Проза

После расстрела Степной Розы Пал Иваныч сильно тосковал, но вскоре
судьба преподнесла ему очередной сюрприз:

«Ученова пымали! – доложили вечно пьяные помощники, заволакивая
на крыльцо бывшепоповского дома перепуганное бородатое существо.
– Бродил по деревне, менял приборы на четыре ковриги хлеба. Наш
мужик не дурак – ему технические штуковины и на хрен не нужны...»

Пал Иваныч пригласил пленника в кабинет, напоил чаем, угостил
остатком яичницы. Старик с жадностью поел, оживился, весело заискал-зачесал
в замусоренной бороде. Оказалось, что вовсе не простой дедок попался,
а известный ученый по отлову жирных молний. Еще до семнадцатого
года ему предлагали в Америке отдельный дом для жилья и лабораторию,
а он, чудак, отказался, потому что, дескать, любит, Россию и вообще
патриот своего и без того распроданного и униженного отечества.

«Будешь помогать нам с помощью фронта науки уничтожать белых!»
– вынес устную резолюцию предсовнаркома крохотной республики.
И зачислил ученого в особый взвод, назначив усиленный спецпаек
в виде пшена и сала. Ученый под охраной двух красноармейцев сходил
в балку, принес спрятанные мешки с аппаратурой, смахнул крошки
глины с проводов и зеркальных шаров.

Белоказаки показались в степи во второй половине следующего дня.
Пал Иваныч быстро поднялся на колокольню, отобрал у дозорного
бинокль.

«Выпускайте профессора!» – скомандовал он.

Одинокая тачанка выскочила из распахнутых ворот бывшепоповской
усадьбы, помчалась навстречу вражеской конной лавине. Посеред
тачанки сидел ученый в кальсонах и жилетке на голое тело – его
подняли выпившего (солдаты напоили) с постели и прямиком отправили
в бой. Профессор что-то бурчал себе под нос, перебирал непослушными
руками винты и провода, которые не хотели скручиваться в нужные
узлы.

Возница – рыжий паренек, потерял шапку с красной ленточкой наискосок,
но даже не оглянулся вслед партизанскому головному убору, хотя
шапка была совсем новой. Не доезжая сотни метров до вражеских
кавалеристов, возница, согласно выученной инструкции, лихо развернулся
и помчался обратно. Обернувшись, тряхнув вожжами, прокричал ученому
что-то матерное и обидное. Старик не понял, начал переспрашивать.
Тогда третий член экипажа, пулеметчик, толкнул его сапогом в бок:
делай свое дело, чертов хрыч! Ученый от толчка повалился на охапку
сена, провода выпали из его рук.

Пал Иваныч, наблюдавший за началом сражения в бинокль, выругался:
«Проклятый старикашка! Шарлатан! Козлобородый жулик!..

Смуглый пулеметчик хорошо знал свое дело. Как только конница приблизилась,
он открыл огонь. Несколько казаков упали, в то числе и знаменосец.
Заржали раненые лошади.

В груди Пал Иваныча, не отрывавшего глаз от окуляров бинокля,
загорелась радость.

«Сыпь еще! – кричал он, забыв о неповоротливом ученом старике.
– Давай Коля!..»

Тем временем помощники Пал Иваныча сбежали в лес, прихватив сундучок
с республиканской кассой. Они тоже не верили в старорежимную науку,
и занижали паек питерского гения, самогон ему поставляли слабый.

Вечернее небо сияло синевой. Ни облачка. Тачанка вдруг побежала
неловко, завиляла. Через бинокль Пал Иванычу было видно, как рыжий
возница упал лицом вперед, не выпуская вожжи из намертво сжатых
кулаков.

Ученый уселся в прежней позе, приставив палец ко лбу и размышляя,
куда приткнуть очередной проводок. Старик был настолько поглощен
своим делом, что ход боя его ни капельки не интересовал. Пулеметчик,
вращая ствол то влево, то вправо, отбивался от преследователей.
Научный богогневный эффект под неуклюжими пальцами старичка, да
еще на тряской тачанке, никак не хотел получаться. В бинокль Пал
Иванычу было хорошо видно, как старичок шлепает себя по красной
распаренной лысине и беспомощно разводит руками – забыл в кладовке
самую нужную деталь!

По обочинам села и возле оврага защелкали выстрелы – это отстреливались
из окопов отряды самообороны. Из леса с кольями выбегали одичавшие
«меховые» люди, и конница сходу крошила их саблями, как низший
первобытный пролетариат. Кровь «меховых», сражающихся за смысл
истории, пахла голодным грибным соком.

Неожиданно августовский воздух наполнился треском, как если бы
три тысячи волостных писарей принялись разрывать на клочки архивные
бумаги. Волосы Пал Иваныча наэлектризованно зашевелились, кожа
на руках пошла пупырышками. Воздух освежился, наполнился сладостью.
В небе заиграли желтые, невесть откуда взявшиеся облачка. В аппарате
ученого загудело, защелкало, захрюкало пространственными голосами.
Просыпался невиданный, научный зверь, вспугнутый закорючистой
научной формулой. Заметались разноцветные воздушные змейки, протянувшиеся
к оврагам с ключевой водой. Прогнулось диском выпуклое полунебо.
Взметнулась под черным солнцем сверкающая сабля, окрашенная кровью
перерубленной шеи пулеметчика – чернявая голова, свалившись с
тачанки, кувыркалась, словно мячик, под копытами громыхающей конницы.

