Литературная критика

за Границей № 4

Жан-Люк Нанси

Окончание

Маруся Климова: На последнем кинофестивале в Венеции
был представлен фильм, снятый режиссером Клэр Дени по вашей
автобиографической книге «Вторжение»«. Насколько я знаю, это
уже не первый Ваш опыт сотрудничества с кино и конкретно с
этим режиссером?

Жан-Люк Нанси: Сложно пересказывать словам содержание фильма –
лучше просто его посмотреть. Недавно я вместе с Клэр Дени
побывал на кинофестивале в Эльзасе и на встрече со зрителями
говорил об этом фильме. Смысл вопросов, которые мне обычно
задают, примерно сводится к следующему: зрители, которые
читали мою книгу, не понимают, откуда взялся именно такой фильм,
ну а те, кто книгу не читал, думают, что в книге
рассказывается история, показанная в фильме. Но это не так. На самом
деле, моя книга довольно маленькая, она называется
«Вторжение», и я написал ее как размышление об опыте, который я
пережил после пересадки сердца. Дело в том, что лет пятнадцать
тому назад мне пересадили сердце какого-то умершего человека,
так как мое собственное сердце больше не могло
функционировать. Мысль написать что-то на эту тему пришла мне после
просьбы одного журнала написать для них статью, правда вовсе не о
сердце, а об иностранцах, о посторонних, инородцах, короче
говоря. Я выбрал слово «вторжение», потому что во французском
языке оно обычно обозначает присутствие чего-то чуждого: к
примеру, людей, которые являются совершенно чужими в
окружении, куда они вторглись без разрешения и где не должны бы
находиться, однако они все же проникают туда насильно и там
укореняются. И вдруг я подумал, что мое новое сердце ведь тоже
является чем-то чуждым, вторгшимся в меня насильно, и таким
образом перешел к тексту об иностранцах, об инородцах. Эта
книга – небольшая повесть, рассказывающая о последовательных
этапах операции по пересадке сердца, а также ее крайне
тяжелых последствиях. В моем случае таким последствием стал рак,
спровоцированный различными лекарствами, которыми меня
пичкали. В то же время это еще и размышления о современной
технике, о современной медицине, которые позволяет людям так
просто обмениваться своими органами. Клэр Дени и те, кто ей
помогал, адаптировали эту книгу для экрана таким образом, что
слово «вторжение» обрело у них еще и множество дополнительных
смыслов. Вообще по-французски это слово звучит достаточно
грубо, однако потом выяснилось, что и в английском тоже есть
аналогичное слово «intruder», более того, оказалось, что у
Фолкнера есть роман с таким названием, хотя я этого в момент
написания своей книги не знал. Короче говоря, это очень
многозначное слово. И очень актуальное. Поскольку в жизнь
современного общества тоже постоянно вторгаются множество чужеродных
элементов, эмигрантов из других стран. Все это является
неотъемлемой чертой жизни современной Европы. Вот Клэр Дени и
решила сделать фильм о «вторжении», в широком смысле этого
слова.

Как видите, все это имеет весьма слабое отношение к пересадке
сердца. Правда, в фильме есть персонаж, которому пересаживают
сердце, а затем он оказывается втянутым в чрезвычайно запутанную
историю. У него довольно темное прошлое, он даже
оказывается связан с русскими... Иными словами, этот фильм
представляет собой вариации на тему различных форм вторжения.
Обстоятельства вынуждают главного героя переехать из Франции в
Швейцарию, затем в Корею и так далее. Соответственно, в фильме
затрагивается тема привязанности к родине и чувства отторжения,
отчуждения… Я не принимал абсолютно никакого участия в
создании этого фильма – разве что Клэр Дени показала мне первую
часть сценария, а я сделал несколько замечаний. Кроме того,
я встречался с исполнителем главной роли, потому что на
этом настояла Клэр Дени, которая хотела, чтобы мы почувствовали
какую-то связь друг с другом. И пожалуй, это все.

Маруся Климова: А ваша роль в фильме «Ten minutes
elder»?

Жан-Люк Нанси: О, эта была целая серия коротких фильмов: всего
там их было пятнадцать или шестнадцать. В эту серию входил
фильм Клэр Дени, тоже на тему отчуждения, правда там эта
тема трактуется исключительно с политической точки зрения. Это
история девушки, одной из моих студенток, словенки, которая
приехала в Страсбург – и вот мы с ней сидим в вагоне поезда
и беседуем на тему чуждых элементов, т.е. на тему
вторжения, об иностранцах и т.д.

