Онтологические прогулки

Манускрипт Войнича, невозможность и избыточность чтения

This is a book about a book

G. Kennedy, R. Churchill, Voynich Manuscript_ ¹

Неканоничность мира определяет неканоничность списков для чтения.
Перед каждым не чуждым премудростям человеком рано или поздно
встает вопрос: все ли прочитано, что необходимо сегодня. Не может
ли случится, что случайно подвернувшаяся книга полностью изменит
мировоззрение? Дискурс, в любом случае, обречен остаться на уровне
гипотез, но все же хочется некоторой детерминированности, и на
нее, пожалуй, можно отважиться.

Всем добросовестным романистам и даже переводчикам приходилось
сталкиваться с явлением, которое можно упрощенно назвать магией
текста. События, описанные в романе, воспроизводятся в реальной
жизни автора, преисполняя того демиургической гордости. Можно
предположить, что подобное явление существует и в перцептивном
направлении. Нужная книга возникает перед читателем в нужное время.
Kартине мира, как правило, ничто не угрожает, особенно если она
возникла не вчера, но приятных деталей, красок, наполняющих давно
разработанные контуры, быть может, и прибавится. Парадоксальным
образом, общественное мнение в этом смысле гораздо менее стабильно,
просто потому, что нередко его подменяет мода, но время все расставит
по местам. Впрочем, вступление затянулось.

Когда, сразу после окончания предыдущей статьи, в которой существенно
упоминался Codex Seraphinianus, на стол приземлилась книга про
его предполагаемый прототип, а именно манускрипт Войнича, осталось
только ухмыльнуться. Веселие сие было, признаться, вполне рассудочным:
книга пожаловала вовремя. К тому же, когда одного из авторов зовут
Кеннеди, а второго – Черчилль, вряд ли стоит принимать труд слишком
всерьез, даже если не знать о скорости его создания.

Итак, в 2000 году, на клановых похоронах, превратившихся в развлекательное
мероприятие, кто-то из дальних родственников задал Джерри Кеннеди
вопрос, слышал ли тот об общем квази-предке Войниче и о его шифрованном
полихроматическом манускрипте. Увы, ни экзотическая для английского
уха фамилия новообретенного родственника, ни, тем более, связанные
с этой фамилией виртуальные пергаменты, ничего не сказали фриланс-автору
радиопрограмм ВВС. Не ленимся отвесить почтительный реверанс англо-саксонскому
трудолюбию – подробная книга (в соавторстве с Р. Черчиллем, другим
ВВС-райтером), содержащая историю вопроса чуть ли не от Гермеса
Т. до наших дней, с анализом переписки Войнича, иллюстрациями,
шифровальными схемами и обширной библиографией, вышла уже в 2004
году.

Нетрудно догадаться, что Кеннеди не состоял в кровном родстве
с Войничем, но был тому всего лишь in law, родственником по браку,
по кому-то из Булей. Здесь мы натыкаемся на мощный и самодостаточный
информационный слой, наводящий откровенные черно-белые контуры
поверх нашей размыто-разноцветной темы.

Этель Лилиан Буль родилась в год смерти отца (1864) и была пятой
из дочерей профессора математики Джорджа Буля и его супруги Мэри
Эверест. (Мы забыли предупредить читателя, что сегодняшняя тема,
в целом, пошловата. Хватило бы и ассоциаций с Джоном Булем, но
в повествование просится еще один побочный, на этот раз неодушевленный
персонаж – самая высокая горная вершина, названная по имени Джорджа
Эвереста, коему Этель Лилиан приходилась внучатой племянницей.)
Булевская алгебра, безупречная логика нуля и единицы, не допускающая
других цифр, tercium non datur в чистом виде – тема чрезвычайно
важная, но мы вынуждены обозначить ее лишь мельком, как и другие
не менее важные темы. К примеру, наивная мистика революции.

