Онтологические прогулки

Гримуар как символ знания и искусство забытья

Ане становилось скучно сидеть без дела рядом с сестрой на травяном
скате; раза два она заглянула в книжку, но в ней не было ни разговоров,
ни картинок. «Что проку в книжке без картинок и без разговоров?»
- подумала Аня.

Льюис Кэрролл, «Аня в стране чудес» перевод В. Набокова

Enfin j'avertis mes lecteurs qu'ils ne trouveront rien de commun
& de trivial dans ce mien petit ouvrage. _ ¹

Альберт Великий, «Малый Альберт»

Книги странные и удивительные, редкие или, напротив, общеизвестные,
но с заманчиво широкими маргиналиями, должны стать темой этой
новой серии. Или не книги, а картины. Или не книги и не картины,
и даже не книги с картинками, а события и наблюдения, далеко выходящие
за рамки обыденности.

Название серии не случайно в двух отношениях. Во-первых, по простым
житейским причинам, все вышеперечисленное – как объекты, так и
комментарии – будут вряд ли свободны от галлицизмов. И, во-вторых,
автор вовсе не намерен довольствоваться комментариями. Серию составят
как гримуары о гримуарах, так и вполне независимые гримуары. Разумеется,
подобающие жанру иллюстрации, скорее всего, окажутся экфрасисами,
а термин «гримуар» следует понимать в самом широком смысле.

Чтобы оправдать название и отчасти обозначить программу, первая,
вводная статья гримуарам и будет посвящена. Слово, как будто,
на слуху, но опыт предварительных дружественных обсуждений показывает,
что небольшие пояснения во вред не станут.

Французское слово «grimoire» – искажение от «grammaire»
(«грамматика») в ипостаси «сложное, непонятное знание» – изначально
несет в себе идею популяризации, упрощения, искажения. Когда появился
первый гримуар – неизвестно. Самые старые из известных гримуаров
приписываются царю Соломону («Завещание Соломона»). Самые новые,
как мы увидим в дальнейшем, вполне современны. Гримуар – явление
скорее оксидентальное, но известны и восточные образцы, допустим
Picatrix (Ghâyat al-hakîm, « Цель мудреца »).

Гримуары со знанием дела применялись царями. Например, Альберт
Великий (сам автор известнейших гримуаров) упоминает следующий
эпизод. «Летописи и хроники Франции сообщают нам, что Карломан
получил от кого-то из Пап небольшую книгу, целиком состоящую из
загадочных изображений и слов; принц успешно пользовался этой
книгой при многих обстоятельствах, а называлась она enchiridium
Leonis papæ.» _ ² Здесь, походя,
отмечаем еще одно свойство гримуаров. Имея репутацию темных, бесовских
книг, они нередко писались или распространялись видными клириками.
Упомянутый выше св. Альберт Великий (1193-1280, канонизирован
в 1931 г.) – немецкий епископ и маг.

Если цари времен почти легендарных относились к гримуарам со всем
пиететом, то монархи нового времени жестоко запрещали гримуары.
Во Франции, по меньшей мере со времен Реформации и вплоть до Революции,
типографии находились под серьезным контролем, и гримуары входили
в списки безусловно запрещенной литературы. Феномен чрезвычайно
примечателен. Запрещенных символов нет. Даже свастика, в течение
нескольких десятков лет ассоциировавшаяся исключительно с нацистским
кошмаром, постепенно восстанавливает древние сакральные смыслы.
Даже красно-золотые сов. звезды, оказавшись классическими пентаклями,
не так уж смущают. Таким образом, опасными становятся комбинации
символов, а не сами символы.

Объяснений цензурной строгости видится, по меньшей мере, два:
1) забота о душевном здоровье малых мира сего и 2) несмотря на
явную десакрализацию общества, боязнь гримуаров, ощущение за ними
силы. Не следует забывать и о Церкви, не терпящей конкурентов.
(Руанский Церковный Собор 1581 г. постановил отлучать от церкви
всех обладателей гримуаров. Разумеется, причастность к жанру св.
Альберта отрицалась, в роли стандартного кабинетного теолога,
уважаемого учителя Фомы Аквинского, он был гораздо более выгоден.)
Как бы то ни было, именно в результате Революции Франция оказалась
буквально завалена как переизданиями классических гримуаров, так
и компиляциями всех родов. Книги добирались даже в самые глухие
пиренейские закоулки.

