Литературная критика

• Начало.</li>

В начале девяностых я стала свидетельницей довольно драматических
событий. Одна моя знакомая, которая в свое время была выслана
из СССР за православие и феминизм, вернувшись в Россию, нашла
себе мужа, уже немолодого, лет так пятидесяти, который всю жизнь
жил за счет женщин и болтался в каких-то околобогемных кругах,
хотя родом был с Кубани, т. е., как он говорил, «из казаков».
И на сей раз он сразу же полностью перешел на содержание этой
моей знакомой, питался, квасил за ее счет, поселился в ее квартире,
катался с ней в Париж, на курорты и т. п. Кроме того, его вдруг
охватила страсть к философии и богословию, которыми раньше, кажется,
он никогда особенно не интересовался, зато теперь он целыми днями
просиживал за пишущей машинкой, сочиняя какой-то бесконечный философский
трактат, обильно вставляя туда цитаты из Барта, Фуко, Лакана и
других мыслителей, имена, которых он, ко всему прочему, тоже только
что узнал от нее. Между тем, стоило только ей робко поправить
его в каких-то чересчур прямолинейных или же, наоборот, излишне
«научных» и заумных формулировках, как он весь багровел, вскакивал
со стула и орал страшным голосом: «Как может какая-то баба указывать
мне, мужику, да еще в присутствии посторонних!». «Посторонними»
обычно были вполне интеллигентного вида преподаватели университета,
Духовной Академии и представители других творческих профессий,
в том числе и я, так как мне тоже, к сожалению, довелось стать
свидетельницей этих драматичных сцен... Короче говоря, несколько
раз она попадала в больницу со сломанными ребрами, а он — в милицию...
В конце концов, ей все-таки пришлось с ним расстаться!

Наиболее ярким примером из истории русской мысли, косвенным образом
подтверждающим справедливость моей догадки по поводу «декомпенсации»,
может служить остроумное наблюдение Николая Бердяева, уловившего
схожий мотив в творчестве Розанова и даже назвавшего посвященную
ему главу в своей книге «Судьба России»: «О вечно бабьем в русской
душе». В приводимой Бердяевым цитате Розанов так описывает свое
восхищение полком конницы, попавшейся ему на навстречу на улицах
Петрограда: «Я все робко смотрел на эту нескончаемо идущую вереницу
тяжелых всадников, из которых каждый был так огромен сравнительно
со мной!.. Малейшая неправильность движения — и я раздавлен...
Чувство своей подавленности более и более входило в меня. Я чувствовал
себя обвеянным чужою силой, до того огромною, что мое “я” как
бы уносилось пушинкою в вихрь этой огромности и этого множества...
Когда я вдруг начал чувствовать, что не только «боюсь», но и —
обворожен ими, зачарован странным очарованием, которое только
один раз — вот этот — испытал в жизни. Произошло странное явление:
преувеличенная мужественность того, что было предо мною, как бы
изменила структуру моей организации и отбросила, опрокинула эту
организацию — в женскую. Я почувствовал необыкновенную нежность,
истому и сонливость во всем существе... Сердце упало во мне —
любовью... Мне хотелось бы, чтобы они были еще огромнее, чтобы
их было еще больше... Этот колосс физиологии, колосс жизни и должно
быть, источник жизни — вызвал во мне чисто женственное ощущение
безвольности, покорности и ненасытного желания “побыть вблизи”,
видеть, не спускать глаз... Определенно — это было начало влюбления
“девушки”». А несколькими десятилетиями ранее Константин Леонтьев
не постеснялся публично «разделить» увлечение несчастной Анны
Карениной, написав, пожалуй, одну из самых парадоксальных статей
в истории русской мысли «Два графа: Алексей Вронский и Лев Толстой»,
где со свойственной ему прямотой утверждал, что такие, как Вронский,
то есть циничные и холодные карьеристы (читай: красавцы-офицеры),
гораздо полезнее и нужнее Российской империи, чем вечно все и
вся подвергающие рефлексии и сомнению интеллигенты-писатели вроде
Толстого...

Розанов, как известно, был последователем Леонтьева, однако идейные
расхождения в данном вопросе, скорее всего, тоже не так уж и важны.
Помню, как-то мне попался в руки вышедший в России сразу после
революции, в 1918 году, когда запрет с полового вопроса был официально
снят, «Журнал для мужчин», с обложки которого хорошенькая дамочка,
слегка скосив глаза, выглядывала из-за портьеры, кокетливо вцепившись
в нее своей пухлой обнаженной ручкой. В нем я наткнулась на статью
некоего К. Треплева «Жена, товарищ, любовница». В этой статье
подробно анализировались положения из учения Прудона. «Мужчина,—
согласно Прудону,— относится к женщине как 3:2. Полное уравнение
полов влечет за собой всеобщее разложение. Мужчины должен быть
переполнен желанием быть властелином дома, иначе его не существует.
Невозможно переменить пол. Мужчина, подражающий женщине, становится
мерзким и нечистым, а женщина, подражающая мужчине, становится
уродливой, сумасшедшей, мартышкой и т.д.»

