Литературная критика

Между тем, стоит задуматься над тем, почему во Франции исследователи
Селина или же де Сада не спешат называть себя «селинистами»
или же «садистами», а перед отечественными пушкинистами и
их коллегами подобная проблема вообще не стоит. В России, как
я уже сказала, одни только сталиноведы считают нужным
сейчас дистанцироваться от Сталина и его последователей. Ну разве
что еще исследователи творчества Льва Толстого могли бы
сегодня указать на то, что их не следует смешивать с
«толстовцами», если бы таковые к настоящему моменту окончательно не
вымерли. Пожалуй, это единственный случай, когда ученые из
числа наших соотечественников, скорее всего, сочли бы
необходимым хоть как-то акцентировать свое расхождение со взглядами
одного из классиков русской литературы, да и то из желания
дистанцироваться от его очевидной глупости. Кому охота, чтобы
его приняли за откровенного идиота и лоха, который,
вырядившись в холщевую рубаху, готов вставать ни свет, ни заря и
тащиться в поле пахать, да еще бесплатно, в то время как другие
спокойно набивают себе карманы «бабками», покупают шикарные
«тачки» и оттягиваются на умопомрачительно дорогих курортах
Лазурного побережья!

А почему?! Откуда все эти тонкие лингвистические и смысловые
различия, укорененные в глубинах человеческого подсознания? Из-за
чего Селин, Сад и поныне вызывают у литературоведов
бессознательный трепет, а Пушкин и ему подобные — нет? Ответ
напрашивается сам собой — в России к настоящему моменту так и не
родилось ни одного писателя, равновеликого по своим умственным
и духовным способностям Сталину. По-моему, это совершенно
очевидно! А во Франции, по крайней мере, два таких писателя
имеются: Сад и Селин!

Иными словами, во Франции разрыв между умственными способностями
писателей и политиков не столь катастрофически велик, как в
России. Мало того, в современной России эта пропасть, к
сожалению, не только не уменьшается, а углубляется: политики
становятся все более и более изощренными, а писатели — тупыми и
простоватыми. Вероятно, поэтому сегодня даже привычное
словосочетание «искусство политики» уже практически ничего не
значит, а употребляется исключительно по инерции, как эхо давнего
прошлого, доносящееся откуда-то из далекого далека: из
времен Макиавелли, не ближе. То есть даже если политики сейчас и
употребляют это словосочетание, они, наверняка,
представляют себя кем-то вроде Данте, Шекспира или же Гомера, но никак
не Толстым, Пушкиным или, тем более, Венечкой Ерофеевым,
Бродским или Граниным. Хотя бы потому, что первых трех они,
скорее всего, не читали, а то бы, возможно, и вовсе отказались
от этой привычной формулировки. Однако Данте, Шекспир и
Гомер все равно внушают современным людям некоторое почтение
тем, что их имена сохранились и дошли до наших дней через
несколько столетий. Факт, и вправду, заслуживающий удивления!..
Короче говоря, на смену искусству политики сейчас
окончательно пришла политика искусства!

Конечно, выражения «политика искусства» и «политика литературы» еще
слегка режут слух и не стали устойчивыми и привычными, или
же, как обычно называют подобные словосочетания,
«идиоматическими». Однако мне, например, ни разу не приходилось слышать
из уст политологов рассуждений о «дискурсе», «трансгрессии»,
«реконструкции» и прочих туманных понятиях, которые долго и
безуспешно пытались запустить в широкий обиход некоторые из
теоретиков современного искусства. Вместе с тем, эти же
теоретики сплошь и рядом не стесняются рассуждать об «имидже»,
«пиаре», «раскрутке», «манипулировании сознанием масс» в
применении к литературе, причем абсолютно непосредственно, как
о чем-то само собой разумеющемся и не подлежащем сомнению.
Разве это не свидетельствует о том, что для большинства
современных литературоведов, изъясняющихся на слэнге, практически
полностью позаимствованном у политологов, занятие
литературой теперь мало чем отличается от политической деятельности?
Еще как свидетельствует!