В религиях неиудейского корня есть боги, ответственные за разрушение,
и все сразу становится на места: зло имеет право на свою эстетику.
В нео-оксидентальных рамках приходим к безусловному противоречию,
связанному с необходимостью отрывать у пляшущего Шивы лишние руки
и приделывать ему рога и копыта. Юноша бледный с взором горящим,
кисейная барышня ангелической наружности – что в них бесовского?
Разумеется, проще всего считать, что бесы они и есть бесы, деструкция
антиэстетична, но это, увы, не вполне так: в каждом конкретном
случае подвох, дьявольскую деталь, заметит только острый взгляд.
Красивый полупрофиль Че печатали на футболках и будут печатать,
а анфас глядеть не обязательно.

В 1887 г. приятной наружности молодой человек, пламенный революционер
Войнич (род. 1865) сидел в варшавской крепости и смотрел в окно
на юную незнакомку, гулявшую неподалеку. Барышня была изящной
блондинкой, зелень не английского, но вполне пристойного газона
оттеняла белизну платья, и образ остался в памяти. Спустя пару
лет, когда Войнич вышел из тюрьмы и, последовательно продавая
пиджак, очки и пр., оказался, наконец, в Англии, в доме Степняка-Кравчинского,
Этель подтвердила: да, это была она, путь в Россию лежал через
Варшаву.

Была ли Э.Л. любовницей политического убийцы Кравчинского (никаких
бомб, шеф жандармов был заколот стилетом) нас интересует меньше,
чем тот факт, что как только харизматичный, похожий одновременно
на К. Маркса и на о. Меня, гуру угодил под поезд, Войничи стали
мало-помалу отходить от революции. Тут начинается небольшая путаница
с именами, брачными статусами, а заодно и сословиями. Мисс Буль
стала представляться как миссис Войнич задолго до официального
бракосочетания, состояшегося только в 1902 г. по причинам вполне
прозаическим – Войничу понадобилось английское гражданство. Между
делом Михаль Войнич англицировал написание своей фамилии (Voynich
вместоWojnicz) и прибавил новое звучное имя – Уилфрид.

Далее. Традиционно считается, что все поляки считают себя аристократами.
Скорректируем: такое можно себе позволить в эмиграции, а в Польше
фокус проходит далеко не всегда. Человек с фамилией Войнич может
быть мелким шляхтичем, но может и не быть, о происхождении по-настоящему
высоком речь вести не приходится. Как бы то ни было, разъезжая
по Европе, отставной революционер Войнич бодро добавляет к фамилии
приставку «де» или «фон», в зависимости от страны.

Вояжи требовались вот по каким причинам: толком не имея ни образования,
ни начального капитала, Войнич занялся почему-то книготорговлей
и, как ни странно, преуспел. Впрочем, начальный капитал – секрет
Полишинеля. Революционеры обвиняли Войнича в присвоении ниспровергательных
капиталов, а власти подозревали, что за приличной букинистической
вывеской прячется активный рассадник анархии. Как бы то ни было,
Войнич справлялся с книготорговлей лучше, чем с революцией. У
него проявился особый талант отыскивать редкие книги в необычных
местах. Налаженная сеть агентуры исправно поставляла адреса вдов
(если воспользоваться терминологией У. Эко) – неграмотных наследников
библиофилов, чаще всего именно вдов, за бесценок распродававших
непонятные пыльные патримонии.

В 1912 г., когда бизнес укрепился и процветал, на арену готовилась
выпорхнуть многоцветная старинная рукопись, якобы извлеченная
Войничем из некоторого ларца, в некотором замке, в некотором царстве/государстве
полдневной Европы. О деталях умалчивалось: как-никак Войнич прошел
хорошую школу конспирации. Через несколько десятилетий, в переписке
Этель Лилиан, всплывает Вилла Мондрагоне, иезуитский колледж во
Фраскати, в Италии, где Войнич приобрел немалое количество старых
пергаментов, в том числе, возможно, и этот.

