Литературная критика

• Начало.

Занимаясь переводами Селина, мне довелось на протяжении нескольких
лет наблюдать за повторным вхождением этого автора в
отечественную литературу, которое состоялось после довольно
длительного перерыва, поскольку в Советском Союзе, как известно,
книги Селина долгое время не переиздавались и не переводились.
Так вот, постепенно я пришла к выводу, что Селин в наши дни
в России не имеет никаких шансов быть воспринятым читателями
иначе, чем профессионал, который только и делал, что целыми
днями просиживал за письменным столом, по нескольку раз
переписывая каждую страницу, тщательнейшим образом выводя на
них свои внешне выглядящие столь беспорядочными
восклицательные знаки и знаменитые многоточия, стараясь таким образом
сымитировать экспрессивную устную речь и сохранить разговорные
интонации в письме... Как ни грустно мне это осознавать, но,
в конце концов, мне пришлось смириться с мыслью, что даже
кропотливый труд переводчицы его книг, видимо, не идет ни в
какое сравнение с трудолюбием и старательностью самого Селина!
И опять-таки, исключительно за профессионализм и
старательность отечественные читатели сегодня готовы простить Селину
все, даже его сотрудничество с фашистами и антисемитизм, не
говоря уже о множестве более мелких прегрешений...

И наконец, еще одно слово, которое более или менее отчетливо
прозвучало уже на закате девяностых и, можно сказать, подвело черту
под целым десятилетием. Вхождение этого слова в широкий
обиход напоминает мне еще одну реальную историю, которую я
некогда услышала от моего приятеля, проведшего несколько лет
своей жизни в дурдоме на Пряжке. Однажды к ним в палату
поступил глухонемой, который был не в состоянии произнести ни
одного слова, а только все время издавал какое-то невнятное
мычание, в общем, что-то вроде: «Му-му». А так как этот бедняга
был обнаружен на вокзале, да еще и без каких-либо документов,
удостоверяющих его личность или хотя бы имя, то все вокруг
— медперсонал и другие пациенты — вскоре стали его так и
называть: «Му-му»,— по этому его характерному мычанию...

Вот так и в девяностые годы в отечественной культуре появились целые
группы писателей, поэтов, художников и теоретиков
искусства, вышедших, главным образом, из так называемого андеграунда,
которые в своих публичных дискуссиях начали изъясняться на
не понятном обычным людям языке, то и дело вставляя в свои
выступления и публикации слова и выражения вроде:
«реконструкция деконструкции», «деструктивизм», «дискурс» и т.п.
Естественно, окружающие далеко не всегда понимали смысл этих
туманных речей и текстов, а если честно, то, скорее всего, и
вовсе не понимали ничего, но тем не менее, они постепенно
вычленили из них одно: такое, что повторялась больше всего. И в
результате, как и в случае с глухонемым на Пряжке, писателей,
поэтов, художников и теоретиков искусства, изъясняющихся на
этом туманном языке, все стали называть «постмодернистами» —
просто потому, что слово «постмодернизм» произносилось и
писалось ими чаще остальных слов... Безо всякого преувеличения
можно сказать, что вхождение слова «постмодернизм» в
русский язык произошло именно так, и никак иначе! Если бы наиболее
частотным оказалось любое другое из перечисленных мной выше
слов, то отечественные постмодернисты вполне могли бы
сегодня называться соответственно: «дискурсистами»,
«деструктивистами» или даже «реконструктивистами деконструктивизма»...

Однако, впоследствии представители традиционного крыла отечественной
культуры, а именно, видавшие виды члены Союза Писателей,
литературоведы и критики из «толстых» журналов, плюс их более
молодые ученики и последователи, выходцы из всевозможных
литобъединений и Литинститута, усмотрели очевидную параллель
между тем, что, по их мнению, учинили с русской культурой и
духовностью так называемые «постмодернисты», и тем, что в свое
время сотворили с Советским Союзом радикальные либералы, а
также их прямые предшественники, большевики — с Российской
империей... Короче говоря, если особенно не вдаваться в
детали, то можно даже сказать, что постепенно слово
«постмодернизм» фактически стало синонимом уже полностью затертого к тому
времени слова «бесы» — само собой, в определенной среде, а
точнее, среди творцов отечественной культуры...