Старик-ученый, вмиг протрезвев, как зачарованный смотрел на взметнувшееся
над ним сабельное лезвие, играющее радугами от поляризации воздушных
частиц. Дрожащая веснушчатая ладонь поворачивала деревянный шпенек
прибора.

Пал Иваныч стиснул ладонями бинокль, наводя его резким образом
на сбавляющую ход тачанку: пулемет стрелял короткими всхлипывающими
очередями, корчилось на буром сене обезглавленное тело стрелка.

С колокольни, без всякого бинокля, был виден народный гнев, скопившийся
за тысячу лет и обрушившийся в виде страшного жара на противника.
До самого горизонта степь заполнилась огненным киселем, бурлящим
в оврагах золотистыми вспыхивающими потоками. Глаза Пал Иваныча
закрылись от невыносимой температуры мгновенного огня, будто взорвался
эшелон снарядов. Боевое пространство меж горбатыми холмами окуталось
горячей тишиной. По верхушкам лозин прыгали жемчужные искры.

Казак от тачанки не отставал. Рука воина замешкалась лишь на мгновенье
– лезвие сабли стремительно опускалось на багровую лысину ученого,
однако в этом ярко ревущем моменте определенный и четкий ум взял
решительный верх – стрелка лупоглазого вольтметра, купленного
на базаре у спекулянта, дернулась, с писком ударилась о гвоздик
ограничителя, закрутилась повиличной спиралью, вмиг поникла, как
живая, превращаясь от температуры в белую, секущую стекло насквозь
капельку металла. Капля обожгла ладонь экспериментатора, и он
не ойкнул, не выругался, но как-то удовлетворенно енькнул.

Добровольцы из окрестных деревень, мужики с винтовками, покинули
окопы, чтобы идти в последнюю атаку со штыками наперевес, но тут
же повалились мешками кто куда от хлопка раскаленного взорвавшегося
воздуха. Первую минуту нечем было дышать, и некоторые из людей
думали о том, что не зря они пожертвовали медные чайники и самовары,
которые ученый распаял в свой усовершенствованный прибор. Медные
лоскуты домашней утвари пригодились на обшивку деревянного, высотой
с оглоблю, шеста, установленного посреди тачанки наподобие мачты
степного корабля.

Клубок молний, сорвавшись с шеста, расщеперив сотни щупалец, охватил
ими, как веточками, всадников и, в первую очередь казака, собиравшегося
убить ученого, – капельки расплавленного лезвия сабли серебристыми
шариками ширхнули по ковылям. Небесный огонь, благодаря расчетам
ученого, недаром евшего республиканский хлеб, имел четкое классовое
чутье. Запахло горелой побежденной человечиной. Лица скачущих
всадников на ходу становились черными. Люди и кони мчались с грохотом
вперед, рассыпаясь на ходу обгорелыми дымящимися скелетами, превращаясь
в безмолвный кусковой пепел, устилающий степь диким горячим порошком.

Народ маленькой партизанской республики торжествовал победу. Пал
Иваныч, высунувшись в проем колокольни, выкрикивал соответствующие
моменту лозунги.

С радостными визгами носилась по выгону детвора, метавшая самодельные
дротики в смрадное пространство догорающего поля, из которого,
кренясь, выползала пьяная полуразбитая тачанка с обалдевшим от
дыма и жара стариком.

«Отставить баловаться! – прикрикнул на детей Пал Иваныч, спустившийся
с колокольни на землю. – Ученого своим дротиком покалечите, а
он мне дороже церковного золота!»

Он не знал, что спустя неделю шкодливые помощники продадут ученого
атаману Гнусарю. И лысый тихий старичок, не согласный работать
на бандитов, будет публично расстрелян в центре деревни Тужиловка.

Но это будет потом, а пока остаточные клочки молний причудливо
бегали по лысине ученого, растопыривали ему бороду течением магнетических
вихрей. Старик кое-как слез с тачанки, побрел, покачиваясь, к
выгону, в центре которого стоял руководитель республики. Лицо
старого человека было мокрым то ли от слез, то ли от искусственного
дождя, который кипятком обжигая зевак, проливался то здесь, то
там. Разбегался, весело матерясь, ошпаренный народ.

Ученый потребовал обещанную чарку водки и щей с салом. Он весь
трясся от вынужденного массового уничтожения. Пал Иваныч успокоительно
гладил его по маленькой лысой голове, машинально соскабливая с
нее ошметки прикипевшей грязи.

В степном горизонте не рождалось никаких звуков – однообразный
гул пораженной земли, глухой стон, расходившийся по всей округе.
Над черными дымящимися комками летел сладкий, сдернутый с неба
озонный воздух.