Классический книгоноша был артистичен – шляпа, длинная блуза.
Некоторая запыленность только шла на пользу. Слух, несшийся по
деревне, опережал неторопливую поступь торговца, и запряженную
собаками повозку _ ³, полную книг,
споро обступали крестьяне, а больше крестьянки в темных одеждах,
с серьезными, сосредоточенными лицами. Здесь имеем дело с мелко-делезовской
складкой, соприкосновением разных слоев. Что влекло неграмотных
крестьян к книгам? Несомненно, эффект дежа-вю. Древнее знание,
в наилучшем виде сохранившееся именно в отдаленных деревнях, получало
мощную текстуальную поддержку.

Именно это свойство гримуаров – тяга к ним «деревенщины» – способствовало
формированию их сомнительной репутации в просвещенных кругах.
В деревнях же, несмотря на популярность книг (т.е. гримуаров),
отношение к ним тоже не было однозначным. Само обладание книгами
казалось подозрительным. Книгам приписывались самые серьезные
свойства. Книги, как известно, не горят (рукописи – это анахронизм
допечатной эпохи): стоит поджечь книгу, вспыхнет весь дом, а книга
останется целехонька. Книги к тому же не тонут, спокойно плывут
по поверхности воды, не теряя пестроты красок. Их нельзя зарыть
в землю: тот, кто попытается совершить столь неосмотрительный
поступок, вскоре сам окажется в могиле, а книга, в прекрасной
сохранности, продолжит свой земной путь.

Меж тем, главное сказано, и научили нас этому крестьяне из глухих
деревень: гримуар есть книга, книга есть гримуар, это практически
синонимы. В тандеме писатель-читатель, или, точнее, текст-читатель
(ибо довольно анонимных текстов), или, еще точнее, текст-трактовка,
трудно достичь полного равновесия. Либо текст недопонят, либо
ему приписываются смыслы, которые в него изначально не вкладывались.
Не будем вступать на зыбкие, слегка выходящие из моды почвы, лучше
обратимся к подсказанным гримуарами свойствам книги per se:

1) Книга – древний, но не вечный феномен.

2) Книга – явление изначально не сакральное. Как и все остальные
объекты поклонения – идол, Солнце, трансцендентальный Бог,
(du,) holde Kunst _ ⁴, светлое будущее и т.д. – книга должна быть подвергнута
обрядам посвящения.

3) Книга способна произвести сильное действие, даже если она
недопонята или вовсе непонята.

4) Книга – явление пограничное и нейтральное. Она не может быть
плохой или хорошей сама по себе, дьявольской или божественной.
Книга опасна и спасительна.

5) Книга должна быть хорошо сделана.

Мы бегло огляделись на одном полюсе труднообозримого сообщества
людей, небезразличных к познанию – в деревенской глуши, где сохранилась
тоска идеального знания, утолить которую способна едва ли не любая
непонятная книга. Для равновесия необходим другой полюс, и он,
разумеется, существует. Там находятся идущие за знанием не вперед,
в ногу с научно-техническим прогрессом, в недра специализаций,
а назад, к истокам, к древней универсальной мудрости. В таком
контексте гримуары являют собой источники из самых уважаемых.

Мы живем в мировоззренчески испорченном мире – нужно отдавать
себе в этом отчет. Не так уж примитивно стремление возвратиться
к древней мудрости: к Гермесу Трисмегисту, Белену, Изиде, одной
из ветвей христианства, наконец, если родители – атеисты, коммунисты
или хиппи, а 20, 50, 100 лет – солидный срок. Итак, казалось бы,
все просто: собери по крупицам древнее знание, и познаешь мудрость.

Увы, путь этот благороден, но сомнителен. Мировые теории похожи
на сложно устроенную связку бус. Пусть бусина, полагаемая за изначальную,
выглядит самой крупной, но величину прочих игнорировать тоже не
стоит. И, кроме того, идея возвращения к изначальности предполагает,
что структура замкнулась в кольцо. И еще одно: изначальная бусина,
вообще говоря, давно рассыпалась бисером, вплетенным там и здесь,
оставив вместо себя заманчивое воспоминание. Стало быть, возвращение
может быть только частичным, об аутентичности речь вести не приходится.

