Литературная критика

Таким образом, политики и писатели являются антагонистами и, даже
можно сказать, пребывают в состоянии войны. Многим, вероятно,
доводилось наблюдать самые разнообразные проявления этого не
ослабевающего ни на секунду противостояния, однако мало кто
догадывается об истинных причинах и движущих силах этой
непримиримой вражды, которые я в самых общих чертах только что
попыталась описать.

Забавно, но, как и положено на войне, противоборствующие стороны
всегда готовы хорошо заплатить разного рода предателям и
перебежчикам. Пушкин, Толстой, Горький… из более-менее свежих
примеров, я бы назвала Бродского – все эти личности были
вознесены на вершину мирской славы абсолютно не имеющими никакого
отношения к искусству грубыми политическими силами и,
разумеется, за определенного рода услуги. Примеров подобного
«предательства» со стороны писателей можно найти неисчислимое
множество, а в последнее время их количество и вовсе стало расти
буквально в геометрической прогрессии и приобрело такие
масштабы, что впору было бы наверное уже заявлять о
безоговорочной капитуляции литературы перед лицом политики. Однако
признание подобной капитуляции по сути означало бы окончательную
победу времени над вечностью, а жизни – над смертью. Вряд
ли такое возможно. Ибо литература и политика – это всего
лишь то, что находится на поверхности, а можно сказать, и на
«передовой» в столкновении этих взаимоотрицающих начал. Этим
же можно объяснить, что, несмотря на очевидное неравенство
сил – в смысле наличия или же отсутствия бабок, а так же
различных средств подавления, которые обычно концентрируются в
руках политиков – даже совершенно одинокий и нищий гений
часто оказывается неуязвим для своих противников. Еще бы, ведь
он, гений, представляет в этом бренном мире саму Вечность,
то есть абсолютно ничем не замутненную, кроме разве что
легкого налета небесной синевы, пустоту.

Можно, кстати, говорить и о примерах обратного «предательства»,
когда уже политики становятся неотъемлемой частью литературы.
Самый яркий пример из новейшей истории – король Людвиг
Баварский, попытавшийся превратить не только политику, но и всю
свою жизнь в произведение искусства. В результате, он не
просто был воспет благодарными поэтами, но даже стал едва ли не
центральной стилеобразующей фигурой для всего Арт Нуво.

Еще одной такой фигурой для искусства Модерна был Жиль де Рэ: его, в
частности, описывает в своем романе «Там внизу» Гюисманс.

Богатейший феодал и маршал Франции, соратник Жанны д’Арк,
правоверный христианин… После того, как Жанну сожгли на костре, Жиль
де Рэ даже воздвиг в своем поместье Машкуль-ан-Рэ церковь,
посвященную всем невинно убиенным младенцам, для хора которой
отбирал самых красивых мальчиков, а затем и вовсе скрылся
ото всех, запершись у себя в замке Тиффож. Бытует мнение, что
трагическая гибель Жанны д”Арк, перед которой он
преклонялся, обострила его религиозные душевные порывы, однако
экзальтированный мистицизм постепенно приводит его к сатанизму.
Сперва он развращает детей из своего церковного хора, но вскоре
это ему надоедает, и он идет еще дальше. Первой жертвой Жиля
стал мальчик, которого он сначала зарезал, потом отрезал
ему кисти рук, вынул сердце, вырвал глаза, а его кровь
использовал в качестве чернил для написания алхимических формул и
заговоров… С 1432 по 1440 год в Анту, Пуату, Бретани
постоянно пропадают дети. Постепенно в деревнях в окрестностях замка
Тиффож практически не остается детей и подростков мужского
пола. Современные источники насчитывают от семи до восьми
сотен жертв, хотя это очень приблизительная цифра. Женщин же в
его замке и так уже давно не было, так как их, за
исключением Жанны, для него просто не существовало – он относился к
ним с глубоким отвращением. В подземной тюрьме своего замка
Жиль насилует и разрезает на куски мальчиков, наблюдая за их
предсмертными судорогами. Он оскверняет тела уже мертвых
детей, а однажды даже выпотрошил беременную женщину и вытащил
зародыш. Он отрезает у детских трупов головы и расставляет
их на столе, выбирая наиболее прекрасную, потом страстно
целует ее в мертвые губы. После подобных излишеств он надолго
впадал в тяжелый, напоминающий летаргию, сон… И неизвестно
сколько бы еще все это продолжалось, если бы не одна оплошность
– однажды, впав в буйство, Жиль де Рэ врывается в церковь,
и прямо у алтаря избивает священника, грозя его задушить.
Вскоре его арестовывают, привозят в город Нант и заключают в
башню. При осмотре в подземельях его замка были обнаружены
горы детских костей и черепов, которые не успели сжечь слуги.
В записках, вроде бы даже написанных им собственной кровью,
Жиль де Рэ требует от Дьявола “Знания, могущества,
богатства”, а во время судебного процесса над ним заявил: «Никто в
мире никогда не совершал и не сможет совершить того, что
совершил я.»

Суд приговорил Жиля де Рэ к повешению и сожжению трупа…

Высказывание Жиля на суде свидетельствует о том, что этот человек
знал себе цену. И действительно, он привлек к себе внимание
Гюисманса и повлиял на искусство начала ХХ века. Однако, мне
кажется, есть личности, которые вполне могли бы составить ему
конкуренцию, хотя действовать им приходилось в несоизмеримо
более сложных условиях, не прибегая к помощи слуг, то есть
в одиночку.

