Проза

Размножение чудес

сельская феерия

журнальный вариант

Начало

Продолжение

«Жозефина»

– Ребята вы хорошие… – с упреком глядел на меня и на Леву Пал
Иваныч. – Но иногда склонны к оппортунизму…

– О чем вы, дедушка?

– Помните, «Жозефину»?

Еще бы не помнить!.. Первая коммерческая фирма в нашем поселке. Ее
открыл Стрелок, седеющий сорокапятилетний парень, бывший
демократ, ставший вдруг необычайно известным в нашем поселке.
Перестал ходить по райцентру с мегафоном, и уже не требовал
свободы и равноправия. Замечательный лозунг «Вся власть
Советам!», намалеванный на обрывке картона, долго еще валялся на
аллее нашего парка. Пал Иваныч испытавший все лозунги на
своей шкуре, посмеивался: какой дурак отдаст власть Советам? Мы
это уже проходили!..

А поначалу события развивались вполне обнадеживающе – после
августовских событий 91-го Стрелок обошел всех мало-мальски знакомых
и, поболтав с ними на разные темы, без всякого спроса
записал их в список «демократов», отослав его в область для
отчета. Была в этой документации графа под названием
«сочувствующие». В нее-то Стрелок в организаторском пылу и вписал нас с
Левой, а заодно и Пал Иваныча, назвав его «вечным»
революционером-бунтовщиком», но старик, узнав об этом, пришел к
Стрелку на квартиру и, угрожая костылем, велел вычеркнуть из
«оппортунистического» списка свое нетленное имя…

Очень быстро перестройка начала оборачиваться в сторону коммерции и
предпринимательства. Всякие лозунги были забыты. Богатый
чудак из областного центра, помешанный на «цивилизованном»
бизнесе, дал Стрелку в кредит двести тысяч тогдашних рублей. Для
Стрелка это были дикие деньги, он и в советские-то времена
больше десятки в руках не держал, а тут есть чем
размахнуться! Эпоха давала шанс, и он снова надел на лысеющую голову
«диссидентский» блинообразный берет.

Мы с Левой, будучи безработными, подались в «Жозефину», к Стрелку,
обещавшему платить по две тысячи «на рыло». Леву оформил
менеджером, меня – делопроизводителем. Лева бегал, суетился, у
него, как всегда, была масса идей насчет стремительного
обогащения, вплоть до покупки в областном аэропорту самолета и
перепродажи его за границу.

Я принес из дома старую пишущую машинку, печатал бланки договоров
под копирку. Их забирал Стрелок, уносил к себе в чулан с
прогнившим полом, величаемый «кабинетом». Из темных углов
выпрыгивали земляные лягушки и с недоумением смотрели на нового
владельца хаты. Зато сейф был почти новый, подобранный на
задворках советского учреждения, а печать и вовсе настоящая.

Пал Иваныч обозвал нас с Левой «перебежчиками в стан дикого
капитализма»: как вы могли пойти в услужение к малограмотному
проходимцу? Ничтожнейший демократишка, этот ваш Стрелок! Ни
копейки он вам не заплатит. Старик так обиделся, что даже не
пригласил обмыть, по обыкновению, свою очередную пенсию. А с
выплатами пенсий уже начинались задержки – результат
общественных перемен, которые старый большевик искренне ненавидел.

Несмотря на поглощенность коммерцией, Стрелок не забывал о родной
демократической партии. Вместе с либералом Висельником он
побывал на областном и всероссийском демократических съездах,
которые проходили с большой помпой. Затем был «ходоком» в
высоких кабинетах, заверяя тогдашних боссов, что «назад пути
нет, и провинциальная Россия полным ходом движется к
капиталистическому процветанию».

Деньги, взятые в кредит, Стрелок тратил бездумно. Купил себе в дом
видео– и прочую аппаратуру, мягкую мебель. Ждал больших
прибылей, но «Жозефина», работавшая по принципу «купи-продай»,
приносила одни убытки. Киоск под названием «Белокурая Жози»,
торговавший, в основном, фальшивой водкой, доход приносил, но
продавцы обжуливали Стрелка. Фермеры, с которыми заключил
договоры на выращивание картофеля, нашли более деловых и
выгодных партнеров. Впрочем, настоящих земледельцев среди них
почти не было – те же «фермеры в белых рубашках», о которых с
ехидством писал журналист Висельник.

