Литературная критика

Как важно быть серьезным… От этой фразы веет потрепанными на ветру и
забрызганными грязью афишами, которые во времена моего
детства еще наклеивали на огромные чугунные тумбы. А
забрызгивали эти афиши грязью запряженные в телеги огромные ломовые
лошади, ступая в лужи своими тяжелыми круглыми копытами. Хотя
это, возможно, уже и не из детства, а из кино, к тому же,
вряд ли в те времена на сценах советских театров шли пьесы
Уайльда. Все, конечно, могло быть, потому что Уайльда переводил
замечательный детский поэт Чуковский… Но как бы то ни было,
а у меня такое чувство, что я помню эту фразу с самого
раннего детства.

Даже странно, но было время, когда мне и в голову не приходило, что
это так уж важно – быть серьезной. Родители, естественно,
мне это часто повторяли, так что и Уайльд со своей комедией
здесь тоже скорее всего не при чем. В конце концов, название
его пьесы – это просто не очень точно переведенный на русский
язык каламбур. Однако мне всегда казалось, что у
большинства окружающих меня людей есть проблемы с чувством юмора, а уж
что касается серьезности… Какие тут могут быть сложности?
Начнешь, например, хихикать в школе на уроке, и тебя
учительница выставит из класса, напишет в дневник замечание,
поставит «неуд» за поведение, а потом еще родителей попросит в
школу прийти, ну а те тебя за твою несерьезность и
несвоевременное веселье как следует накажут, лишат телевизора, запрут
одну в комнате, не разрешат пойти погулять на улицу и, может
быть, даже побьют. Это, я понимаю, проблема! И все из-за
веселья и шуток! А какие неприятности могут быть у того, кто
всегда серьезен и не позволяет себе ни на секунду расслабиться?!
Его все должны только хвалить и гладить по головке за
старательность...

Вот из-за этих первых детских впечатлений у меня, вероятно, и
выработалось такое представление о юморе и шутках как о чем-то
исключительно опасном и рискованном, за что можно здорово
поплатиться. И потому важном! Недаром же говорят: «Не шути с
огнем!»,– именно «не шути», а не «будь серьезен». Потому что
шутить – это опасно, а быть серьезным – нет. И если человеку
сказать: «Будь серьезен с огнем!» – то он наверняка никакой
настоящей опасности не почувствует, и никакого предупреждения
не получится. И родители ведь не дураки, искренне заботятся
о своих чадах, поэтому и долдонят им постоянно о том, как
важно в этой жизни быть серьезным, ибо прекрасно понимают, как
это опасно и рискованно – все время шутить и веселиться.
Короче говоря, пройдя подобную «школу», подавляющее
большинство людей в зрелом возрасте твердо усваивают для себя всю
«важность серьезности» и от всяких весельчаков и шутников
стараются держаться подальше. Однако проблемы тут вроде бы никакой
нет, как нет и никакой особой необходимости напоминать
взрослым людям, чтобы те выглядели солидно. Все и так это
отлично понимают.

И в русской классической литературе девятнадцатого века такой
проблемы не существовало. Никому и в голову не приходило
наставлять читателей или писателей быть серьезными: это и у тех, и у
других получалось как-то само собой. Не случайно ведь
писателей девятнадцатого века принято делить на славянофилов и
западников, реалистов и романтиков, прогрессивно настроенных и
реакционеров, но уж никак не на серьезных и несерьезных. Тем
не менее, такое деление все-таки возникло в русской
литературе и, мало того, постепенно подменило собой все остальные.
Трудно сказать, в какой именно момент это произошло, но
сегодня в литературе больше не осталось ни романтиков, ни
классицистов, ни лириков, ни эпиков, ни архаистов, ни новаторов,
ни даже постмодернистов и соцреалистов, а есть только
писатели серьезные и несерьезные. И самое забавное, что эта новая
«классификация» проникла в литературу не из очередного
глубокомысленного труда какого-нибудь досужего теоретика
литературы, а из самой жизни. В этом отношении она чем-то даже
напоминает тотальную эпидемию, которая сначала поразила одного
писателя, затем другого, а потом вдруг выяснилось, что эта
эпидемия охватила всех, буквально все современное искусство, и
спастись, то есть избежать данной классификации, не удалось
никому. Даже еще сравнительно недавно казавшиеся незыблемыми
авторитеты девятнадцатого столетия более не вызывают
прежнего доверия насчет подлинности своей «серьезности»…

Причины же этой неожиданно свалившейся на головы современных
литераторов «опасной болезни», поставившей под сомнение не только
будущее литературы, но и ее прошлое, то есть затронувшей даже
изъеденные червями истлевшие трупы, следует искать вовсе не
в каких-то там загадочных внешних силах и злонамеренных
вредителях, а внутри самого искусства в целом, и литературы в
частности. Причем начать лучше всего именно с литературы, ибо
рыба, как известно, гниет с головы.

