Онтологические прогулки

Элевсинские сатиры N° 34

Шизофрения, литература, бесславие

Жиль Делез, Критика и клиника.

Пер. с фр. О.Е. Волчек и С.Л. Фокина

Machina, Петербург, 2002, ISBN-5-901410-10-6

Философии не справиться с шизофренией. Глупца и невежду можно
обучить, убедить, заставить затвердить догму, а у безумца – свои
пути. Если же безумец прежде безумств предавался ученью, безумства
его не просты.

Луи Вольфсон _ ¹ с его «Шизо и языки»
и «Умерла моя мама-музыкантша» – персонаж идеальный. «Автор –
американец, хотя его книги написаны по-французски, причины чего
станут сейчас очевидными. Ибо студент этот занимается переводом
по особым правилам. Его прием таков: берется слово родного языка
и к нему подбирается слово другого языка, близкое по смыслу, но
главное – с общими звуками или фонемами (в основном это слова
немецкого, русского и иврита, главных среди изучаемых им языков).»
(стр. 18-19). От английского «Tree» легок переход к русскому «Дерево».
Кто бы сомневался в индо-европейскости как англичан, так и русских?!
Выводы шизофреника и академического ученого могут порой совпадать,
пути – никогда. Порой ученый проделывает трудный окольный путь,
чтобы прийти к выводу, очевидному для шизофреника; порой – наоборот.

Шизофрения – перераспределение связей. С этой точки зрения, литература
(или, во всяком случае, немалая часть ее) шизофренична. Кое-какие
связи могут случайно сохраниться или восстановиться. «То, что
называют Матерью, – это Жизнь. А то, что называют Отцом, – чуждость;
все эти слова.» (стр.32)

Ученого кормит его ученость, а вот шизофренику от его шизофрении
мало толку. Шизофрения непродуктивна, ибо бесцельна. «Новые фигуры
жизни и знания остаются в плену психотического опыта Вольфсона.
Его прием остается, некоторым образом, непродуктивным.» (стр.
35)

Или еще. «Студенту приоткрывается «истина истин», правда, он не
в состоянии проникнуть в нее глубже. Обнаруживается именно событие:
жизнь и знание более не противоречат друг другу, более не отличаются
друг от друга, когда первая отказывается от своих врожденных организмов,
а второе – от приобретенных познаний, и та, и другое порождают
новые необычайные фигуры, каковые являются откровениями Бытия.»
(стр.34) И все-таки шизофренический подход способен принести плоды,
пусть сам шизофреник и не способен их пожать.

Идущий путями шизофреника мудрец походя разрешает загадки, над
которыми бьются поколения просто-ученых. Рак – «есть протест тела».
(стр. 32) Печально, что Лакана на медфакультетах, быть может,
и преподают, а Делеза – вряд ли.

Отличить мудреца от ученого довольно просто: мудрец не бывает
чьим-нибудь постоянным интерпретатором. Делез, пишущий о Вольфсоне,
Льюсе Кэролле, Беккете и пр. – мудрец. Специалист по Делезу или
специалист по Беккету или и т.д. – просто ученые, если они при
всей вторичности своей окажутся еще и шизофрениками – тем хуже
для них.

Третья глава. (Почему бы не отстать на единицу, тем более, что
речь идет отчасти о математике?) Все восхищение Делеза Кэрроллом,
его фантазией, нагромождением чудес, можно свести к одной современной
грубоватой фразочке: «где он брал такую траву?»