Нам с Левой за месяц работы Стрелок не заплатил ни копейки. И не
потому, что на счету не было денег – просто у него такая натура
халявная. Вот, дескать, раскрутимся, заработаем кучу
«бабок», тогда и с вами рассчитаюсь. Не зря с младенческих лет он
получил прозвище Стрелок – то сигарету «стрельнет», то
рублик. Таким и остался этот седой лысый «пацан».

Пал Иваныч, встречая Стрелка на улице, показывал на него пальцем –
вот идет язва первичного русского капитализма! Как был
тунеядцем, так и остался. Ишь как опять берет свой диссидентский
на глаза надвигает!..

Стрелок сердито фыркал, отворачиваясь всем своим мясистым
постсоветским лицом. Седеющие и пушистые бакенбарды казались
приклеенными, и делали его похожим на спившегося провинциального
актера.

Всех сотрудников «Жозефины» Стрелок называл «мальчиками».

«Организуйте, мальчики, бутылочку…» – а денег не дает.

«Да пошел ты…»

Однажды привел нас с Левой в магазин. И говорит продавщице:

«Лариса, лапонька, заинька, красавица…».

Лариса с иронической улыбкой смотрела на него.

«Мне надо две бутылочки водочки, пару баночек консервиков, три
плавленых сырочка, буханочку хлеба…».

Как не дать в долг известному коммерсанту, ворочающему делами фирмы
с красивым названием? Авторитет подкреплялся солидным
«комсомольским» брюшком – не выпяченным, а как-то

по-джентельменски отвисающим вниз.

Стрелок указывал важным холеным пальцем на нас с Левой:

«Эти мальчики отдадут тебе деньги, Ларисонька, с получечки…».

Вот те раз! А мы-то надеялись хотя бы раз в жизни выпить за счет
Стрелка! Да и будет ли она, «получечка»?

Вздохнув, продавщица выставила пару бутылок и закуску. Вскоре мы уже
сидели на берегу пруда, в тени дикой яблони.

Лева шутил: Стрелок и гласность несовместимы! Никогда не скажет о
том, что у него в кармане завелась лишняя десятка.

Стрелок на шутки не обижался, но требовал, чтобы мы называли его «боссом».

По пьянке хвастал, что продает все, что попадает в его руки, вплоть
до самолетов и пароходов. У «коммуняк» валяется много
разного барахла, и глупый Запад купит все это по хорошей цене. Его
«Жозефина» прогремит еще на весь мир!

С детских лет Стрелок обожал все французское. Уверял, что в юности
был копией Алена Делона. Предел мечтаний – купить «Ситроен» и
женится на «белокурой Жози», пусть даже по происхождению
она будет русская.

«Ты не буржуй, а просто жулик! – охарактеризовал его однажды Пал
Иваныч. – Куда тебе в капиталисты с твоим либеральным
пузцом!..».

Был у Стрелка охранник – мелкий уголовник по прозвищу Хмырь,
отсидевший пару раз за мелкие кражи. Хмырю тоже под пятьдесят –
согбенный, туберкулезный, в наколках, хитрый взгляд прищуренных
глаз. Частый гость Стрелка – его «идеолог» и советчик
Любомудрий Висельник.

Офис «Жозефины» располагался в брошенной деревянной хате на окраине
поселка. Когда-то в домике жила старушка, но она умерла, и
Стрелок каким образом завладел вросшей в землю избушкой.
Одичавшая кошка жалобно мяукала в сарае, иногда заходила в дом,
превращенный в «офис». Животное голодало – закуска в «офисе»
скудная, в основном огуречно-луковая.

Стрелок был уверен, что через год-два он построит на месте избушки
современное здание из стекла и бетона, украсит его
современной мебелью, компьютерами и факсами, чтобы сподручнее держать
связь с банками всего света. Мечтал поставить спутниковую
антенну, чтобы принимать телепередачи из Франции.

Одевался он тоже своеобразно: на плечах замызганная бархатная
жилетка, купеческие часы на серебряной цепочке. Широкие брюки
солидно отвисали на заду и коленках. На ногах новенькие модные
кроссовки. Из бокового кармана торчит синяя чековая книжка с
заранее проставленными печатями. В любой момент Стрелок мог
пойти в банк и снять нужную сумму. Деньги, выданные в
кредит, быстро таяли, но дела никак не хотели идти в гору. Купил
до дорогой цене машину картошки, а сбыть ее не смог –
валялась кучами возле офиса, засыхала и прорастала.