Таким образом, можно с большой долей уверенности утверждать, что в
наши дни на смену некогда устойчивым представлениям о
политике как об искусстве — когда занятие политикой сравнивалось с
художественным творчеством как с чем-то высшим и достойным
подражания — пришла политика искусства, где образцом для
подражания стала уже сама политика. Расхожая метафора, если так
можно выразиться, вывернулась наизнанку! И в этом нет ничего
удивительного! Подражать можно чему-то великому и
внушающему уважение, а прошедшие два века в отечественной культуре
ничего подобного не дали. Во всяком случае, ничего
по-настоящему поучительного — кроме Сталина!

Забавно, что все эти «раскрутки», «пиары», «манипулирования
массами», о которых в один голос сегодня трындят деятели искусства
вслед за депутатами, их многочисленными помощниками,
сотрудниками администраций губернаторов, лидерами второстепенных
партий и прочими политическими деятелями и руководителями
«среднего звена», вовсе не являются чем-то существенным и
серьезным, чему действительно следовало бы сейчас учиться писателям
и художникам. Что лишний раз свидетельствует об уровне
умственных способностей последних! Характерно, что по-настоящему
серьезные и крупные политики, включая того же Сталина,
никогда не позволяли себе подобной легкомысленной болтовни. В
этом отношении нынешние писатели часто чем-то даже напоминают
приблатненных дворовых хулиганов, которые не прочь блеснуть
своими познаниями «фени» перед школьниками младших классов и
их слабоумными мамашами. Все-таки человек, который всерьез
задумал какое-то значительное преступление — например,
ограбить банк — никогда не станет попусту размахивать на улице
ножом или же трепать языком просто чтобы лишний раз
покрасоваться на публике. Наоборот, он постарается максимально скрыть
свои намерения, ибо настоящий кайф для него заключается в
достижении конечной цели. Вроде бы все элементарно и понятно,
но современным писателям даже это, кажется, невдомек...

Никогда не забуду, как в самом начале девяностых известный писатель
Лимонов, выступая в каком-то телевизионном ток-шоу, на
безобидный вопрос ведущего о том, что сегодня является главным
оружием писателя, вдруг неожиданно достал из кармана
перочинный ножик и, продемонстрировав его присутствующим, заявил:
«Вот мое оружие!» После этого даже моя мамаша выразила сомнение
в его умственных способностях. И должна признаться, это был
тот редкий случай, когда я была вынуждена с ней мысленно
согласиться. Несмотря на то, что Лимонов всегда вызывал у меня
симпатию и даже сочувствие. Однако симпатия симпатией, а
суть дела это нисколько не меняет — ни о каком величии духа и
замыслов в современной литературе говорить не приходится!
Всех писателей в наши дни можно условно поделить на две
категории: мелкую шпану и тупоголовых обывателей — представители
других социальных групп, прослоек и классов отсутствуют.

Что меня привлекает в том же Сталине, например? Конечно, в двух
словах это описать вряд ли получится, но, глядя на Сталина на
немногочисленных сохранившихся кадрах кинохроники, трудно даже
себе представить, чтобы он когда-нибудь заикался, мямлил,
неуверенно переступая с ноги на ногу, лихорадочно дергался
или же чесался при ответе на прямо поставленный вопрос.
Напротив, он всегда держался спокойно и уверенно, говорил
негромким голосом, даже не вынимая изо рта свою неизменную трубку,
цедил слова сквозь зубы, отчего каждое его слово звучало
как-то по-особому, тут же обретая весомость и значимость.
Естественно, никому и в голову не приходило подвергнуть сомнению
его высказывания. Не то что какой-нибудь там трясущийся
Калинин с козлиной бородкой, похожий на старую бабушку, или
жирный Жданов. Короче говоря, в Сталине мне больше всего нравится
его уверенность в себе, и, вероятно, потому, что мне самой
этой уверенности всегда так не хватало. И я прекрасно
осознаю, что этого не так просто добиться — чтобы смотреть на
людей таким тяжелым значительным взглядом, и они бы все тут же
начинали дергаться, мельтешить, трепыхаться и заикаться...

