Онтологические прогулки

Жак Деррида, Ухобиографии: Учение Ницше и политика имени собственного
Пер. с франц., предисловие и комментарии В.Е. Лапицкого
СПб.: Академический проект, 2002
ISBN 5-7331-0250-0

Это публичная лекция. Опять путаница с названием: ухо-биографии,
слухо-биографии, ото-биографии. Все названия оправданны; ни
одно не лучше других. Точный перевод вряд ли возможен.
Otobiographies и autobiographies
одинаковы для уха. Звук доминирует над буквой. Таков жанр.
Это публичная лекция. Более того, лекция на заданную тему.

Заказан был «текстуальный анализ, одновременно и философский, и
литературный, Декларации независимости и Декларации прав
человека» (стр. 25–26). Теме, к которой лектор отнесся несколько
обескураженно, было уделено все же ленивое внимание.
Чувствуется и настороженность спрашивающего: хороша ли теоретическая
основа нашей замечательной свободы, «профессиональна» ли
она, не следует ли из нее что-нибудь вредное?

Смелость и робость взаимно уравновешены. Новый Свет побаивается,
Старый — не посягает. Порассуждав немного на тему «кто
подписывает и каким именем, само собой собственным,
провозглашающий акт, на котором основывается учреждение?»
(стр. 27) и назвав два имени: Джефферсон (не автор, лишь
представитель представителей представителей) и Бог (последняя
инстанция), Деррида спешит покинуть чуждые сферы и перейти к
материям (если не эмпиреям) более понятным и интересным:
Ницше, его имена и его отношение к государству, раз уж зашла
речь.

«Это имя — уже фальш-имя, псевдоним и омоним, намеревающийся утаить
другого Фридриха Ницше» (стр. 50). Добавим: любое имя есть
искажение, в той же мере, как любое слово есть искажение. Все
поствавилонские языки суть девиации, порча, слэнг
(см. о
Вавилоне). Имена собственные, в особенности имена людей
(praenomen и nomen) — несут
бóльшую нагрузку, чем нарицательные, ибо это только часть
(малая) словаря. Их немного, они повторяются. Чтобы выделить
человека из общего ряда Иванов Петровых или Публиев Корнелиев
нужен cognomen, а то и не один. Некоторым по
наследству достается такое имя, которое само по себе —
cognomen, узнаваемое, уникальное имя.

Фридрих Вильгельм — в честь прусского короля, в день рождения
которого появился на свет долгожданный пасторский сын. Ницше — от
каких-то гипотетических польских графьев. Отметим буквенную
избыточность немецкого написания по отношению к русскому:
девять букв против пяти. Встраивание в чуждую среду редко
обходится без наспех нажитых мозолей и случайных мозольных
пластырей. Но разбираемое искажение можно назвать скорее удачным
— однофамильцев не так много, имя узнаваемо.

Идеальное (einverstanden, идеала не бывает —
близкое к идеальному) имя «рифмуется» с фамилией и оба — с
сущностью своего обладателя. Имя — царское, фамилия — редкая. Что
же, если и не рифма, то звучный ассонанс.

***

Мне было двадцать лет; виноградники уже вырубались;
обладать кое-какой литературой было еще
опасно; Ницше, безусловно, принадлежал к списку. Я была
круглой сиротой, и все мне было безразлично. Ни страх, ни восторг
не существовали для меня. Факсимиле перевода Заратустры
13-го года — рассыпанные, криво скопированные листы — я взялась
читать, только упав в постель с тяжелым гриппом и,
разумеется, не подозревая, какое потрясение меня ждет. Через два дня
я встала с ложа болезни другим человеком.

«Ницше? — пожала плечами многомудрая подруга, когда я рассказала ей
о переживании,— будь осторожна». Последовал экстренный
отрезвляющий пример (Л. Андреев,
«Рассказ о Сергее Петровиче»).
Но мой путь был другим.

Страны и годы спустя, я поняла, что лучший способ учить язык —
немедленно начать читать на нем, и явилась в самый большой
книжный магазин города Бонна в намерении что-нибудь, все равно,
купить. Дородный дядя с внешностью состарившегося на службе
страхового агента спрашивал у продавщицы, где искать на полках
Ницше. Побеседовав с дяденькой, она взглянула на меня
вопросительно. Знаете, говорю, мне тоже Ницше. Странный день,—
должно быть, подумала книготорговка.

Потом, еще через несколько итераций, случился Базель, город Ницше.
Но не только и не столько Ницше. Это универсальный город.
Земля вопросительно подрагивала под ногами. Духи носились в
воздухе, искали сносных двойников и подсказывали свои имена,
желая (хотя бы) буквенного воплощения. Да, увы, невозможность
воспринять такой город — это патология, безумие, мания
преследования насыщенностью духа. Кафедра — это престол. Увы-увы.