Верх и низ совпадают, об этом известно даже Д. Брауну: фраза рефреном
проходит по его последнему
роману. Но вот о чем не догадывается мифодеструктор: утрачен
не только символ, но и целый слой. Наряду с верхом и низом имеется
инертная середина, которая не требует уравновешенных подобий/отрицаний,
ибо самодостаточна своей бесконечной воспроизводимостью, авторефлексией.
Здравые люди сегодняшнего дня, выпускники хороших школ, в ладу
с модными тенденциями и теориями, одинаково презирают оба пристрастных
к гримуарам полюса по причинам вполне очевидным:

а) деревенщина и есть деревенщина, что с нее взять.

б) история человечества – история непрерывного прогресса. Старые
теории глупы и примитивны. Какие-то сушеные мыши, приворотные
зелья, примитивные геометрические фигуры, изученные еще в шестом
классе и ничем «таким» не засиявшие. Недаром всем этим увлекается
простая деревенщина.

Критика среднего слоя с его вечно застывшим движением в ногу со
случайным – слишком простая добыча. (При этом, напомним, речь
идет не о тривиальных бездумных буржуа, а о людях, причастных
к знанию, считающих его своей профессией и призванием.) Не будем
предаваться искушению. Укажем лишь на одну полихроматическую брешь.
Существует гримуар, признаваемый лучшими из «средних».

Codex Seraphinianus (Кодекс Серафини), появивший
в конце 70-х и задуманный как подражание средневековым монастырским
кодексам – типичный гримуар. Он красив, дорог, непонятен, как
любой гримуар: элементы узнаваемы, но целое диковинно, и знаки
не поддаются расшифровке. Он не очень популяризируется, претендуя
на роль прециозной игрушки для посвященных (пусть посвященность
среднего слоя – спиритическая иллюзия). Кроме того, о Луиджи Серафини
(род. в 1949) известно не намного больше, чем о Генрихе Корнелии
Агриппе (1486 – после 1535). Ни тот, ни другой интервью не дают.

Отчего же «Кодекс» столь популярен именно в инертных кругах? Если
оставить в стороне вышеперечисленные свойства гримуаров, которые
должны , казалось бы, работать и со старыми гримуарами, можно
отдать должное игровой, юмористической компоненте. Взять хотя
бы самую, пожалуй, известную серию картинок, где парочка в миссионерской
позе постепенно мимикрирует в унитарного крокодила. Меж тем, случаются
дома, где «Кодекса» не знают, но детей все-таки в шутку зовут
крокодилами, потому что с этими милыми животными шутки плохи.
Итак, юмор играет не последнюю роль, но он не доминирует, ничего
карикатурного. Главное все же – возраст. К новому больше доверия,
чем к старому, будь то техника или книга с картинками.

Верный знак популярности – появились подражания, главным образом
итальянские _ ⁵, которые свидетельствуют
не столько о специфическом национальном характере, сколько о вечной
тяге человека к красивым и непонятным книгам, с хорошими иллюстрациями
и непонятным текстом, который может быть удастся прочесть, расставшись
с детством, но, как знать, не исчезнет ли очарование.

О силе воздействия «Кодекса Серафини» на умы говорит хотя бы тот
факт, что над его анализом и расшифровкой трудятся вполне академические
ученые, как лингвисты, так и математики _ ⁶.
«Малограмотные» и давно известные древние гримуары такого ажиотажа,
разумеется, не вызывают. Отсутствие доверия к прошлому – одно
из удручающих свойств современной науки.

Так называемая рукопись Войнича, которая считается прототипом
«Кодекса» привлекла внимание специалистов по кодам только потому,
что в этом анонимном иллюстрированним манускрипте, написанном
неизвестным алфавитом, подозревают зашифрованный документ, способный
испирировать дописывание новой главки к истории XV-XVI века. Но
вернемся к относительным новинкам.