Еще мне нравится в Сталине его методичность — он продумывал каждое
свое действие, каждый жест. Например, я читала в
воспоминаниях его современников, что к каждому, даже самому на первый
взгляд незначительному телефонному разговору он очень
тщательно готовился, настраивал себя на нужную волну. Я так и
представляю себе эту картину: Сталин сосредоточенно ходит
туда-сюда по своему кабинету, держа в одной руку трубку, заложив
другую руку за спину, как Наполеон, а его губы потихоньку, едва
заметно шевелятся — это он репетирует воображаемый разговор
с незримым собеседником.

Однако Сталин, как известно, умел доставать и подчинять людей себе
не только в разговорах. Примечательно, что эти его
способности проявились задолго до того, как он стал главой
государства. Еще в молодости, занимаясь революционной деятельностью, он
был какое-то время в ссылке в одной из глухих сибирских
деревень. И жил он там в одном доме со Свердловым, точнее даже,
в одной комнате. Так вот, Свердлов потом вспоминал об этом
коротком периоде своей жизни как о настоящем кошмаре: Сталин
практически целыми днями лежал на кровати и курил, пуская
клубы дыма в потолок, и бросал окурки на пол. А несчастный
Свердлов был вынужден и пол подметать, и обед готовить, и чуть
ли не белье стирать. Сталин же не делал абсолютно ничего!

Если вспомнить теперь знаменитую историю, которой в детстве меня
постоянно пичкали родители и учителя, про то, как маленький
Володя Ульянов случайно разбил графин, а затем долго мучался и
наконец не выдержал и признался маме в содеянном, чтобы та
не подумала на его братьев и сестер, так вот, если вспомнить
эту историю и сопоставить с поведением Сталина, то
становится понятным, что дальнейшая судьба вождя мирового
пролетариата была фактически предрешена, даже если он потом и
постарался укрепить свои нервы. Все равно, способности, данные
человеку от природы, никогда не сравнятся с тем, что достигается
им путем самовоспитания.

Но дело, естественно, не только в этом! Самое главное заключается в
том, что я вообще никогда не понимала и не понимаю, почему
некоторые из литературоведов и критиков вопреки очевидности
до сих пор пытаются втюхать писателям все эти высосанные из
пальца «реконструкции» и «трансгрессии», постоянно на них
ссылаясь в своих работах и статьях, хотя сами они во всю эту
чепуху уже давно не верят и даже не способны скрыть своего
преклонения пред политиками. К чему все эти «бумажные»
отвлеченные методологии, когда есть методы, опробованные самой
жизнью!?

Самый простейший пример. Чтобы писателю разобраться в нагромождении
жизненных фактов и событий, ему необходимо хоть немного
отстраниться, дабы иметь возможность взглянуть на них со
стороны, охватить все взглядом, короче. Образно говоря, чтобы вся
муть в стакане воды потихоньку осела на дно — все чаинки,
например, если это стакан с чаем — нужно некоторое время не
трогать его руками, оставить стакан в покое. Ну это из области
физики, а психологи, например, даже рекомендуют мысленно
сосчитать до двадцати или же до пятидесяти, а еще лучше — до
ста, прежде, чем ответить на чью-либо грубость. Иными словами,
для проникновения в суть событий и адекватной на них
реакции, подбора наиболее удачных образов и слов, всегда
необходима некоторая временная дистанция, как в случае, если тебе, к
примеру, нахамили, то лучше всего не отвечать тому, кто это
сделал, сразу, а выждать благоприятный момент, подобрать
самое язвительное ругательство или же осторожно подкрасться
сзади и...

Именно так, насколько я знаю, и поступал Сталин, который никогда не
отвечал своему обидчику прямо, а способен был выжидать
довольно долго, иногда годами и целыми десятилетиями. Вот этому у
Сталина стоило бы поучиться каждому писателю, ибо
эффективность такого отношения к реальности была блестяще доказана им
на практике!