Вечно пьяный Хмырь, изображая «крутого», сидел в тени березы,
поигрывая резиновой дубинкой, одетый в простую ковбойскую рубаху и
камуфляжные штаны, заправленные в кирзовые сапоги. Хмырь
тоже не получал зарплату, и пропивал помаленьку картошку – все
равно ей пропадать.

Однажды в «офис» явился подвыпивший Пал Иваныч – выручать меня и
Леву из «капиталистического ада». Хмырь не хотел впускать
скандального старика в деревянную покосившуюся калитку,
замахивался дубинкой, но ветеран революции бесстрашно наступал,
размахивая самодельной ореховой тростью.

Мы с Левой взяли старика под руки, усадили в тень. Старик перевел
дух, малость успокоился.

Показал на Хмыря пальцем – теперь я знаю, кто крадет у моих соседей кур!

«Харе, дед, базарить! – Хмырь примирительным жестом засунул дубинку
под стреху сарая. – У меня там малость самогонки осталось…».

Ветеран поначалу отказывался выпивать в компании с представителем
«криминалитета».

«Какой же я «криминалитет»? – обиделся Хмырь. – И насчет кур у тебя
никаких фактов нету…

Стрелок поначалу затаился в своем чулане, ему не нравилось появление
Пал Иваныча на территории «офиса», он грозился вызвать из
города «быков», которые быстро наведут порядок в этом
захолустье.

«Вызывай хоть «баранов»! – ворчал старик. – Я прошел допросы 37-го,
Чадлаг, на твои угрозы мне наплевать. Смотри, чтобы эти
«быки» тебя самого не затоптали…».

Предупреждение, как выяснится позже, оказалось пророческим…

А в тот день дело кончилось выпивкой. Расположились неподалеку от
«офиса», за полуразвалившимся овином. Стрелок сходил в хату,
побряцал сейфом, и выдал Хмырю денег на литр самогонки. На
газете с фотографиями певцов и актеров разложили зеленый лук,
подвядший хлеб, немного сала, на запах которого пришла,
робко мяукая, серая кошка.

«На, киска! « – Стрелок со вздохом кинул ей кусочек сала.

Старик поднял стакан, произнес небольшую речь:

«Товарищи! Сладость поэтического рабства дотлевает в спокойном свете
нашей провинции. Настоящие голоса ушли из моего чичичилетия
(так произнес он это слово из-за отсутствия зубов), конец
которого окрашен алым остатком моей пламенной жизни. Грядет
новый феодализм, замки, рыцари в бронеавтомобилях... Не
родился еще новый Тургенев, который воспоет эти невразумительные
времена возрожденного крепостничества».

Выпили одну, другую, и «классовые» противоречия как рукой сняло.
Стрелок повеселел и сделался своим в доску, травил анекдоты из
жизни «новых» русских, к которым, судя по замашкам,
причислял и себя.

«Возьми, дед, картошки! – С пьяной широтой взмахивал он руками. –
Вон ее сколько тут валяется.… А то уже прорастать начала…
Крепко я, однако, погорел на этой картошке!».

Стрелок пил стакан за стаканом и вскоре начал плакать: зачем я,
братцы, полез в этот идиотский бизнес? Сидел бы сейчас с вами на
равных, радовался мирной жизни! Не хочу быть «шефом».
Печать – в пруд, чековую книжку – в сортир! Все равно на счету
остались копейки...

Он прилег на мешковину и заснул в тени черемухи. Кошка,
облизывалась, подкрадывалась к последнему кусочку сала. Хмырь
предупредительно выставлял вялую ладонь:

«Ша! Я тебе и так всю ветчину скормил!..».

«Отдай животному последнее! – воскликнул Лева. – Все равно ваша
фирма лопнула…».

Хмырь вздохнул, бросил кошке последний кусок сала.

«На, киска, хавай! Бедная «Жозефина» накрылась одним местом…».

«Пойдемте, ребята, домой! « – воскликнул Пал Иваныч, когда Хмырь,
допивший последнюю самогонку, заснул на траве.

Кошка умывалась в тени лопуха, поглядывала на Пал Иваныча круглыми
благодарными глазами.