Манускрипт состоял (собственно, и состоит, за сто лет ничего не
убавилось и не прибавилось) из 246 страниц in-quatro, покрытых
неизвестными письменами и богато иллюстрированных. (За подробным
описанием рукописи мы вынуждены отослать читателей, например,
в Википедию
и постараемся не воспроизводить общеизвестные сведения. Во избежание
недосказанностей уточним: мы заимствуем у авторов с политическими
именами кое-какие детали, но не идеи и, тем более, не выводы.)

Итак, сопроводительное письмо, прилагавшееся к манускрипту, выглядело
классикой жанра «рукопись, найденная в». Упоминался император
Богемский и Священной Римской Империи Рудольф, купивший рукопись
за 600 дукатов (это он привадил в Прагу алхимиков, это его рисовал
Арчимбольдо, объединив жанры портрета и фруктового натюрморта).
Автором пергаментов назван францисканский монах-энциклопедист
Роджер Бэкон. Датировалось предисловие 1665 или 1666 годом. В
переписке с филадельфийским университетом Войнич небрежно обронил,
что не придает большого значения сопроводительному письму, но
вскоре начинает повсюду называть Бэкона несомненным автором манускрипта.

Роджер Бэкон (около 1214 — после 1294) был подходящим автором:
универсально образованный человек, оставивший огромные тома сочинений
на самые разнообразные темы, проведший десяток лет в тюрьме и
склонный к магии и алхимии, имел все основания шифровать труд
на неугодные церковным и политическим иерархам темы.

Меж тем, на дворе стоял XX век, самое начало его, с торжеством
фундаментальной науки, паровозами, авто, радио и начинавшейся
мировой войной. Казалось, особых причин для повышенного интереса
к предположительно алхимическому трактату быть не должно. Следует,
однако, принять во внимание два обстоятельства. Во-первых, натурфилософские
и просто философские творения Бэкона, опубликованные только в
XVIII в., были в чести в викторианскую эпоху, и о Бэконе говорили
как об ученом, намного опередившем свое время. Во-вторых, одна
из иллюстраций манускрипта спиральной своей закрученностью подозрительно
напоминала туманность Андромеды, невидимую с земли без телескопов,
а другие рисунки – микрообъекты, вроде сперматозоидов, которые
нельзя разглядеть без микроскопов. Это значило, что рукопись есть
естественно-научный трактат, Роджер Бэкон – изобретатель теле-
и микроскопа, и всю историю науки нужно переписывать заново. И,
наконец, Войнич задержал широкую рекламу своей находки до 1914
года, когда отмечалось семисотлетие Бэкона.

Здесь, возможно, наступил момент задать вопрос: подлинна ли рукопись?
Вопреки мнимому полихроматизму, ситуация вполне булевская: манускрипт
либо сфальсифицирован, либо нет. Зашифрованность рукописи заполняет
гипотетической многоцветностью черно-белый контур.

Аргумент pro: зачем нужно было шифровать текст, или делать его
по определению нечитаемым, если можно было написать желаемое на
банальной латыни? Если действительно планировался переворот в
истории науки, надежнее было бы сфабриковать документ, читавшийся
однозначно. Аргумент pro-тив: по нешифрованному, тем более латинскому
тексту проще заподозрить подделку: стиль латыни, характер начертания
букв – все поддается стандартному анализу и позволяет точно датировать
рукопись, или же... объявить ее безусловной фальшивкой. Еще аргумент,
скорее против подлинности: принимая во внимание природную склонность
Войнича к авантюризму, нельзя исключить элемент игры. И совсем
уж настораживающее обстоятельство: по свидетельству Е. Таратуты,
Войнич успешно подделывал паспорта для коллег-революционеров.

Забегая вперед, скажем: ответа так и нет. Рукопись исследована
вдоль и поперек современными физическими и химическими методами.
Все выглядит аутентичным – пергаменты, чернила – хотя и восходит
скорее к XV-XVI веку, чем к XIII. Меж тем, академические попытки
расшифровать рукопись нечасты, возможно из-за боязни испортить
научную репутацию, а еще из-за того, что вовсе не исключено, что
манускрипт – все-таки подделка, игрушка, бессмыслица, пусть производства
не Войнича и К°, а каких-нибудь ренессансных персонажей (Ди
и Келли,
например), но шансов расшифровать ее от этого не прибавляется.
Метод, примененный в первой попытке расшифровки настолько гносеологически
порочен, что стоит остановиться на нем подробнее.

