Литературная критика

Десакрализация дегуманизации

Декабрь уходящего года принес с собой приятное известие. Насколько
я могу судить по мимолетному репортажу в теленовостях, один из
министров правительства с характерным дальневосточным разрезом
глаз и какой-то диковинной фамилией, которую я даже не успела
запомнить, публично признался, что не понимает значения слова
«постмодернизм». Ну наконец-то! Значит, я не одинока в этом мире,
и есть еще кто-то, кто тоже, как и я, не улавливает истинного
значения этого термина! Естественно, я знаю, что это слово чаще
всего применяют, когда пытаются охарактеризовать современную культуру,
но это, думаю, осознает и министр, так как прозвучало оно на заседании
правительства, как раз и посвященном именно культуре, ее плачевному
состоянию и т.п. В принципе, я несколько раз пыталась вникнуть
в смысл этого понятия, но неизменно все мои попытки заканчивались
неудачно, так как в результате выяснялось, что под «постмодернизмом»
все-таки стоит понимать не совсем или даже совсем не то, что мне
почему-то вдруг почудилось. Иными словами, все оказывалось не
так просто, как можно было подумать поначалу. Хотя вроде бы, и
делов-то всего ничего: заглянул в первый попавшийся справочник,
и готово! Постмодернизм – у тебя в голове! Но не тут-то было…

В общем, недопонимание одним из членов правительства столь сложного
и ускользающего понятия мне очень даже близко. Другое дело, что
реакция на него как со стороны комментировавших это событие журналистов,
так и со стороны подавляющего большинства моих знакомых, считающих
себя интеллигентными, воспитанными, умными и тонко чувствующими
людьми, меня, мягко говоря, удивила. В их лице несчастный министр
не нашел ни малейшего сочувствия. И насколько я могла заметить,
больше всего всех этих «тонко чувствующих и воспитанных людей»
возмутила непосредственность, с какой столь высокопоставленный
чиновник выразил свою неосведомленность. А насколько я помню,
он, действительно, прямо так громко и воскликнул: «Постмодернизм!
– Кто-нибудь понял, что это значит? Лично я ничего не понял…»
– и опять уставился в бумажку с докладом министра культуры, где
это слово ему и попалось. Более того, это его восклицание сопровождалось
одобрительными смешками сразу нескольких сидящих неподалеку от
него коллег, отчего все вместе они образовали довольно живописную
группу, почти, как на картине Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому
султану». Ну и что? Казалось бы, что тут особенного? Чем тут возмущаться?
Особенно людям, считающим себя умными, тактичными и тонко чувствующими,
взвалившими на себя нелегкий крест продолжателей традиции настоящей
русской интеллигенции? В свое время Хрущев, например, тоже расхохотался,
когда впервые натолкнулся на абстрактное полотно, и тогда тоже
все представители интеллигенции были глубоко возмущены его поведением,
как будто он обидел их в самых что ни на есть лучших и возвышенных
чувствах. А между тем, с годами выяснилось, что Хрущев в своем
непосредственном восприятии искусства был куда ближе к истине,
чем они. Сегодня уже даже подавляющее большинство глубокомысленных
и высокообразованных теоретиков живописи постепенно приходят к
выводу, что абстракционизм – это откровенное фуфло и надиралово.
И это печально! Особенно грустно об этом думать, когда слушаешь
признания и воспоминания детей и родственников Хрущева о том,
что в последние годы своей жизни, отстраненный от власти и вынужденный
доживать свои дни у себя на даче практически в полном одиночестве,
он ужасно расстраивался и раскаивался по поводу своего необдуманного
смеха перед картиной, считал, что его тогда специально подставили,
дабы поссорить с интеллигенцией и т.п. Короче говоря, этот человек
умер, так и не познав тайну современного искусства, более того,
окончательно от этой разгадки отдалившись, хотя в какой-то момент
своей жизни он и находился к ней ближе большинства своих современников.

Таким образом, этот печальный пример, а также некоторые косвенные
симптомы, на которых я еще остановлюсь чуть ниже, заставляют меня
предполагать, что лет так через десять-двадцать не только члены
кабинета министров, но и сами теоретики искусства вполне могут
прийти к неутешительному выводу по поводу постмодернизма, признав
его маловразумительным фуфлом и надираловым.

Между тем, волна возмущения поведением министров, прокатившаяся
по рядам отечественных интеллектуалов, уже стала для меня одним
из таких признаков, указывающих на грядущий неутешительный диагноз,
который рано или поздно будет поставлен и этому загадочному явлению
современной культуры, каковым является постмодернизм. А как я
уже сказала, все мои попытки понять это явление напрямую, при
помощи всевозможных справочников и научных трудов, до сих пор
ни к чему не привели, поэтому я и решила пока сосредоточить все
свое внимание на некоторых косвенных деталях и признаках. В частности,
неожиданно бурная реакция на смех по поводу отвлеченного культурологического
термина, указывает на то, что под флагом постмодернизма в наши
дни, скорее всего, объединилась та часть художников и писателей,
которые отказываются смириться с признанием окончательной десакрализации
современной культуры. А иначе как объяснить столь болезненную
реакцию на смех непосвященного, который явно кое-кого задел, что
называется, «за живое»?