Вторая книга маэстро Серафини «Pulcinellopedia» (1984) – еще больший
раритет, чем «Кодекс», и стоит еще дороже, несмотря на сравнительную
с «Кодексом» узость темы: энциклопедия паяцев против энциклопедии
всего. Впрочем, «Pulcinellopedia» способна поставить общепринятые
представления об общности и частности с ног на голову. Люди есть
испражнения паяцев. Спокойно приземляются, не упав, уже в плащах
и шляпах, и стройными рядами идут по своим делам. Думают ли они
о генезисе, вспоминают ли – остается домысливать им самим в ипостаси
читателей «Пульчинеллопедии».

Прочие произведения Луиджи Серафини – картины и скульптуры – известны,
главным образом, благодаря его книгам. Меж тем, это отличные сюрреалистические
экзерсисы: по периферии пластиковой яичницы зарождаются новые
маленькие яичницы и размножаются делением, в то время как изначальный
желток интактен; дети кормят заводных крокодилов, со стены за
процессом надзирает гигантский портрет плюшевого медведя; еще
один практически «медвед»: расслабившуюся парочку застает олень
с раскидистыми рогами, в которых примостился телевизор. Все что
вздымается и восстает – непременно двойственно, змеиное жало;
дабы не утратить направление, заставить мгновение вечно застыть
в эрегированном напряжении, ты воздвигаешь себе памятник, а рядом
вырастает незапланированный двойник, оба не совсем ровно стоят,
хотя и составляют знак «victory», и оба неуничтожимы. Такое, примерно,
резюме можно бы вывести и поскорее поблагодарить читателя за внимание.
Но тема наша – книга, а не камень.

Книга в свое время сменила камень – это к вопросу об ее вечности
– и пока держит позиции. Книга со страницами, которые можно листать,
и с картинками, которые можно рассматривать.

Тенденция представляется правильной: при всей динамике современной
жизни книга продолжает доминировать в системе познания. Тем временем,
гримуары постепенно избавляются от маргинального статуса. Вот
верный знак – их начали упоминать в уважаемых современных текстах.
Стоит обратить внимание хотя бы на эпиграф из Генриха Корнелия
Агриппы к «Маятнику Фуко» – Италия, Италия! Но пока переиздания
гримуаров можно найти, главным образом, в сомнительных издательствах,
а тексты онлайн – на сайтах с черным фоном и красными буквами,
о восстановлении равновесия говорить рано. Добротные, с академическими
комментариями, переиздания – этого пока очень не хватает. Как-никак
речь идет о немаловажной в культурной истории человечества теме.

Разумеется, не всякая овчинка стоит выделки, не каждый гримуар
– академических усердий, подход должен быть индивидуальным. Подобным
же образом каждый отдельно взятый читатель должен отдавать себе
отчет в собственном гносеологическом одиночестве и необходимости
выбора. Вспомним про низ, верх, середину, чтобы убедиться, что
идеальной мировоззренческой модели нет, и благородная универсальность
заключена, быть может, в динамике. Поэтому стоит попробовать себя
повсюду:

• в провинции, у океана;
• в дигитальном аду, с его отсутствием третьего неданного – лучшее место для послушничества;
• в строительной люльке над театральной ложей,

не забывая при этом заглядывать время от времени в бездну, куда
скрываются сумерки.

__________________________________________________________________

Примечания

1. Наконец, я предупреждаю своих читателей, что они не найдут в сем небольшом сочинении ничего общеизвестного и тривиального (фр.).
2. «Малый Альберт» (Alberti Parvi Lucii, Libellus de mirabilibus naturæ arcanis), предисловие, цитируется по французскому переводу
3. О французском обычае запрягать в повозки собак можно прочесть по-французски в книге:
4. Yves BIZET :-Il était une fois les voitures à chiens au début du XXème siècle. Romorantin CPE 2000 ISBN 2-84503-047-9
5. Или в сети : Attelages et voitures à chiens.
6. Чистое, изысканное искусство (нем.), цитата из стихотворения Франца фон Шобера
7. См., например, Stefano Benni «I meravigliosi animali di Stranalandia» или Paolo Albani, Dizionario delle lingue immaginarie
8. См., например, http://www.math.bas.bg/~iad/serafin.html