В 1915 г. профессор философии из Пенсильвании Уильям Ньюболд,
наряду с другими учеными, получил от Войнича фотокопии (как-никак
шло XX столетие!) трех листов рукописи. В 1919 г. Ньюболд принялся
за интенсивную работу и сразу же, как ему показалось, разгадал
шифр. Причин для уверенности в своих силах хватало: профессор
Ньюболд был высокообразованным человеком, который мог обсудить
с биржевым дельцом состояние рынка, с агрономом – виды на урожай,
а с Бэконом, надо полагать, легко заговорил бы как на латыни,
так и на английском XIII века. Таким образом, профессор Ньюболд
являл собой вымирающий тип энциклопедиста, которому было тесновато
в рамках античной философии. Попытка немедленно расшифровать рукопись
сразу после ее получения не была предпринята, насколько нам известно,
вот по какой причине: Учитель обладает безусловным приоритетом
перед учеником. Случилось так, что одновременно с рукописью Войнича
взору любителей древности предстал большой
антиохийский кубок, и профессор Ньюболд, интенсивно занявшись
исследованием находки, написал пару фундаментальных статей, где
доказывал, что кубок этот и есть Грааль.

Метод Ньюболда многоэтапен. Единственная страница манускрипта,
как будто написанная латинским шрифтом, содержит всего две с половиной
строчки:

Выбросив «лишние» буквы и заменив одно «о» на «а», Ньюболд пришел
к следующей латинской фразе:

Двадцать две буквы, составляющие фразу, были восприняты как отсылка
к двадцати двум буквам латинского алфавита. Сама же фраза была
истолкована в кабалистическом смысле, многие врата предстали ключом
к шифру, и почему-то подтолкнули профессора Ньюболда к идее удвоения
каждой буквы еврейского или (что, в умелых руках, практически
то же самое) латинского алфавита

Далее, Ньюболд предположил, что каждой букве алфавита, по особой
системе, ставится в соответствие двадцать две различные пары букв.
Например, букве А соответствуют пары AА, АB, AC, AD, B – BA, BB,
BC, BD и т.д. Таким образом, каждая буква может замениться парой
двадцатью двумя различными способами, что уже наводит на подозрения:
хотелось бы однозначности.

Еще один шаг: если предположить, что каждая буква заменена парой,
то слова должны получаться в два раза длиннее, чем они есть на
самом деле. Но тут-то, по Ньюболду, неоднозначность идет на пользу:
пары выбираются таким образом, чтобы первая буква следующей пары
совпадала с второй буквой предыдущей. Удвоенные буквы выбрасываются,
и шифрованное слово превосходит оригинал по длине лишь на одну
позицию. При расшифровке каждая буква, кроме первой и последней,
удваивается и по образовавшимся парам, с помощью таблицы соответствий,
воспроизводится исходный текст.

Новая, не видная снизу полуступенька: чтобы текст, составленный
из пар, всегда «склеивался», пары нужно подбирать особым образом:
каждая из букв алфавита должна присутствовать в каждом наборе
пар как на первом, так и на втором месте. Позаимствуем пример
из книги Кеннеди и Черчилля (на основе английского языка). Допустим,
шифруется слово map. После замены букв на пары получаем, например,
BO-OL-LT. В результате склеивания приходим к английскому же слову
bolt. (Мы не приводим здесь других примеров использования такого
шифра из-за их громоздкости и, самое главное, бесполезности, предлагая
читателю, если будет на то желание, попрактиковаться самостоятельно.)

И опять новая ступенька. Средневековый текст не мог обходиться
без анаграмм, рассудил Ньюболд. Значит, получив исходные буквы
слова, можно их переставлять, как заблагорассудится. Заодно можно
решить проблему нехватки пар, если изначально шифр выбран неудачно.