Мы с Левой покидали «Жозефину» навсегда, унося за плечами по мешку
отборной картошки – сгодится старику на пропитание, тем более
сам Стрелок разрешил!

Вскоре прошел слух, что к Стрелку приезжали из города ребята на
старенькой, но солидной иномарке. Стрелок, пообещав вернуть
деньги, в тот же день ударился в бега. Кто-то видел его в
областном городе – бородатый лысый бомж просил возле церкви на
пропитание. Другой, лечившийся от белой горячки в Ельце,
распознал Стрелка среди пациентов дурдома.

В память о нем в поселке остался крохотный магазинчик под названием
«Белокурая Жози».

Таблетка от призраков

Пал Иваныч спозаранку пришел ко мне домой, постучал в окно: выручай!
Дай хоть какую-нибудь таблетку – одолевает классовый враг!

– Какую вам таблетку, дедушка? И кто вас, черт побери, одолевает?

– Призрак крепостничества в лице барина Тужилова. Ведь я был
когда-то дворовым мальчиком, прислуживал ему, и покойный Николай
Афанасьевич отнюдь мне не чужой.

Выяснилось, что старик с глубокого похмелья, поэтому, вместо
таблетки, я быстренько сбегал к бабке Паучихе и взял в долг
чекушку. Она, конечно, не давала, но, услышав, что Пал Иванычу
похужело, принесла из чулана пыльную посудинку.

Выпили мы с ним по стопке, и ветерану вмиг полегчало.

– Мне дела нет до прошлой жизни! – со слезой в голосе воскликнул он.
– Именно я, несмотря на возраст, хочу видеть новое и только
новое! Ведь я уже в 21 веке!.. А Тужилов остался в 20-м –
незаметный советский сельхозчиновник. Кто же тогда мчится на
птицах-иномарках по Руси?

Порка

– Причина революции и прочих потрясений в том, что меня, дворового
мальчишку, публично выпороли посреди хозяйственного двора –
подозревали в воровстве. А вещички крал не я, а барская
портниха. Дворня смеялась, зато у меня до сих пор болит задница
от несправедливого наказания. Дворня смеялась от души,
пальцами на меня показывала:

«Так ему и надо, сыцалисту!».

У меня с детства прозвище было такое: «Пашка-сыцалист», да и родился
я, между прочим, с зубами…

Герб

В нескольких словах Пал Иваныч описал герб рода Тужиловых: всадник в
рыцарских доспехах – дань романтизму. Мифический всадник
погубил русское барство, увлек его не на ту дорогу. Не
завоеван Иерусалим, не оплакан Гроб Господень.… Как же так они
ничего не успели, ничего не сделали в истории, баринья-то наши,
господа Обломовы?..

В руке всадника меч. Однако род Тужиловых – не воины, а разорившиеся
мелкопоместные дворяне, которых в ту пору было множество, и
служивших, в основном, по гражданским ведомствам.

Им подошел бы другой герб – человек во фраке и цилиндре на фоне
небрежно вспаханного поля. На заднем плане мужик в лаптях и
лошадь, запряженная в соху.

Кофе

Кухня, заспанные повара, медный, булькающий на печном огне кофейник,
горячие сдобные булочки, которые Павлик приносил по утрам в
комнату молодого барина.

Но сначала надо было затопить печку в его комнате.

– Барин, вставать пора! – кричал Павлик, сбрасывая на пол
громыхающие охапки дров. – Вы же сами такой режим установили, чтобы в
семь утра вас будить!..

Молодой Тужилов в ту пору предавался философским увлечениям, писал
труд о фаланстерах и об улучшении положения крестьян. Барчук
привставал в постели, изумленно глядел на Павлика, бессильно
откидывался на подушки.

Павлика запихивал в печку дрова, поджигал бересту, наструганные
лучинки. Огоньки охватывали поленья, весело бежали по ним, треща
и колеблясь. На стенах играли желтые отблески.

«Какой ты, Пашка, вредный, спать не даешь!…».

Однако вставал, умывался над медным тазиком, утирался льняным полотенцем.

Музыка

Ежедневно Тужилов упражнялся в игре на рояле. Иногда получалось
ничего, но чаще плохо – к музыке у барина не было способностей.
Часто мелодия получалась такая путаная и грустная, что
ввергала в уныние даже Павлика, прибиравшего комнату. На глазах у
обоих появлялись слезы. В музыке звучала непонятная
вольность. Павлик мечтал о тех времена, когда сам станет «красным
барином».