Еще одним ярким примером подобной парадоксальной «декомпенсации»,
но уже в другой сфере: сфере современной российской политики,
могут служить относительно недавние события в Чечне. Я имею в
виду то, что теперь принято называть «первой войной в Чечне»,
окончившейся унизительным для России «хасавюртским соглашением».
Развивая начатую мной тему, возьму на себя смелость утверждать,
что подлинные причины этой плохо подготовленной и бездарно проведенной
войны, которую ее непосредственные участники иначе как «странной»
не называли, следует искать не в политике или экономике, и даже
не в чьих-либо корыстных интересах, а... в психологии ее инициаторов,
страдавших классическим набором всевозможных «интеллигентских
комплексов» и обделенных природными внешними атрибутами мужественности.
И то, что для завершения этой «странной войны» потребовался как
бы сошедший с экранов кинотеатров начала прошлого века герой,
настоящий мачо, не сомневающийся в своих мужских достоинствах
боевой генерал, ветеран войны в Афганистане, десантник с хриплым
низким голосом, сломанным на боксерском ринге носом и пресловутой
«волевой челюстью», а потому не побоявшийся взять на себя обвинения
в женской нерешительности и трусости, является тому лишним подтверждением.
А обвинения не заставили себя долго ждать. Если мне память не
изменяет, практически начисто лишенный всех перечисленных мной
выше внешних эффектных атрибутов писатель Эдуард Лимонов, к примеру,
в интервью одному популярному в те годы «глянцевому» журналу,
комментируя завершение первой чеченской войны, прямо так и назвал
генерала Лебедя «женщиной». Как говорится, «у кого что болит,
тот про то и говорит!».

Итак, образ мачо — это вовсе не мужчина глазами женщины, а, скорее,
один из примеров психологической декомпенсации: идеальный мужчина
глазами мужчины, причем мужчины не вполне здорового и, я бы даже
сказала, не совсем полноценного... Тем не менее, это именно тот
образ, который, по мнению некоторой части мужчин, должен был бы
очень нравиться женщинам.

Увы, мнения мужчин и женщин по этому поводу далеко не всегда совпадают!
Вся беда в том, что большинство фильмов, так же как и журналов
для мужчин, делаются самими мужчинами. Недаром говорят, что у
Брюса Уиллиса и Шварценеггера гораздо больше поклонников, чем
поклонниц.

По этим причинам я и хотела бы бросить взгляд на мужчин с позиции
несколько более отстраненной, чем та, которая традиционно отводится
женщине. А именно: мой взгляд на мужчину является все-таки взглядом
гения, то есть не просто женщины, а некого почти неземного существа,
наделенного определенными сверхъестественными способностями как
в сравнении с женщинами, так и мужчинами, а значит, являющегося
еще более Другим по отношению к мужчине, чем обычная Другая, каковую
сами же мужчины и выдумали, главным образом, для собственного
удобства и комфорта. Естественно, я отдаю себе отчет, что являюсь
гением женского пола...

Тот факт, что так называемый «женский роман», авторами которого
являются женщины, как правило, активно использует именно этот
созданный мужчинами же «женский идеал мужчины», еще ни о чем не
говорит. Ибо женщины, работающие в этом жанре, либо сами являются
объектом манипуляций и пассивно подчиняются навязанной им извне
модели поведения, либо осознанно и цинично используют этот стереотип
в коммерческих целях. В последнем случае их поведение напоминает
поведение женщин, вступающих в «брак по расчету», который, как
известно, вовсе не предполагает искренней любви. Не случайно и
популярная в кафе-шантанах начала двадцатого века песенка о военных
в конце того же века в России дополнилась словами:

«Еще люблю крутых
И очень деловых.»

Жаргонный характер слов «крутой», «деловой», не обретших еще своего
полноправного места в современном литературном языке, указывает
на определенную маргинальность новых объектов женской любви и
заставляет взглянуть на образ современного мужчины несколько под
иным углом зрения.

«Мама, я жулика люблю...» — этими словами популярной в народе
песенки некогда озаглавила свой первый роман ныне уже покойная
писательница Наталия Медведева. Название в данном случае более
или менее адекватно передает содержание этого произведения, поэтому
пересказывать его тут нет никакого смысла.

Сама по себе тема несовпадения влечений женского сердца и навязанных
ей обществом социальных ролей далеко не нова и тоже является одной
из вечных тем мировой литературы. Но если пушкинская Татьяна отвергает
домогательства того, кто ей нравится, бросив ему на прощание знаменитую
фразу: «Но я другому отдана и буду век ему верна» (этот поступок
впоследствии привел в восхищение Достоевского),— то героиня романа
Лоуренса, леди Чаттерлей, например, наоборот, бросает своего мужа,
искалеченного на войне немощного аристократа, предпочитая ему
простого дровосека. И хотя дровосек вроде бы представляет собой
классический тип мужчины-самца, эти качества уже не несут в себе
никакой социальной нагрузки. Напротив, поступок леди Чаттерлей
глубоко асоциален. Здесь мне остается только повторить наверняка
ставшую уже расхожей мысль: в скандальном романе Лоуренса наиболее
полно выразился кризис внешне благополучной Викторианской эпохи,
а сам роман как бы знаменует собой конец 19 века! В России, по
известным причинам, окончание этого века было отложено еще лет
на сто...

В наши дни «наступать на горло собственной песне» (причем за бабки,
и порой немалые) продолжают, разве что, так называемые творцы
масс-культуры, главным образом, из захолустной деревушки неподалеку
от Лос-Анджелеса, да еще авторши «женских романов», мотивы поведения
которых я уже описала чуть выше. Однако их старания уже не способны
помешать появлению на сцене совсем нового героя-любовника...