Кроме того, режиссер Николя Клод, который выпустил фильм под
названием «Рана», также уверял меня, что его на этот фильм
вдохновила моя книга «Вторжение». «Рана» – это фильм об африканцах,
которые приезжают во Францию и просят здесь политического
убежища. Это наполовину художественный вымысел, наполовину
документальное повествование, но ни о какой пересадки сердца
здесь речь не идет.

Маруся Климова: Насколько я знаю, вы были в
близких отношениях с Жаком Деррида, смерть которого некоторые
современные мыслители, в том числе и в России, склонны считать
знаковым событием, ознаменовавшим собой закат так
называемого постмодернизма. Как вы относитесь к идее «конца
постмодернизма» и, вообще, широко распространенным настроениям, будто
бы человечество сегодня находится на пороге новый эры – с
чем бы это конкретно не связывалась: со смертью Жака Деррида
или же событиями 11 сентября в Нью-Йорке?

Жан-Люк Нанси: Да, возможно, все это является
началом конца постмодернизма… Хотя, честно говоря, лично мне
кажется, что никакого постмодернизма никогда не было. Я
вообще не очень хорошо понимаю, что под этим понятием имеют в
виду. Конечно, мне известно определение этого концепта, данное
Лиотаром, но это ведь был, скорее, некий архитектурный
концепт. Постмодернизм – в понимании Лиотара – предполагает
отсутствие каких-либо отсылок к прошлому, то есть отсутствие
вертикалей или же горизонталей, в историческом смысле. Если же
определить модернизм как течение, ориентированное в
завтрашний день, то тогда можно сказать, что постмодернизм уже не
ждет, когда наступит это «завтра»...

Таким образом можно говорить о более-менее удачной версии, то есть
версии Лиотара, либо же о менее удачном варианте, лозунг
которого «No future», и т.д. Но, так или иначе, все эти
определения предполагают то, что еще Ницше называл нигилизмом –
ведь главный смысл этого явления заключается именно в этом. А
отсутствие отсылок к чему-то высшему, проблема нигилизма и
отказа от него по-прежнему актуальны для всех нас.

Что касается 11 сентября, то эти события и в самом деле знаменуют
собой достаточно важный поворот в том, что воспринималось как
зыбкое равновесие мира, когда вдруг начало казаться, что
этот мир обрел какую-то стабильность. И действительно, вроде бы
противостояние двух блоков закончилось, и тут сразу же
наступает «конец истории», о котором первым заговорил Фукуяма…
Но лично я всегда считал идеи Фукуямы полной иллюзией, ибо не
нужно быть ученым, чтобы понять, что история продолжается и
просто нужна определенная встряска. Так вот, события 11
сентября и стали такой достаточно сильной встряской, которые
наглядно показали, что этому миру еще далеко до подлинного
равновесия, поиски которого сейчас опять становятся
актуальными. Последствия нарушения мирового равновесия наиболее заметны
сейчас на Востоке. Подъем Китая, Индии, других азиатских
стран и одновременное падение Африки – все это свидетельствует
о том, что мир снова перестраивается. И Европа не в
состоянии этому процессу противостоять. Конечно же, можно говорить
о том, что все мы сейчас подошли к некоей поворотной точке,
и, я думаю, что это поворотная точка всей современной
цивилизации. Нечто похожее, например, произошло в свое время и с
римской цивилизацией: римляне в 5 веке ничего не понимали, но
мир вокруг них резко менялся. Мы тоже ничего не понимаем, а
мир в это время перестраивается…

Ну, а смерть Деррида – это все же другое. Это смерть человека,
которая, к сожалению, наступила слишком рано, так как он мог бы
еще жить и жить. Я очень часто думаю о нем. Вчера я думал о
нем, потому что меня спрашивали, как бы он реагировал на этот
референдум, как бы он проголосовал… Я говорил с его женой,
и она, в частности, сказала, что сначала хотела
проголосовать «за», но в конце концов решила проголосовать «против».
Конечно, смерть Деррида имеет и символическое значение, хотя бы
потому, что он как мыслитель способен был глубже остальных
почувствовать то, что современный мир пошатнулся. И именно
поэтому он мог бы помочь понять другим всю важность
настоящего момента...

Маруся Климова: А почему свою книгу «Касание» Деррида
посвятил именно вам?