Полгода назад, та ксера перестроечная странным образом настигла меня
вновь. Теперь страницы аккуратно обрезаны и сшиты в книжку.
Эта пачка мажущей руки бумаги больше не имеет той,
запретной, ценности,— рассудил, видимо, случайный человек, у
которого осело в свое время мое гриппозное просветление. Он прав,
ни к чему копить ненужные долги. Теперь самодельный том
имеет скорее ностальгическую ценность. Я давно прочла
по-немецки. Но закон исполнен. Вечное возвращение.

***

«Имя Ницше сегодня, возможно, является для нас, на Западе, именем
того единственного (может быть, по-другому то же было с
Киркегором — или же еще с Фрейдом), кто говорил о философии и
жизни, науке и философии жизни под своим именем, от
своего имени» (стр.46). Сомнительно. В чем мир никогда
не испытывает недостатка — так это в тысячах визгливых «Я».

Уникальность Ницше в вечной радикальности, в том, что его творения
до сих пор взрывоопасны. Не в меньшей степени, чем, положим,
Новый Завет. Прогнать торговцев из храма — уже за это ждет
каталажка. Раздать имущество бедным — упекут в дом скорби.
Толкнуть падающего — поздно, он уже упал. Великие тексты
остаются великими именно из-за недостижимости идеала. Возможно,
публика стала чуть Übermensch'истее с
момента написания Заратустры и др. В таком случае, теперь надо
работать над тем, чтобы стать
Über-übermensch'истее и т. д.

Родство Ницше и Деррида в том, что оба держатся на стиле. Но Ницше —
в том числе на стиле, а Деррида — преимущественно на стиле.
Этому, среди прочего, научил Ницше: хочешь быть умным —
пиши красиво. А вот секрет Деррида: хочешь слыть умным — будь
универсальным, пиши обо всем, в царстве узких специализаций
это не может не произвести впечатления. Что же касается
уникальности — она вовсе не обязана произвести впечатление.

Двойная цитата: «Чтобы только понять что-либо в моем Заратустре,
надо, быть может, находиться в тех же условиях, что и я, —
одной ногой стоять по ту сторону жизни» (стр. 66, «Еcce
Нomo»). Имелось в виду, что со смертью отца что-то
умирает и в сыне. Умирает первый раз — с физической смертью
отца, с датой, выбитой на могильном камне. Умирает второй
раз — когда сын вступает в последний возраст отца — Базель,
безумие в отцовском возрасте, ритуальная смерть сына. Умирает
бесконечно и непрерывно — смерть, явившись однажды, уже не
уйдет. Трудно представить себе Деррида сходящим с ума в
Базеле. Это не его семейное наследство.

Чистая философия (если только такая бывает, ибо в решительный момент
всякий чистый философ норовит оказаться практичнейшим
буржуа) и философия взгляда сквозь саван — какая
предпочтительнее? Та, что естественнее. Особое зрение, открывающееся у
человека на границе жизни и смерти, вообще говоря, открыться
вовсе не обязано. Тот, кто взглянул в лицо смерти, — ущербен,
полумертв, зомбирован или все-таки более зряч?

Есть люди, в которых соприкосновение со смертью, как будто, ничего
не меняет. Логика этого приблизительно такова: « Ну умер мой
отец, так что же? Я-то жив! Я, ego, не
затронут смертью, траур закончился, жизнь продолжается, оставьте
меня в покое».

Так ли важно происхождение, семейное наследство? Вопрос сводится к
более общему — о случае и закономерности, и ответов, стало
быть, два: да и нет. В обоих случаях мы имеем дело скорее с
верой, чем с научным мышлением: я верю, что все неспроста, в
частности, я не случайно рожден именно от этих родителей. И —
я верю, что я это я, родители случайны, я был бы точно
таким же и у других родителей.

Золотую середину, способ мышления увязывающий обе крайности,
кажется, стоит искать приблизительно здесь: я знаю свое
предназначение; я знаю, почему рожден именно от этих родителей; во всем
же, что касается моего предназначения да ведет меня чистый
разум.

Что там с государством? Для Ницше государство — безусловное зло.
Деррида же рассуждает о пуповине и родительско-детских
отношениях. Модель логично вытекает из сказанного прежде, но не
вполне адекватна per se. Государство в гораздо
большей степени паразитирует на своих детях, чем питает их.
Из тех, кто может дать, будет выжато все без остатка. Но об
этом вовсе не обязательно говорить на публичной лекции в
университете штата Вирджиния, во время празднования годовщины
Декларации независимости.