Думаю, в литературе все началось, а точнее более-менее внятно
оформилось где-то в середине прошлого века, то есть во времена
зарождения т.н. «нового романа», может быть, чуточку раньше, когда
писатели отказались от привычных сюжетов и фабул, превратив свои
произведения в своеобразную лингвистическую игру с «означающими»
и «означаемыми». Не вдаваясь в дальнейшие подробности и детали
произошедшего сдвига, я хотела бы сейчас сосредоточиться исключительно
на главном, а именно, на его причинах.

И главной причиной, побудившей достаточно большое количество литераторов
сделать шаг в этом направлении, на мой взгляд, и стало нежелание
смиряться с той довольно жалкой ролью, которая была уготована
в современном обществе писателям, сохранявшим приверженность традиционным
формам романа с его повествовательностью, занимательностью, отрицательными
и положительными героями. Иными словами, этот сдвиг произошел
в тот момент, когда традиционные представления о поэте как о пророке,
мессии или же, на худой конец, просто мудреце и учителе жизни
стали окончательно себя изживать. И опять-таки, не вдаваясь особенно
в детали, скажу, что творцы «нового романа» в поисках утраченный
сакральности сделали достаточно решительный поворот не только
от традиционного искусства, но и от искусства как такового вообще…
в сторону науки! Смирившись с невозможностью стать новыми пророками
и учителями жизни, они предпочли уподобиться обыкновенным учителям
и профессорам, от которых окружающие уже не ждут никаких особых
откровений о конечной истине, а просто некоторых необходимых для
профессиональной и практической деятельности знаний. Ярким примером
такого обласканного вниманием благодарных учеников «профессора»
в современном искусстве и стал, к примеру, Жак Деррида, труды
которого являются одним из основных источников тем для многочисленных
курсовых и диссертаций студентов и аспирантов гуманитарных вузов,
но мало что говорят уму и сердцу остальных людей. Что, впрочем,
вовсе не означает, что кто-либо из них вот так запросто вдруг
возьмет и рассмеется над введенными им в обиход малопонятными
и непривычными для уха литературоведческими и философскими терминами,
как это вдруг сделал упомянутый выше министр российского правительства.
Ибо в глазах большинства непосвященных Деррида точно такой же
гений и ученый, каким был, к примеру, Альберт Эйнштейн, причастный
к созданию атомной бомбы и прочих будоражащих воображение и душу
чудес научно-технической цивилизации…

Другое дело, что сакральность постмодернистского искусства черпается
из источника, уже не имеющего абсолютно никакого отношения не
только к традиционному искусству, но и к искусству вообще. Художники-постмодернисты
тайным или явным образом спекулируют на науке и ее достижениях.
Можно даже сказать, что постмодернизм представляет из себя столь
же наивный перенос метафоры науки в сферу культуры, каковым во
времена расцвета социалистического реализма был перенос на искусство
метафоры производства, основанный на вере в мессианство пролетариата
и т.п. С этой точки зрения, писатель-«инженер человеческих душ»
мало чем отличается от поэта-«профессора». Наивность подобного
переноса становится еще больше понятна, если обратить внимание
на то, что примерно таким же приемом, то есть эксплуатацией различных
наукообразных фраз и выражений, пользуются сегодня и представители
столь архаичных и маргинальных профессий, как всевозможные маги
и колдуны, предпочитающие называть себя «экстрасенсам», что по
их мнению, видимо, теперь звучит не менее солидно и внушительно,
чем для современного поэта-постмодерниста – «дискурс». Что касается
глубины проникновения той или иной метафоры в сознание современного
человека, что делает его поведение в большей или меньшей степени
искренним или же, наоборот, циничным, то и это в данном случае
еще ни о чем не говорит, а точнее, никак не свидетельствует об
истинности или ложности выбранного пути. Меня, например, уже давно
смущает тот факт, что в Средние века большинству людей, вступавших
в контакт с потусторонним миром, во сне или же в видениях обычно
являлись ангелы и черти, а сегодня, даже находясь в состоянии
глубокого алкогольного опьянения, в последней стадии белой горячки,
человек готов выброситься с балкона, преследуемый инопланетянами
и неопознанными летающими объектами вместо традиционных чертей.
Хотя, казалось бы, уж что-что, а являющиеся во снах, пророческих
видениях и предсмертном бреду ангелы, черти и инопланетяне никак
не должны зависеть от господствующего в тот или иной исторический
период времени мировоззрения… Однако, судя по всему, какие бы
глубокомысленные и малопонятные слова человек ни употреблял, во
что бы он ни верил, по своей сути он был и остается существом
наивным и легко поддающимся внушению.