Естественно, те, кого вдруг недружелюбно настроенные коллеги стали
называть словом, вдруг обретшим столь неприятный смысл, не
могли долго с этим мириться и очень скоро отфутболили его
назад: к тем, кто этому слову приписал оскорбительный смысл. Ну
а те, в свою очередь, опять навесили его на тех, кого
считали виновными в разрушении их привычного уклада жизни и
творчества, а таковых, как выяснилось, оказалось гораздо больше,
чем первоначально предполагалось... В результате, за
последние годы в шкуре постмодернистов успели побывать фактически
все российские писатели, поэты, художники, певцы, музыканты и
теоретики искусства, включая тех, кто, наверняка, даже
никогда не слышал этого слова, не то чтобы там как-то специально
вникать в его смысл. Сравнительно недавно я даже где-то
натолкнулась на утверждение, что единственным настоящими
постмодернистами в России всегда были только Барри Алибасов и его
группа «На-На»...

Короче говоря, слово «постмодернисты» на новом витке российской
истории не просто стало синонимом «бесов», но фактически
повторило его судьбу: многократно пройдя по кругу от одного
эстетического направления к противоположному, и обратно, оно
довольно быстро примелькалось и к настоящему времени тоже утратило
свою первоначальную свежесть и выразительность. Парадокс
заключается в том, что еще один синоним «постмодернизма» и
«бесов», слово «козел», насколько я знаю, и сейчас нисколько не
утратило своей актуальности, во всяком случае, в
определенной среде...

Кстати, если бы Барри Алибасов догадывался, какой смысл скрывается
за этим вроде бы ничего не говорящим ему определением, то,
полагаю, он мог бы не на шутку обидеться. Хотя мне
неоднократно приходилось наблюдать, как, например, во время часа «пик»
в переполненном троллейбусе или же автобусе здоровенные
мужики запросто отодвигали в сторону каких-нибудь
интеллигентного вида мужиков в очках, и при этом еще называли их
«козлами», на что те, кажется, совсем никак не реагировали, а если
слегка и обижались, то уж никак не смертельно, не проявляя ни
малейшего желания замочить обидчика. А все потому, что
большинству из этих мужиков, судя по их внешнему виду и очкам,
подлинное значение слова «козел» абсолютно неизвестно. Как
неизвестно оно, кстати, и мне, хотя я о нем и догадываюсь, но
исключительно по некоторым косвенным признакам и
свидетельствам... Вот так и Барри Алибасову настоящее значение слова
«постмодернист», скорее всего, говорит еще меньше, чем
среднестатистическому отечественному интеллигенту — слово «козел»...

Как бы там ни было, но вместе со словом «постмодернизм» закончились
девяностые годы в России. Как ни грустно это сознавать, но
ничего существенного, кроме появления и исчезновения
перечисленных мной выше слов, за эти годы так и не произошло, по
крайней мере, в той сфере человеческой деятельности, которую
еще обычно принято называть «духовной». И всего-то три жалких
слова, хотя формально их вроде бы было гораздо больше...

Нечто подобное, безусловно, происходит и сейчас. И тем не менее, все
новые и новые слова в огромном количестве продолжают
выскакивать, дребезжать, звучать, резать слух или же, наоборот,
ласкать... И даже сразу невозможно сказать, откуда... Пожалуй,
я бы сказала: откуда-то из темноты, — подобный образ мне
кажется наиболее удачным. Причем из такой темноты, к которой
люди вряд ли имеют какое-нибудь отношение. О, это только
обман и иллюзия, что они все эти слова произносят — на самом
деле, это не вовсе не так!..

Когда я об этом думаю, то невольно ловлю себя на мысли, что чем-то
все это даже смахивает на игру в шахматы с компьютером,
наподобие той, в какой совсем недавно участвовал бывший чемпион
мира, например. Так я и не узнала, кстати, проиграл он этот
свой матч или же все-таки выиграл... Но больше всего мне
запомнилась его фраза, которую он обронил после партии, которую
был вынужден свести вничью, когда вдруг прозевал фигуру в
стопроцентно выигрышной позиции: «Главная особенность игры в
шахматы с компьютером заключается в том, что в безнадежной
партии человек чувствует себя подавленным, начинает нервничать
и, как правило, сдается, а компьютер играет до конца,
несмотря ни на что!». Во-во, так оно все и есть! Главная
особенность того, о чем я тут говорю, как раз в этом и заключается!
Все уже давным-давно проиграно, всем все понятно, изучено,
разобрано до ничтожнейших мелочей, что начисто исключает
какой-либо неожиданный поворот событий, но все равно, несмотря
ни на что, это еще будет продолжаться целую вечность...