Проза

Змея вошла в жизнь Чаликова тихо и незаметно, как и полагается змее:
не вошла, а вползла. Появлению ее в скромной двухкомнатной
квартире малоизвестного художника способствовали достаточно
драматические обстоятельства, а именно разорение частного
предприятия «Серпентинум», которым владел давний, еще школьный
приятель Чаликова. «Серпентинум», занимавшийся продажей
экзотических гадов, погубил августовский дефолт 1998 года.
Распродав за бесценок гладкоголовых кайманов и
гекконов-бананоедов, владелец «Серпентинума» рассовал по друзьям, знакомым и
малознакомым питонов и удавов и исчез в неизвестном
направлении. Потом выяснилось, что он взял кредит на большую сумму у
очень серьезных людей, бывших куда опаснее всех обитателей
террариума вместе взятых.

Чаликову достался юный, всего лишь полуметровый сетчатый питон.
Питона принесли в большой корзине, накрытой полотенцем.
Полотенце было для защиты питона от перегрева. Невнимательно слушая
приятеля, рассказывавшего об особенностях содержания и
кормления пресмыкающихся, Чаликов со странным чувством
рассматривал пеструю желтоглазую змею, в свою очередь внимательно
смотревшую на него. Со змеями он не имел дела никогда, и
подобная перспектива не казалась ему привлекательной. Но выгнать
приятеля, попавшего в беду, не позволяла врожденная доброта. К
тому же Чаликов твердо знал, что сетчатые питоны не ядовиты
и не представляют никакой угрозы для жизни человека.

Приятель, отбарабанив свою инструкцию, обнял Чаликова и исчез со
словами «Я позвоню!». Чаликов подумал: «когда позвонишь, змеюки
тут уже не будет». Приятель не позвонил никогда, а питон
остался.

Пока в течение недели Чаликов искал, кому бы продать змею, настал
его тридцатый день рождения. Закрыв питона в спальне, Чаликов
накрыл стол и позвал друзей. Было пьяно, шумно и весело; и
вдруг громкие разговоры замерли на полуслове. Чаликов
повернул голову и вздохнул: ну конечно, кто-то приоткрыл дверь в
спальню и в щель выполз питон. «Спокойно, мужики, он
безвредный...» — начал было Чаликов, но очнувшиеся после мгновенного
оцепенения гости перебили его восторженными криками: «Какая
гамма!», «Какая грация!», «Потрясающе!». Гости Чаликова были
художники, привыкшие оценивать все и всех с позиции чистой
эстетики. Питон был красив, волнующ и экзотичен. Авторитет
Чаликова, дерзнувшего ввести в дом змия, немедленно вырос. Из
заурядного неудачника Чаликов стал человеком, способным на
поступок. Желая подтвердить новую репутацию, Чаликов взял
извивавшегося питона в руки. На ощупь питон, как и все змеи,
напоминал кожаный чемодан, только не очень туго набитый: всю
неделю питон ничего не ел, потому что Чаликов ничего ему не
давал. Но на следующий день после памятного застолья
Чаликов, несмотря на жестокое похмелье, поехал в зоомагазин и купил
белую мышь.

Питончик удавил мышь и принялся заглатывать ее. Заглатывал он долго,
т. к. мышь была куда больше его головы. Но у питонов
подвижные кости черепа, позволяющие проглотить, двигая нижней
челюстью, довольно крупную добычу. Как обедает питон, Чаликов не
смотрел. К этому зрелищу он долго не мог привыкнуть. Однако
в тот день он впервые увидел в рептилии нечто большее, чем
случайную помеху в налаженном жизненном распорядке. Через
два дня, потратив деньги, отложенные на ремонт квартиры,
Чаликов купил большущий — на вырост — террариум. Он решил
вырастить питона до совершеннолетия и продать. К тому времени,
несомненно, экономическая ситуация наладится и за редкое
животное можно будет взять хорошие деньги. А пока приятели будут
дивиться и завидовать Чаликову.