Приходим к популярной в последние лет 150 идее искусственно вызываемых
приступов шизофрении, безумия как единственно возможного креативного
состояния. Ущербность подхода – на виду, не только потому, что
речь идет всего только о профанских экзерсисах, а не о классическом
священном безумии. Дело в том, что необходимо чередование. У Кэрролла
же искусственно спровоцированное безумие дается на откуп литературе,
строгий и логичный ум – исключительно математике. Бесконечно сложно
устроенные миры Кэрролла остаются бесконечно бессмысленными. Это
признает Делез, оправдывая кумира тем, что пространство и без
того заполнено без остатка – выстроенное Кэрроллом новое пространство,
хотя Делез и говорит о старой, привычной вселенной. «Как никому
другому Кэрроллу удалось обойтись без смысла, но он не поставил
на бессмыслицу, поскольку разнообразия бессмыслиц вполне достаточно,
чтобы охватить вселенную, ее ужасы и ее славу: глубину, поверхность,
объем или свернутую плоскость.» (стр.38)

Вселенная, в которой принято искать смысл, все-таки заменена другой,
в которой смысл искать бессмысленно, ибо сама она бессмысленна.
Потому я и не люблю Кэрролла, с раннего детства не люблю, с роскоши
коленкора давно потерянного томика цвета royal blue.

Четвертая глава – очень короткая – «Критики и клиники» открылась
кстати. Недавно отмечалось 100-летие со дня рождения Беккета,
а Делез рассуждает о его единственном кинематографическом опыте:
фильме по имени «Фильм».

«Если верно, как то утверждал ирландский епископ Беркли, что быть
– значит быть воспринимаемым (esse est percipi), возможно ли уклониться
от восприятия? Как стать невоспринимаемым?» (стр. 39) «Esse est
percipi», лучше не сформулируешь. Если ты невидим, тебя не существует
для мира зрячих. Если твои тексты, полотна, идеи не воспринимаются,
тебя нет для мира адептов искусства или идей.

Умереть в бесславии, непризнанным. Для одних это крах и несчастье,
для других – спасение. «Это катастрофа», – прокомментировала Сьюзен,
жена Беккета известие о присуждении ему в 1969 году Нобелевской
премии. Спокойной, мол, уединенной жизни и спокойной сосредоточенной
работе приходит конец.

Это только подтверждает формулу. Немедленно всплывает тема бесславия
и запечатленности. Нам не осталось (или почти не осталось) адекватных
изображений даже великих деятелей прошлого. Ныне же любой простой
смертный осыпан десятками, сотнями, тысячами картинок, которые
никому кроме семьи не нужны, пока... запечатленный не прославится.
И вот тут-то журналы будут драться за право опубликовать допотопную
ультразвуковую картинку из заштатного акушерского кабинета, на
коей нежно-костлявые пальчики star-эмбриона уже кажут знак V.

Одни стремятся к известности, как другие – к безвестности. Переменилось
ли что-нибудь в наше ксероксное время по сравнению с прошлыми
веками? Поступившись своим привычным «Ничто не ново под луной»,
готова признать: пожалуй, да. Герострату – геростратово, но если
бы грех жажды славы был таким уж серьезным и повсеместным, то
был бы выбит в камне в каких-нибудь: «не возжелай известности
ближнего своего» или «не сотвори из себя кумира».

Живи здесь и сегодня, рассчитывая если и не на вечное райское
блажество или элизиум жаждущих крови теней, то тем более не на
повсеместное узнавание в дебрях какого-то еще не открытого материка.
Хочешь славы – будь первым... на этой деревне.

Но вернемся к Беккету и его движущимся картинкам. Человек, прячущийся
от постороннего взгляда, от взгляда почти невидимого (речь идет
всего лишь о кинокамере) – мания преследования, классическая разновидность
шизофрении. Значит, и третий сюжет о том же. Ну, что же, нас предупреждали.

Мания преследования – есть тоска по нирване, по смерти-растворении.
Такая шизофрения тоже и продуктивна, и бесплодна. Умирая, жаждущий
невосприятия или достигает того, что хотел, или не достигает.

Промежуточный же вывод таков: на шизофрении так же, как и на глупости,
можно и нужно учиться, но лучше все-таки на чужой.

––––––––––––––––––-

Примечания

1. Louis Wolfson : Le schizo et les langues, ed. Gallimard,
1970

Ma mère musicienne est morte..., ed Navarin, 1984