Тужилов, в свою очередь признавался, что во время игры видит в
воображении фаланстер и вольное поселение мужиков на своей земле.

После смерти отца молодой Тужилов открыл столовую для крестьян, но
длилась эта затея недолго.

Главный вопрос

«Куда делся ваш социализм?» – с ехидцей в голосе спрашивал призрак
Пал Иваныча. А тому и ответить нечего.

– Хрен его знает, куда он пропал… – старик огорченно оглядывал углы хаты.

В пути

«Рука гаишника проваливается сквозь меня! – хвастал Тужилов-призрак,
приехавший погостить к Пал Иванычу накануне каких-то
выборов. – Часто просят остановиться, выйти из иномарки».

– С призрака невозможно взять ничего – на него можно только смотреть
и ужасаться… – восклицает Пал Иваныч – Небось, в дороге
никому ничего не подавал?

Барин смущенно разводит руками: неизвестные люди в масках
конфисковали иномарку – дескать, призраку-лоху положено ходить пешком.

Барин всегда называл его Павлушкой. Пал Иваныч не обижался. Да и как
еще называть дворового мальчика?

– Я хозяин этой земли и каждый день являюсь сюда в красках солнца! –
высокопарно заявил Николай Афанасьевич.

Любит высокие слова. С юности поэт. Его стишки в свое время в
петербургских журналах печатали.

Смотрит на родные места и не узнает их: где жалкие хибарки, крытые
соломой? Что за век наступил?

Родового поместья не нашел. После революции двухэтажный дом
разобрали по бревнам и перевезли в райцентр – под здание райкома.
Потом и вовсе раскатали на дрова, а райком построили новый,
кирпичный. И не райком он теперь, но администрацией зовется.
Старик ностальгически вспоминает – когда-то получил в райкоме
восемь выговоров по партийной линии с занесением в учетную
карточку – «за поведение, несовместимое со званием
коммуниста».

Лирика полей

Призрак:

– Бывало и у меня, дорогой Пал Иваныч, настроение самоуничижения,
когда готов был целовать руку молодой крестьянки. Где они
теперь, эти руки и души? Барским духом здесь давно уже не пахнет
– одни лишь председатели и прочие начальники, сменившие
прежних господ...

– Да здравствует дух русской революции! – восклицает Пал Иваныч.

– Врешь, Павлушка! А еще молочным братом прозываешься…

Старик урезонивает призрака: были в нашей жизни и хорошие моменты:
ты, Николай Афанасьевич, научил меня играть в шахматы, угощал
мороженым... Ты был воистину добрым барином!..

Тужилов с иронией припомнил, как пятилетним заблудился в лесу,
который до сих пор называют Чемеришником.

– Ты, малец, как волчонок, нюхом своим нашел меня в кустах –
дрожащего от росы, заплаканного. Матушка боялась, что я умру,
потому что наелся волчьих ягод.

– Воспоминания детства ничтожны и не имеют общественного значения! –
сердился старый активист. Он торопился выпить новые сто
грамм – после этого призрак на некоторое время уходил в тень. А
перед глазами выпившего ветерана по всему горизонту
трепетали алые стяги.

Философия

После разгрома барской усадьбы Пал Иваныч нашел в золе тетрадку с
обгоревшими уголками: в нее барин записывал «философическую»
мелочь.

Одну фразу Пал Иваныч помнил до сих пор: «Время жизни дано нам на
краткий подвиг».

Барин изучал немецкий, французский – языки давались ему плохо. Зато
нравилась француженка-гувернантка. За ними подглядывал «этот
несносный и вредный Павлушка».

Молодой барин мечтал побывать в Европе, но не было денег... И
говорил он с горечью: «Ну, какой же я на самом деле барин?».

Экономика

Несмотря на молодость, Тужилов интересовался экономическими
проблемами. Отчего скудеют помещики? Почему истощается мужик? Читал
книги Гоголя, Фурье, прочих утопистов.

Удивлялся, что обедневшие дворяне приобретают мещанские взгляды.

Прошли годы: сидят за столом тощий пьяный старик и призрачный барин,
укоряют друг друга вопросами:

– Где ваш социализм?..

– А где ваш добрый царь?..