Питон, которому Чаликов так и не сумел придумать имени, оказался на
редкость покладистым и мирным домашним иждивенцем. Быстрые
плавные движения, яркая окраска, неподвижный взгляд — это
была лишь работа на публику, понты; а на деле
питон сам боялся всего на свете и ни на кого не собирался
нападать. Вопреки опасениям Чаликова, с осторожностью бравшего
питона в руки в начале их общения, змей и в мыслях не имел
душить своего благодетеля. Повешенный на шею, он висел, как
боа, иногда приподнимая голову — только и всего. Ел питон
редко — раз в неделю, а наевшись, часами лежал неподвижно,
наслаждаясь ощущением переваривания пищи. Питона не нужно было
выгуливать, как собаку; он не царапался, как кошка; не орал
оглушительно по утрам, как попугай. Когда он дремал или
переваривал пищу, о его присутствии вообще ничего не напоминало;
но и в активном состоянии питон не производил лишнего шума.
Питон ничего не требовал от Чаликова, кроме пищи, и то
редко. Это подкупало. Кроме того, в питоне было много
аристократизма; такие вещи Чаликов, происходивший по матери из рода
Барятинских, ощущал очень остро. Питон был красив, замкнут и
самодостаточен.

Постепенно Чаликов начал привязываться к питону. Глаз художника
ласкало изящество его извивов и тонкий узор кожи, а быстрый рост
вызывал нечто вроде законной гордости справного мужика,
умеющего обращаться со скотиной. Так любовно смотрит фермер на
толстеющего кабанчика. Кстати, для многих народов
Юго-Восточной Азии сетчатый питон — изысканное лакомство. Об этом и о
многом другом Чаликов узнал из специальной литературы,
которую начал почитывать, желая разобраться в характере своего
питомца. Особое умиление художника вызвал почему-то тот факт,
что змеи болеют воспалением легких и туберкулезом. К стыду
своему, Чаликов думал, что змеи, как рыбы, дышат жабрами.
Известие, что у питона есть легкие, как и у самого Чаликова,
сделало его как-то ближе и роднее. А когда у питона,
простудившегося на сквозняке, поднялась температура, Чаликов не на
шутку встревожился и полдня обрывал телефон, ища нужного
ветеринара. Мысль потерять питона так напугала Чаликова, что он
понял: это серьезно. Это так же серьезно, как собака или
лошадь.

Три дня питона кололи антибиотиками, а потом ветеринар объявил, что
опасность миновала. В качестве платы за лечение он
согласился взять одну из чаликовских картин, заметив на прощание: "вы
зря не рисуете своего питона, он у вас очень красивый».
Слова змеиного лекаря подтолкнули художника к творческим
экспериментам: он начал рисовать питона, уже достигшего к тому
времени приличного, пятиметрового размера. Сначала он,
вернувшись к давно забытой реалистической манере, добросовестно
нарисовал портрет питона, свившегося в клубок. Потом начал
экспериментировать в стиле сюрреализма. Чаликову захотелось
представить, какой была бы жизнь и судьба питона в других
условиях. Возможно, у него была бы жена и дети, друзья, коллеги,
единомышленники. Он ел бы не кроликов (к этому времени питон
перешел на лопоухих), а экзотических попугаев или мелких
мартышек, и обвивался вокруг колонн древнего полуразрушенного
храма, затерянного в джунглях.

Новый цикл картин Чаликова «Змеиный мир» неожиданно имел успех. К
Чаликову пришла если не слава, то деньги. Деньги привели в его
жизнь Марину — тоненькую, изящную, с гибкими движениями и
маленькой красивой головкой. Марина была изумительна в
постели, не задавала глупых вопросов и говорила, что хочет
посвятить ему всю жизнь. Хотя «на всю жизнь» звучало угрожающе,
Чаликов впервые в жизни начал подумывать о женитьбе. Новое
чувство накрыло его с головой, как бурная волна.

В этот период он стал меньше бывать дома и меньше заботиться о
питоне. Однажды он даже позабыл покормить его, и питон две недели
ничего не ел. На его упругом теле стали намечаться вмятины,
а движения стали несколько нервны. Вероятно, в глубине души
питон болезненно переживал охлаждение хозяина, но не
подавал виду. Когда Чаликов подходил к террариуму, он все так же
радостно тянул к нему голову. Но Чаликов подходил все реже, а
однажды с ним подошла высокая женщина в тигровом платье.
Питон хотел поздороваться и с ней, но женщина куда-то быстро
исчезла. Визга ее питон не услышал, т.к. змеи вообще плохо
слышат.