Это далеко не все. Двадцатидвухбуквенный алфавит показался Ньюболду
слишком длинным, и он вдвое его сократил, по принципу: «p» способно
играть роль «t», «ph» и «b», «r» можно использовать вместо «l»
и т.д.

Вышеизложенное громоздко, но, в принципе, применимо к латинскому
тексту, но тут следует вспомнить, что манускрипт написан неизвестным
науке шрифтом, не имеющим ничего общего ни с одним из известных
способов начертания латинских букв.

Глядя на фотокопии сквозь сильную лупу, Ньюболд заметил, что знаки
состоят из отдельных, не соединенных в одно целое штришков, начертанием
напоминавших греческий рукописный шрифт. Таким образом, значки
были не буквами, но словами, чем-то вроде неканонических, переменных
иероглифов. Установить соответствие между греческим и латинским
алфавитами – это задача совсем тривиальная, на фоне всего того,
что уже проделано, а про анаграммы, про то, какой мини-символ
считать первый, а какой – последним, все уже сказано выше.

При помощи найденного ключа и теперь уже микроскопа, профессор
Ньюболд принялся на работу и после долгих и мучительных трудов
прочел фразу «Scripsi Rogerus Bacon», о чем и сообщил Войничу
25 декабря 1920 года, в качестве рождественского поздравления,
через океан, по телефону – о, йес, шел XX век!

Ньюболд начинает интенсивно читать академические циклы «Шифр Роджера
Бэкона» о необходимости ревизии научной истории, получает самые
положительные отзывы и потихоньку настраивается на Нобелевскую
премию, а Войнич, в свою очередь, выставляет рукопись на продажу,
назначив цену в 160 тысяч долларов (несколько миллионов в нынешнем
эквиваленте).

Вдохновленный Войнич настоятельно просил Ньюболда продолжать расшифровку,
чем Ньюболд и занялся, но вместо рукописи Войнича стал применять
свой метод к невызывавшим сомнений в авторстве алхимическим опусам
Бэкона. Подтвердилось, что Бэкон изобрел телескоп и микроскоп.
Заодно обнаружилось, что патент на порох – тоже у Бэкона.

Интерес к рукописи Войнича подупал: оказалось, что другие творения
Бэкона ничуть не хуже. Ньюболд еще на пару шагов приблизился к
Нобелевской премии, но войничские предполагаемые миллионы грозили
потерять пару нулей. Несмотря на нажим Войнича, Ньюболд так и
не возвратился к рукописи, а в сентябре 1926 года внезапно заболел
и умер. Мы забыли упомянуть, что он был ровесником Войнича (1865
г.р.)

Роланд Г. Кент, профессор сравнительной филологии, взялся разобрать
архивы коллеги и друга. В результате в 1928 году выходит книга
«Шифр Роджера Бэкона», подписанная именем Ньюболда. Именно тогда
метод Ньюболда стал доступен широкой академической публике во
всех подробностях.

Первой реакцией на публикацию было молчание: ученые мужи вчитывались
в книгу и пытались разобраться с шифрами. Вскоре стали раздаваться
критические голоса. Парадоксальным образом, самый уничтожающий
отзыв принадлежал чикагскому профессору Джону Мэнли, который был
в курсе изысканий Ньюболда с самого их начала и всячески их поддерживал.

После статьи Мэнли, опубликованной в 1931 г., метод Ньюболда уже
нельзя было воспринимать всерьез. Войнич, как и Ньюболд, не дожил
до окончательного разоблачения, успев умереть в 1930 г.

Упреки должны быть понятны из вышеизложенного: неоднозначность
шифра, волюнтаризм анаграммирования и пр. Главный же дефект, ускользнувший
от всех, кажется, интерпретаторов, вот в чем: придя к относительно
связному тексту, Ньюболд немедленно уверился в успехе.