И т.д.

«Фаланстер»

На хуторе Тужилов построил несколько домов и столовую. Назвал
сообщество непонятным словом «фаланстер».

Сердцем фаланстера была столовая, где сообща обедали, в том числе и барин.

Кормили хорошо, на обед давали мясо. Плотник Антюфей выдал фразу:
«Наелся, как омертвел!..».

Тужилов и сам работал с крестьянами в поле: косил хлеб, грузил на
телеги снопы, стараясь не отставать от мужиков.

Вечерами качался от усталости. Но постепенно втянулся, привык.
Загорел, похудел. На него поглядывали молодые бабы: чудит барин!
Женщин молодых старался не упускать и девками не брезговал.
В одну влюбился так, что едва не женился.

Павлик, наоборот, старался найти предлог, чтобы не ходить с барином
в поле. Пьянствовал, валялся на барской постели, читая книги
анархистов, которые ему давал учитель по фамилии Отчаев.

Революция

– Если бы не Тужилов, революции в России не случилось бы… –
объясняет старик заплетающимся языком.

– Почему?

– Хрен его знает. Так теперь видится. Даже нигилист Отчаев был не
так опасен, как мягкий либерал Тужилов. От барина я впервые
услышал это идиотское слово «прогресс». Молодой барин целиком
разделял взгляды Фурье, согласно которым человечество
охвачено злыми страстями, и для преодоления этих грехов надо
организовать великую революцию.

Павлик, дворовый мальчик, недоумевал – какие могут быть «страсти» у
крестьян, измочаленных непосильной работой? Откуда грехи в
скудной жизни? Надо спасти людей от непосильного труда –
тогда и будет настоящий прогресс!

Конец «Фаланстера»

Во время обеда Тужилов растолковывал крестьянам принципы равенства и
справедливости. Редело барское стадо, переводимое на мясо…

Плотник Антюфей, поглаживая круглый живот, с удовлетворением
говорил: выходит, при социализме я буду не только плотником, но и
гражданином!..

Отчаев, презрительно глядевший из угла столовой на крестьян, делал в
блокноте пометки. Этот блокнот до сих пор лежит в сундуке,
старик не смог разобрать каракули, однако из принципа не
отдает отчаеведам. Устная резолюция Отчаева была такова:
бесполезно этих людей призывать к идее!

Тужилов с огорчением смотрел на своих крестьян: если социализм не
поселится в их душах, зачем тогда затевать партию?

Вскоре столовая сгорела, и деревенский «фаланстер» прекратил свое
существование.

Призывы Отчаева

Злой и нервный студент, изгнанный из университета за вольномыслие,
учитель сельской школы. На лице неизменная ироническая
усмешка.

«Мы должны быть всегда и везде!»– объявлял он. На вопрос, кто такие
«мы» ответить затруднялся. Возможно, в его воображении витал
призрак будущей партии, которая не забыла своих
первопроходцев и бомбистов. Придя к власти, партия заказала знаменитой
писательнице Гельтруде Стоячей сочинение многотомной
«Отчаянианы».

Несмотря на презрение к миру и жизни, Отчаев заходил иногда к
колдуну Федосеичу, чтобы узнать, в чем секрет бессмертия.

Колдун не употреблял ни вина, ни водки, питался одними корешками, и
с помощью таких пустяков одолевал тысячелетия.

Нигилист донимал Федосеича революционными вопросами: почему, дед, не
чувствуешь бунтарского напряжения, скопившегося в России?
Почему твое морщинистое лицо не овевает ветер приближающейся
революции?

Колдун, как рассказывают, брякнулся на земляной пол, приложился
ухом: глубины и могилы молчали. Отчаев рассердился и ушел, не
взяв пучок «малохольной» травы, которую колдун предлагал ему в
качестве средства от раздражения.

Я допытывался у Пал Иваныча: откуда взялся Отчаев, и почему он имел
огромное влияние на Тужилова?

– Отчаевых в народе называют бесами. А бесы всегда приходят невесть
откуда. Наш революционер явился из нейтральной поповской
среды. В России наступило предгрозовое затишье, отчаяние,
жажда, как говаривал Максим Горький, бури. Ненависть в Отчаеве
бурлила сама собой.

Тужилова бывший попович недолюбливал: барчук! катается верхом на
лошади, сочиняет стишки о красотах природы, в то время как
крестьяне гнут на него спину.

