ПУБЛИКАЦИИ