«Ты должен избавиться от этой змеи»,— выдвинула ультиматум Марина, и
Чаликов загрустил. Он давно выбросил из головы мысль о
продаже питона. Переубедить Марину не удалось: как многие
женщины, она испытывала панический страх перед рептилиями. Никакие
варианты типа «я не буду выпускать его из террариума» и «я
поставлю террариум в кладовку» не проходили. Вопрос стоял
недвусмысленно: или любимая женщина, или питон. Сжав сердце в
кулак, Чаликов начал искать покупателя.

Покупатель нашелся быстро: это был новый русский, имевший дом за
городом. Чаликов немного робел при виде крупного,
самоуверенного человека, бесцеремонно расхаживавшего по его скромной
квартире. «Двести баксов»,— бросил покупатель, и Чаликов не
осмелился спорить. Вероятно, сделка бы состоялась, но новый
русский, положив грязные купюры на стол, небрежно бросил: «тащи
сюда тварь», и художник вздрогнул. Как на ладони, он увидел
будущее питона в доме этого человека: несколько дней
издевательского внимания, потом пренебрежение, забвение, болезнь и
раннюю гибель. «Он способен убить его из прихоти»,— понял
Чаликов и похолодел.

«Я передумал»,— сказал Чаликов. «Я ничего не продаю». Он опасался,
что новый русский начнет спорить, но тот только выругался,
забрал деньги и убрался. Закрывая дверь, Чаликов испытал
прилив неожиданной радости, словно избежал серьезной опасности.
Подойдя к террариуму, он взял из него питона, надел на шею и
сел в кресло, поглаживая длинное гладкое тело змеи. Питон
сперва извивался, а потом затих, прижавшись головой к щеке
Чаликова, и они долго сидели так, неподвижные и неразрывные,
как скульптурная группа.

Вечером позвонила Марина. «Я могу перебираться? Гада нет?»
«Перебираться можешь, но гад есть»,— ответил Чаликов. Марина в трубке
завизжала и потребовала, чтобы Чаликов немедленно приехал к
ней для серьезного разговора. Начался дождь, но Чаликов
поехал, надеясь на благоприятную перемену. Он думал, что сможет
объяснить Марине, почему не продал питона — но Марина не
захотела его слушать. Она слушала только себя, и Чаликов
потерял надежду вставить слово. Пока Марина объясняла ему, какой
он идиот, художник рассматривал ее холодным профессиональным
взглядом. Перед ним стояла начинающая стареть женщина с
очень худыми и тонкими ногами, сварливая, эгоистичная и
недалекая. Странно, что он раньше не замечал этого. И когда Марина,
угрожающе направив на него палец, сказала угрожающим тоном:
«В последний раз спрашиваю: я или он?», Чаликов молча встал
и вышел. Чары развеялись.

Когда он, промокший и продрогший, вернулся домой, питон уже спал.
Чаликов постоял, посмотрел на змею и, погасив свет, вышел из
комнаты. Ночью ему приснился странный сон: словно питон
впервые заговорил с ним. Говорил он, правда, немного. «Спасибо,
друг», и еще неожиданное: «Ты не мог бы купить мне индюка?
Можно мертвого. Я б его с удовольствием съел». Голос у питона
был немного бесцветный, но приятный.

Утром Чаликов поехал на рынок и купил огромного, откормленного
индюка, хотя в ученых книжках и писали, что питоны не любят
мертвую пищу. Если он и сомневался, то радостное раскачивание
питона при виде индюшиного трупа развеяло все колебания. Питон
заглотал индюка с аппетитом, и, прежде чем предаться
заслуженному отдыху, как-то особо ласково взглянул на Чаликова
большими желтыми глазами. И Чаликов понял этот взгляд. «Не
бойся, друг,— сказал он питону,— я тебя никогда не оставлю.
Никогда». Питон, успокоенный, свился в огромное кольцо и уснул.

Марина позвонила через неделю, уже сбавив тон и явно встревоженная
молчанием Чаликова. «Ну зачем тебе этот гад»,— чуть не
плакала она. «Во-первых, он не гад,— спокойно ответил Чаликов.— А
во-вторых...». «Он не гад? — перебила его Марина.— А кто
он?». «Он друг»,— ответил Чаликов. «А я?» — спросила женщина.
«А ты дура»,— сказал Чаликов и повесил трубку.

Питон молчал и улыбался Чаликову.