Важно понимать отличие интерпретации процесса от собственно процесса.
Когда ряд открытий привел к созданию, допустим, телевизора, и
этот телевизор заработал, кроме практической пользы имеем верификацию
тех самых открытий, которые привели и т.д. Если же мы читаем текст,
и что-то померещилось, нет никаких гарантий, что смыслы изначально
вкладывались в текст.

Здесь пролегает граница между точными и гуманитарными науками,
но это не значит, что точные науки не посягают на гуманитарный
домен способом, который мы вкратце представим ниже.

Кабалистические студии сбили с толку не только бедного профессора
Ньюболда, чей метод вызывает в памяти вакханалию с библейскими
кодами. В двух словах: вполне серьезные люди предположили,
что в ветхозаветных текстах (в оригинале, разумеется, никакой
латыни на этот раз) в зашифрованном содержатся пророчества о разнообразных
исторических событиях.

Математики, принявшиеся за разоблачение «метода», показали, что
какие угодно фразы можно выудить по букве из любого достаточно
длинного текста. За подробностями отсылаем наших просвещенных
читателей (иные не забрались бы так далеко) к прекрасно
понятной лекции одного французского профессора математики
(англ., имеется русский
перевод).

Ничего удивительного, что профессор Ньюболд прочел в манускрипте
свое, вернее бэконово «scripsi». Фраза об авторстве Бэкона действительно
там была. Как и та, что Бэкон не имеет к манускрипту ровно никакого
отношения. Как и та, что Ньюболд ошибается. Как и та, что он прав.

Здесь же имеем еще одно, весьма неприятное следствие: любую чушь,
любой стохастический набор букв, любую обезьянью мазню, любую
какофонию можно интерпретировать, причем множеством способов.
Удобство хаоса в качестве изобразительного средства несомненно
– это способ скрыть неумелость. Но есть и еще одно преимущество,
о котором «творцы», к счастью, не подозревают, продуцируя свой
хаос и не более, чем хаос – интерпретация найдется всегда, не
может не найтись, всякий осколок хаоса изначально содержит в себе
легионы интерпретаций, ибо полного хаоса быть не может, в хаосе
всегда есть элементы порядка, хаос есть псевдохаос.

Текст никогда нельзя прочесть до конца, и текст читается всегда.

Расхожее мнение, что текст содержит все те смыслы, которые ему
приписываются, недалеко от истины, и тем опасно.

Любой автор гениален, если его приятель-критик – не идиот. Технология
давно описана в рассказе Моруа
«Рождение знаменитости», но ничуть не устарела сегодня.

Границы между наукой и ненаукой все так же размыты.

Вместо эпилога. По завещанию Войнича рукопись отошла
его жене и его, не побоимся этого слова, секретарше, с припиской,
что завещаемое можно продать, но минимум за 100 тысяч долларов
и ни в коем случае не в частные руки. Этель Лилиан продолжала
рассылать фотокопии по всем подряд академическим заведениям, но
рукопись так и пролежала в каком-то хранилище те 30 лет, на которые
Этель Лилиан пережила мужа. Последние ее годы прошли в Соединенных
Штатах, в бедности и безвестности, пока её не разыскала там вышедшая
из лагерей Евгения Таратута. Дарования и заслуги супругов Войничей
можно оспаривать, несомненно одно: оба умерли в правильный момент,
ни слишком рано, ни слишком поздно.

«Овода» опять не читают. Оно и понятно, чтение романа, даже приключенческого
– дело гораздо более трудоемкое, чем надевание чистой футболки
с Че.

Что же касается рукописи, она была продана уже после смерти Этель
Лилиан, в начале 60-х, за 24 с половиной тысячи долларов. Новый
владелец немедленно опять выставил рукопись на продажу за 100
тысяч. Покупателя так и не нашлось, и рукопись была подарена библиотеке
Йельского университета, где и хранится в настоящее время.

_________________________________________________________________

Примечание

1. G. Kennedy, R. Churchill, Voynich Manuscript, Inner
Traditions, Rochester, Vermont, 2004