Жан-Люк Нанси: Деррида всегда пытался охватить мыслью
весь мир. Он видел, что этот мир уже не является таким четким,
ясным и понятным, как прежде, и пытался определить его
наиболее характерные отличия, хотя в словах это сделать не так-то
просто. В этом отношении у него было некое родство с
Делезом, который вообще является как бы его двойником. Но главное,
что сближает Делеза и Деррида – это именно попытка
осмыслить природу самого различия, а не просто различие между
терминами. Правда Делез делал это несколько иначе. Можно сказать,
что Делез всегда думал о мире, где ничего не дано и все
находится в процессе созидания, тогда как Деррида считал, что
мир, напротив, изначально задан. Но как относиться к этой
постоянно ускользающей данности? Возможно ли как-то ухватить ее
проявления? Его очень волновала невозможность выхода из этой
ситуации. Причем в этой констатации безвыходности
сложившейся ситуации не было никакого романтического популизма,
поскольку речь в данном случае идет просто о невозможности
получить четкую и ясную картину мира.

В этом, кстати, и заключалась главная мысль «Касания». Я довольно
много об этом говорил, хотя никогда не писал специальных книг
на эту тему. В частности, я говорил о касании в своей книге
«Corpus». Деррида сумел увидеть это. Я думаю, что «Касание»
– это своеобразная модель познания для тех, кто не видит и
не слышит. Слышать – это уже полное проникновение, а касание
– это очень большая близость, но без внутреннего
соприкосновения, то есть это такое чисто внешнее соприкосновение,
которое, однако, предполагает достаточно большую степень
близости к предмету. Эта книга позволила мне четче осознать нечто
такое, чего я сам до знакомства с ней понять был не в
состоянии.

Маруся Климова: Над чем вы сейчас работаете?

Жан-Люк Нанси: Главным образом я работаю сейчас над
книгой, сюжет которой вынесен в ее подзаголовок: «Деконструкция
христианства». Вот это сейчас и интересует меня больше всего
– исследование христианства и, в первую очередь, монотеизма.
Грубо говоря, в этой книге я пытаюсь разобрать на части и
понять то, чего так и не удалось сделать духовенству. Ведь
духовенство уже не удовлетворяет людей, потому что оно свело
веру к своей собственной мыслительной абстракции. Я думаю,
что это очень важно. Рационализм современного мира тоже больше
не удовлетворяет людей, и особенно это стало заметно с тех
пор, как стало ясно, что наука не пытается соревноваться ни
с религией, ни с философией, ибо наука не дает людям
понимания происходящего вокруг. Наши представления о мире сильно
изменились по сравнению с теми, что были, например, в 19-м
веке. И как следствие можно видеть теперь, как религия
постепенно возвращается на свое место. В России, в частности, тоже
происходит нечто подобное. Принято считать, что в России этот
процесс связан с тем, что религия там раньше подавлялась,
находилась под запретом, а теперь наступила полная свобода.
Да, возможно, все это тоже важно, но если бы не было
потребности, то люди бы вряд ли стремились к установлению именно
такого порядка вещей. Конечно, существуют определенные различия
между Западной Европой и Россией, но ведь и в Западной
Европе, где религия никогда не запрещалась, теперь она снова
возвращается, причем очень часто в совершенно нетрадиционных
формах. Вспомните хотя бы смерть и похороны папы – какое это
было впечатляющее зрелище! Поэтому я и думаю, что мы
повсеместно наблюдаем очень важный симптом, к которому следует
относиться со всей серьезностью. Больше нельзя просто говорить:
мы – рационалисты, а все это – обычные предрассудки.

Кроме того, поступают достаточно тревожные сигналы, которые также
являются одним из серьезных аспектов событий 11 сентября:
религия и ислам, в частности, могут служить ужасным инструментом
насилия и агрессии. Как мне говорили московские философы, в
России подобная опасность тоже существует, ибо там церковь
тоже обретает все большую власть. Таким образом, существует
опасность новой формы доминации религии, и, в то же время,
мы наблюдаем нечто вроде очевидного краха атеизма, который
представлял из себя замену Бога другим богом: человеком или
обществом. Оставим в стороне все разговоры о материи, ибо
противопоставление материализма спиритуализму сегодня уже ровно
ничего не значит. Однако есть насущная необходимость отвести
в сторону как атеизм, так и теизм, и понять, что же такое
значит мысль, в которой место главного принципа не занято
чем-то посторонним: Богом или чем-то еще. Именно это теперь
меня и интересует больше всего. Я думаю, что монотеизм – это и
есть атеизм, а один бог – значит, что бога нет, ибо если его
нет тут, то его нет и нигде. Вот на эту тему я и хотел бы
сделать сейчас сборник текстов, как ранее публиковавшихся,
так и неизданных. Иными словами, мне бы хотелось сказать нечто
такое, что не было бы рациональной религией как у Канта, то
есть ни у кого не было бы повода возвести мой «рационализм»
в абсолют, хотя я и употребляю это позаимствованное у Канта
слово, как использовал его в свое время и Деррида.