Онтологические прогулки

Жан Бодрийяр. Соблазн

перевод Алексея Гараджи

Ad Marginem. Москва, 2000, ISBN 5-93321-017-Х

Тропинка Бодрийяра. Фото greenadine

Мы носим кольца, предпочитаем золотые. Мы хороши собой. Как правило,
высокого роста. Как правило, длинно- и темноволосы. Мы не воздерживаемся
ни от телесной любви, ни от деторождения. Не усердствуем ни в
том, ни в другом. Чувства, ибо, подчинены рассудку, а он жаждет
нового знания больше, чем новых телесных излишеств. Важно не переживание
per se, а смысл и стиль переживания.

Жан Бодрийяр, парижский мэтр, шепотком, преисполненным обожания,
вкрадчиво подтверждает, как же мы правы. Мы. Те, кто понял. Об
руку с мэтром мы приходим к парадоксальному выводу: пол появляется
там, где он исчезает.

Пол есть соблазн. Соблазн есть отсутствие пола. Примерно так звучит
предварительное резюме. Постараюсь не злоупотреблять цитатами,
но тут трудно противостоять искушению... «Соблазну известно, что
никакой анатомии нет, нет никакой психологии,
что все знаки обратимы.» (Курсив не мой. Э. В.)

Чем совершеннее, скульптурнее тело, тем меньше его (есть), прибавим
от себя.

Итак, соблазн. Здесь следует заметить, что мы и Бодрийяр наблюдаем
за отчасти разными явлениями, ибо мы говорим на разных языках.
Французское «séduction» есть прежде «обольщение»,
«соблазнение», а уж потом «соблазн». Процесс, действие, а не состояние,
предмет.

Слово «соблазн» звучит гораздо изысканнее тяжеловесного «соблазнение».
Как и обычно, переводчику пришлось выбирать: точность смысла или
стиль. Выбор пал на второе, и это правильно. Ибо нынешняя философия
держится больше на словесном лоске, чем на инженерности идей.

Тонкости перевода как явления хотелось бы обсудить в прогулке
под вавилонскими башнями в обществе господина Деррида. А пока
же скажу ленивое «фу» слэнговым уродцам вроде «раскрутка», да
и довольно о переводе.

Придется, правда, иметь в виду, что если даже удастся взглянуть
на тему глазами мэтра Бодрийяра, произойдет это через дымчатые
очки статики. Из-за подмены процесса состоянием нам достаются
мгновенные снимки того, что Бодрийяр предпочитает видеть в динамике.

Это не плохо и не хорошо. Это дает возможность лучше разглядеть
детали, вот и все. Неудачные ракурсы — неизбежные в движении —
способны исказить самые красивые тела, не говоря уже о лицах.

Почему там популярны сексуальные темы? Ведь, в сущности, все сказано.
Потому, что канонов немного, а девиаций — тьмы и тьмы. На этом-то
поле погрешностей и паразитирует сексология, не особенно вдаваясь
в философию пола и не умея разглядеть истинных два пола: пол как
он есть, со всеми (псевдо)патологиями, и пол как абстракция, идеальный
инь-ян.

Человек как вид — это абстракция, Адам Кадмон, почти божество.
Реальный человек — всегда унтерменш, с его желанием вернуться
в утробу, с его виртуальной пуповиной.

Соблазн, таким образом, есть незавершенность, нехватка, результат
вычитания человеческого из божественного. Нищета. Телом ли, духом
ли. Чего желает соблазненный, взирая на совершенное (не совершённое)?
Чего ему не достает? Чего-то.

Соблазн есть абстракция, тем и чудесен. Коитус — конкретность.
Прелюбодеяние в сердце интереснее альковной гимнастики. Так же
как зачатие и беременность интереснее всех дурацких диагнозов
и процедур вокруг новорожденного, от определения пола и перерезания
пуповины до религиозных обрядов и наречения имени. Так же как
философия интереснее сентиментального романа.

Впрочем, иногда жанры смешиваются. «Конечно: чем отчаянней мы
пытаемся избежать своей судьбы, тем вернее она нас настигает.»
Это не из Барбары Картланд. Это из Бодрийяра. О, наивность академических
мужей! Хорошо, не станем предаваться сексизму — академических
персон. Наивность, граничащая с премудростью мыльных опер. Это
будет и впредь. Ибо академические мужи/жены — не универсалы и
не всегда узнают в лицо Ананке и Тихе.

Бодрийяр не очень склонен к классификациям, но вот что он упустил
бы даже без классификаций — соблазн издевки, насмешки. «Бы» относим
на счет упомянутой уже переводческой погрешности и ограничимся,
вслед за мэтром, рассмотрением положительного, если позволительно
так выразиться, соблазна.

Соблазн есть универсальность. Универсальное значит женское, говорит
Бодрийяр. Мужское слабо, ибо требует поддержания. Женский пол
есть единственный пол и посему универсальный. (В этом месте хор
феминисток совершает свальное харакири в ужасе от своей недогадливости.)

Резонно упоминание Бодрийяром «Символических ран» Бруно
Беттельгейма. Все социальные институты и все законы созданы
мужчинами для борьбы с изначальным женским могуществом. Вполголоса
психоаналитики соглашаются с тем, что зависть девочек к «недостающей»
части тела преувеличена, в то время как зависть мальчиков к девочкам
(проистекающая из многих причин) недооценивается.

Все продолжается, не так ли, мэтр? Но мягче, гуттаперчевей, по
счастью. Стандартный сюжет очаровательных немецкие передачи типа
«Wa(h)re Liebe» — про «медицинские» бордели, в коих «медсестры»
прилаживают «пациенту» резиновую вагину (кому чего, спрашивается,
не хватало?) и копаются в ней неумелыми наманикюренными пальчиками.

Ворд рисует мне ошибку, но ошибки нет. Истинная (продажная) любовь.
Порядок скобок, вложенностей можно поменять без ущерба для смысла.
Система концентрических вопросов, черная во всех смыслах дыра
— это и есть сексология.

Кстати, о продажности. Порнография. Мэтр ее не жалует из-за чрезмерных,
по его мнению, открытости и зияния. Аргумент слаб до полной импотенции.
Порнография плоха только тем, что она плоха. Порок ее врожденный
— lоw-бюджетность. Low как law.

Естественный способ охаять порнографию таков: актеры только прикидываются
актерами. Игры нет. Нет соблазна. Хороший режиссер и нестеснительные
профессиональные актеры могли бы сделать это хорошо.

Имеется в виду кино-порнография. Что же касается «неподвижных»
искусств, то здесь все в порядке на протяжении по меньшей мере
двух с половиной последних тысячелетий. Еще один парадоксальный
аргумент Бодрийяра — вечный недостаток эрекции, не всегдашняя
готовность мужчины легко побивается статуарной итифалличностью
классических изображений.

«А существовала ли вообще когда-либо фаллократия?» (Хор феминисток
воскресает лишь затем, чтобы совершить харакири повторно.)

Про пол все сказано? Нет, моя речь готова продолжаться.

Все сказано про соблазн? И тут нет. Мэтр вовсе не так уж последователен.

А пока что я бросаю карфагенский черный камешек в ухоженно-французский
сад академического знания и зачем-то бормочу по-немецки.

Versuchung. Verlockung. Verführung.

Отрывок
из книги «Соблазн».