Тут, я чувствую, все ждут от меня каких-то неслыханных откровений.
Раз уж я так точно поставила диагноз, то сейчас же наверняка
выдам рецепт какого-нибудь чудодейственного снадобья или
метода, позволяющего всем современным литераторам, чья
серьезность вдруг оказалась поставленной под сомнение, сразу же
полностью и окончательно ее себе вернуть. Причем желательно,
чтобы это было чем-то вроде «двадцать пятого кадра»,
разработанного в секретных лабораториях КГБ: сидишь себе, смотришь
какую-нибудь «порнушку», потягиваешь пивко, а в твой мозг тем
временем закачиваются слова иностранного языка, или же, как в
данном случае – «серьезность». И никаких лишних усилий с
твоей стороны!

Помню, на самой заре «перестройки» муж моей приятельницы, бывший
хоккеист, ужасно вдруг захотел раздобыть эту «секретную»
методику, даже мне звонил, узнавал, не знаю ли я, где и за какие
бабки можно ее купить. Дело в том, что он уже давно занимался
«фарцовкой», а тут, в свете грядущих перемен, ему срочно
понадобился английский – одного разговорного финского, как он
чувствовал, было уже недостаточно для его бизнеса. Так что
этот образ с «порнушкой» вовсе мной не выдуман, а взят прямо
из жизни. Мне тогда, кстати, после разговора с этим дебилом
стало ужасно обидно: я ведь зачем-то потратила на изучение
иностранных языков лучшие годы своей жизни, сидела, не
разгибаясь, зубрила слова, в то время как он потягивал свое пивко
и выклянчивал тряпки на ломаном финском у туристов. Но к
счастью, примерно через год я узнала, что «новая методика» ему
так и не пригодилось, потому что он внезапно умер от
сердечного приступа. И неудивительно, так как он всегда чересчур
много квасил. В общем это известие меня немного утешило…

Вот так и с серьезностью. Даже если бы я и знала какой-нибудь
новейший уникальный способ, как вернуть себе серьезность, важность
которой теперь вдруг все писатели стали особенно остро
осознавать, то все равно никому не сказала бы. Мне для того,
чтобы остаться серьезной даже в условиях сегодняшней тотальной
эпидемии, пришлось не только долго и упорно трудиться, но и
пройти еще через много такого, о чем даже вслух сказать
невозможно – все равно не поверят. Единственное, на что хочется
указать – может, это кому и поможет – так это на то, что
серьезным быть не только важно, но еще и довольно сложно. Вот
тут, мне кажется, и стоит искать ответ на столь волнующий
всех сейчас вопрос. Казалось бы, уж чего понятнее, однако мне
на протяжении всей своей жизни фактически не приходилось
встречать писателей, которые бы не просто трындели на каждом
углу о своей озабченности мировыми проблемами и корчили важные
и значительные мины на своих лицах, а имели хотя бы самое
смутное представление, насколько в наши дни это непросто –
быть серьезным.

Само собой, путаница в этом вопросе начинается уже с того, к чему
тот или иной человек относится всерьез. Впрочем, размотать
«этот клубок» при желании не так уж и сложно. Если писатель,
например, с особым пиететом относится к так называемому
«добру», значит, он с глубоким почтением в душе относится к
политикам и готов бежать за ними задрав штаны. Никто не
сомневается, кстати, в серьезности политиков, а вот о людях, которые в
прямом или переносном смысле готовы плясать под их дудку, я
такого сказать не могу.

Вероятно, я слегка повторяюсь, но приблизительно то же самое можно
сказать и о тех, кто сегодня чересчур озабочен поисками
истины. Ученые часто бывают весьма забавными на вид, слишком
рассеянными и т.п., но по-настоящему смешно в этом качестве
выглядят только поэты…

Безусловно, и первые, и вторые в своих метаниях по жизни движимы
каким-то внутренним страхом. Поэтому вдвойне непонятно, почему
они абсолютно не боятся выглядеть смешно. В том-то все и
дело! Обывателям и без того вроде бы принадлежит весь мир, и у
меня совершенно не укладывается в голове: зачем им еще
искусство! Для чего они все вдруг полезли в эту сферу, превратив
это, в общем-то, вполне достойное и во все времена уважаемое
занятие в комедию?! И это несмотря на то, что их папы, мамы
и учителя с детства им всем внушали: как это важно всегда и
везде оставаться серьезными! Да, конечно, в искусстве быть
серьезным не только важно, но еще и очень-очень сложно. Ну
так и не надо тогда в него лезть! Ибо это совсем крошечная
территория, своего рода малюсенький «пятачок» в масштабах
всего остального мира, на котором нашли себе прибежище те, кто,
наверное, слишком много шутил в своей жизни и дошутился до
того, что их раз и навсегда выставили за двери школ и прочих
учреждений, где остальные люди учатся быть добрыми
импозантными ответственными исполнительными умными. Поэтому банальной
обывательской серьезности в искусстве недостаточно, более
того, она смотрится тут крайне комично. Искусство – это сфера
безграничной злобы и ненависти. Какая уж тут серьезность!