Молодой барин выражался об Отчаеве потихоньку, почти шепотом, с
затаенным презрением: сидит в седле, как мужик!..

– Пламенные статьи, прокламации!.. – ворчит Пал Иваныч. – Появись
Отчаев в наше время, на него никто бы не обратил внимания –
обычный юродивый, вкусивший университетских знаний.

Женский вопрос

Тужилов прочел роман Чернышевского «Что делать», и ему мерещились
Лопуховы, Кирсановы, Веры Павловны. Мечтал устроить
равноправие женщин в деревне, завести для них швейную мастерскую.

Вскоре Тужилов женился на дочери соседа, генерала в отставке
Горюхина. Дочка его, Изабелла Горюхина была смазливой черноволосой
«эмансипе», окончившей какие-то женские курсы.

Отчаев не одобрял такого шага: пропал в тебе, брат Тужилов, революционер!

Изабелла хотела жить на широкую ногу: балы, наряды, пикники, общение
с молодыми людьми.

Тужилов ревновал, были тому основания. Он приуныл, потемнел лицом –
тут уж не до проблем социалистического общества.

Компаний, шумного веселья Тужилов не любил, томился среди молодых
повес, терпеть не мог романсов, пасьянсов, и прочей дребедени.
Когда полиция завела дело о самовольном образования
«фаланстера», и выслала Тужилова на два года в Вилюйск, Изабелла
поехала поправлять свое здоровье в Карлсбад.

Она считала революцию глупой затеей, мешающей жить нормальным людям.

Стихи Отчаева

Вернувшись из ссылки, Тужилов развелся с Изабеллой. Генерал при этом
отсудил у него лес и пару деревень.

К Отчаеву молодой барин стал относиться более прохладно. Он уже не
выезжал с ним на совместные конные прогулки, да и пешком они
теперь гуляли редко. Учитель видел такое к себе отношение и,
в свою очередь, злился на «барчука».

«Знаем мы этих Отчаевых!.. – сказал однажды Тужилов Павлику, когда
они остались одни. – Думы у них великие, но при этом они
хорошо обедают и выпить не дураки-с…».

Павлику тоже не нравился Отчаев, говорящий на «О». На голове учителя
рыжие редкие волосы, сквозь которые просвечивает кожа,
большие красные руки, пальцы шевелятся, как от нервного тика.
Иногда он тайком сочинял стихи. Пал Иванычу запомнились такие
строчки:

Гроб мой холоден,

как воротник гимназиста.

Юноша голоден,

осень неказиста.

Бывший семинарист упрекал Тужилова:

«Идеями революции проникся, в Италии, затем и в ссылке побывал, а
пятнадцатилетнюю горничную Алену эксплуатируешь… Научил ее
читать, и теперь она проливает слезы над книгами о рыцарях и
несчастной любви. Отбери у нее книги и вели несчастной девушке
скорее становиться под наши знамена, коль имеешь на нее
власть…».

Мысли о народе

– Что же сближало Отчаева и Тужилова? – спросил я Пал Иваныча.

– Мысли о народе! – ответил старик. – В то время никто не мог дать
ответ на простой вопрос: а что же такое народ? Не знали этого
ни в кружках, ни в тайных сообществах. Отсюда вытекали
«мытарства диалектики». Достоинства Тужилова в его доброте. Как
ни странно, «добрые» баринья стали благодатной почвой для
революции. Хотя по сути своей и натуре Тужиловы не чувствовали
долга перед народом. Им хватало игры в партии на земских
собраниях.

После развода с Изабеллой Тужилов опять увлекся деревенскими
девками. Тут ему и вовсе не до революции стало. Увлечение женским
полом у них наследственное, дед Тужилова, по словам стариков,
тоже любил «девок матрёнить». Взамен девки требовали
«украшениев из Явропы».

Бабка Тужилова по прозвищу Блоха прославилась тем, что во время
эпидемии холеры приказала носить себя в стеклянном ящике – чтобы
не заразиться! Все придворные были наряжены в мундиры.

Занятие «женским вопросом» помогло Тужилову забыть о «дальних
далях», о грядущей революции, которую он возненавидит в 17-м,
когда мужики разграбят его усадьбу. Позднее Тужилов сбежит за
границу и предаст анафеме Красный Октябрь.

Окончание следует.