Например, еще в советские времена воображение обывателей потряс
некий Анатолий Сливко, который сотрудниками органов внутренних
дел даже был прозван «заслуженным маньяком Российской
Федерации», что было недалеко от истины, ибо он к тому времени
удостоился звания «заслуженного учителя Российской Федерации».
Этому человеку в раннем детстве довелось пережить ужасы
фашистской оккупации, которая безвозвратно травмировала его
неокрепшую психику. В частности, как-то прямо на его глазах
немецкий офицер в великолепной отутюженной форме убил собаку, при
этом кровь собаки брызнула прямо на его вычищенные до
блеска кожаные сапоги, и эта сцена произвела на маленького
мальчика, каким тогда был Анатолий Сливко, неизгладимое
впечатление. Именно в тот момент он впервые пережил нечто похожее на
оргазм, хотя тогда, конечно же, этого до конца не осознал.
Впоследствии мальчик вырос, стал учителем в школе и даже
организовал туристический кружок для детей. В школе он был на
прекрасном счету, все его очень любили, и особенно родители
мальчиков, которым он за свои деньги покупал новую пионерскую
форму и новые черные тупоносые ботиночки, которые в то время
казались несколько старомодными, но эта небольшая деталь
представлялась всем даже трогательной. По вечерам он приглашал
особо понравившихся ему мальчиков в комнату при школе, где
было все оборудовано для туристического кружка – на стенах
висели огромные карты, портреты Миклухо-Маклая, Кристофора
Колумба и Кука, а на столе стоял большой глобус. Учитель
требовал, чтобы мальчик приходил к нему одетым в парадную форму:
белую рубашку, черные брючки и красный пионерский галстук.
Если же внешний вид мальчика не соответствовал его
требованиям, то он сам снимал с мальчика одежду, добродушно ворча,
доставал из тумбочки утюжок, и, разложив на столе старое
байковое одеяльце, старательно гладил его рубашку, брюки и
пионерский галстук, до тех пор, пока на одежде не оставалось ни
единой, самой крошечной складочки. Затем он одевал мальчика и
собственноручно начищал черной ваксой его тупоносые ботиночки,
которые тоже покупал сам, ибо редко бывало так, что у
мальчика уже была обувь, подходящая по фасону и цвету. Потом
учитель рассказывал мальчику про разных пионеров-героев, как они
сохраняли мужество под фашистскими пытками и никогда не
выдавали немецким захватчикам место расположения партизанских
отрядов. Мальчик слушал его с горящими глазами, весь трепеща
от ужасных подробностей, которые сообщал ему учитель, ему
тоже хотелось показать, что он не хуже, чем те герои, мог бы
вынести любые испытания. И тут учитель предлагал мальчику то,
о чем он и сам уже мечтал, а именно: подвергнуть испытанию
его мужество и стойкость и доказать, что он настоящий
мужчина. Затем Анатолий Сливко извлекал из ящика стола толстую
бельевую веревку, накидывал ее на торчавший из стены крюк, на
котором перед этим висел портрет Миклухо-Маклая, пододвинув
стул, ставил на него мальчика, накидывал петлю ему на шею и
просил его представить себе, что сейчас его будут пытать
фашисты. Затем учитель резким движением выбивал стул у него
из-под ног и некоторое время любовался тем, как мальчик
судорожно дергался, задыхаясь в петле. Однако он не доводил дело до
конца и вовремя возвращал мальчика к жизни, подхватив его и
сделав ему искусственное дыхание. По окончании процедуры он
обычно хвалил своего подопечного, гладил его по голове и
давал конфетку или шоколадку, а иногда покупал ему новую пару
черных ботиночек. Но вскоре ему надоели такие пресные игры и
он уже перестал оживлять мальчиков, а хладнокровно ждал,
пока ребенок перестанет дергаться в петле, кроме того, иногда
он перерезал ему горло заранее припасенным ножом, и вот
именно в момент, когда кровь забрызгивала черные тупоносые
ботиночки, он испытывал самое большое в своей жизни удовольствие.
Затем, стремясь расширить свои эксперименты, он приобрел
небольшую любительскую кинокамеру и начал снимать все это
действо, аккуратно складывая отснятые пленки в шкаф для
методических пособий и на досуге внимательно их просматривал...

Короче, мальчики все пропадали и пропадали, а милиция ничего не
могла сделать – абсолютно никаких подозрений заслуженный учитель
Российской федерации Анатолий Сливко ни у кого не вызывал.
Напротив, родители пропавших детей все как один отзывались о
нем сугубо положительно и с огромной симпатией. Погубила
учителя простая случайность – какой-то не в меру ретивый
милиционер решил поинтересоваться, что за пленки хранятся в шкафу
туристического клуба. И все! Маньяк попался!

Забавно, что именно это роковое «увлечение» Анатолия Сливко
кинематографом сделало его культовой фигурой среди ленинградских
режиссеров-некрореалистов конца 80-х. Кажется, они считали его
чуть ли не своим предтечей и посвящали ему специальные
искусствоведческие трактаты и исследования. И с этой точки зрения
Сливко, вероятно, тоже нужно считать стилеобразующей
фигурой, но только уже для «пост арт нуво». Но самое главное,
сравнивая жизнь Сливко с биографией того же Жиля де Рэ, можно
по-настоящему почувствовать, что между двумя художественными
эпохами, которые обычно принято противопоставлять друг другу,
возможно куда больше общего, чем это может показаться на
первый взгляд: я имею в виду так называемые «модерн» и
«постмодерн»...