Проза

Отряд Пал Иваныча расположился на постой в деревне Цкнтроповка, из которой только что выбили мамонтовцев. Увидел мимоходом черноволосую дивчину, и так она ему приглянулась, что помнил о ней даже во время заседания штаба. Досрочно закончив его, сел на заднее сиденье автомобиля, застеленное разогревшейся на солнце медвежьей шкурой. Толкнул шофера в спину ножнами сабли: вперед на поиски крестьянской красавицы! Смуглое, исполосованное шрамами лицо Пал Иваныча загорелось изнутри невоенным огнем.

Нашел девушку в поле, где она вместе с подругами и деревенскими женщинами вязала снопы. Увидел ее опять и ахнул – Степная Роза!

Вез ее на свою квартиру, поглаживал круглое налитое плечо под выгоревшим домотканым платьем: молчаливая, разгоряченная солнцем! Смотрела в пол, словно смущенная невеста, и машиной, в которой ехала впервые в жизни, совершенно не интересовалась, словно парижанка, привыкшая к персональному авто.

Пал Иваныч чувствовал, как при малейших подпрыгиваниях открытой машины волнуется и колышется его разгоряченная кровь. Он мечтал скорее положить дивчину на прохладную простыню, занавесить мешковиной окошко каменной пристройки, чтобы помощники не подглядывали. Автомобиль полз очень медленно, мотор чихал от плохого бензина. Пыль сзади поднималась столбом, вихрилась, накрывая тучей пассажиров и водителя, то и дело обгоняя движущийся экипаж. Красавица чихала, закрывая лицо ладонями, покрасневшими от колкой соломы.

Придорожные лозины замерли в безветрии, глянцевая листва отяжелела от пыли и не шевелилась. Казалось, эти полудикие лозины тоже ожидают чего-то сказочного, невероятного, которое уже начиналось. Въехали в темную кленовую аллею, посаженную еще старым покойным барином. Солнце яркими всплесками пробивалось сквозь густую листву. Под новую гимнастерку командира пролез холодок: никогда еще не влюблялся он в таком срочном оперативном порядке. Мучало сомненье насчет классового происхождения временной избранницы. Новое чувство напрочь вымело из головы наличную власть и заботы. В незнакомке он вдруг почуял то, чего прежде не понимал. С непонятной робостью смотрел он в нежно-коричневые, похожие на буржуйский шоколад, глаза, поглаживал осторожно черные блестящие волосы, выбивавшиеся из-под косынки, прикасался подрагивающим пальцем к жестким, высветленным полевым солнцем, бровям. Забыл на миг о великой, творимой всем русским народом революции, поддавшись временной оппортунистической влюбленности. Наклонился, понюхал ее плечо: материя пахла спелой пшеницей, васильковыми сорняками, горечью степного простора и подсыхающим потом молодого женского тела. Душистая сладость жнивья, золотистый блеск соломы на окрестных полях пьянили Пал Иваныча крепче любой идеи. В эту минуту он чувствовал что-то далекое, непохожее на войну – не из детства и даже не из будущего завоеванного счастья, но как бы совсем другую жизнь, которую ему теперь уже никогда не прожить.

Над автомобилем, и над всем простором временно угомонившейся войны плыли величавые светлые облака – невразумительная спокойная стихия. И так же Пал Иваныч не по-большевистски влюблено клонился к девушке, что внутренне стал презирать себя за смешную позу синематографического гимназиста. Пригрелся возле ее плеча, и все «измы» классически испарились из памяти.

«Отчего в тебе такое женское, колдовское? – всматривался он в фантастические извивы правильного, припухшего от жары лица, горевшего непонятным внутренним светом – ярче солнечного дня! – словно юной крестьянке все равно, чем заниматься – жать серпом пшеницу или стать на день-другой любовницей самостийного наркома. – Что в тебе есть такое происходительное? Кто ты, несравненная Степная Роза?»

Она в ответ улыбнулась, все так же глядя в покачивающуюся даль горячих пьяных горизонтов, пожала легонько, почти незаметно, плечами под облегающей ненарядностью будто бы и несуществующего платья.

Привел девушку в гоницу-»каменушку», где стены, сложенные из глыб известняка, хранят живительный, с приятным «духотком», неизбывный земляной холод. Чем только не пахнет в этой «каменушке»: и сухими пучками трав, развешанными вдоль стен, и мукой, наваленной в углу мешками, и остатками квашеной капусты в бочке, и салом-свежиной, которое утром принес откуда-то ординарец...

Только начал снимать с нее грубое платье, как вот тебе сам–третий! – сатана местного масштаба, личный враг Пал Иваныча по кличке Мрир. С виду человек, и разодет вроде кулацкого сына на гулянке – в лихо заломленном картузе, в зеркальных сапогах гармошкой, с цветком в петлице. Сам весь, однако, темный, будто волнами фигура ходит. И с вопросом: почему ты, Пал Иваныч, меня, главного специалиста в любовных и революционных вопросах, ни о чем таком подходящем не спрашиваешь, не интересуешься? Без хвастовства скажу, что с женщинами я как с самим собой. Через них мое телесное распространяется во все стороны вашего, а стало быть, и моего мира. Моя душа постоянно и равномерно горит в каждой женщине и осторожно в ней возвеличивается.

«Пошел ты к самому себе! – рассердился Пал Иваныч. – Всегда ты, пес, приходишь не вовремя!..»

И выстрелил в предполагаемый сектор хаты из маузера. В незваного гостя не попал, зато разбил нужную бутыль на столе – звякнули стекляшки, полился на земляной пол, разнося чистые ароматы, заказной перегон. Как слеза ведь был – любая дамочка не побрезгует! Степная Роза улыбнулась. В прохладе с лица ее спала краснота, в нем появилась древняя бледность, просвечивающая сквозь живой пух загара. Щека девушки сделалась холодной, как мрамор. Пал Иваныч поцеловал ее в эту щеку и почувствовал запах молодых грибов – так всегда пахнет возникающая женская прелесть. И сам весь мурашками покрылся в сумерках, желая окаменеть в таком состоянии навеки, чтобы не мучаться дальнейшей жгучей жизнью.

«Целуй ее, обнимай! – хихикал Мрир, потирая ладони. – Пришло твое ничтожное мгновенье маленького начальника. Иди к ней, но помни – завтра же ты должен отправить ее в уездный город, к родственникам, иначе тебе придется расстрелять Степную Розу собственными руками. Такова судьба. А судьба – это всегда я!»

«Врешь, проклятый контрик! Судьба – в руке Бо...» – но дальше у Пал Иваныча как-то не выговорилось. При чем здесь Бог, если судьбой уверенно распоряжаются материальные стихийные силы, которые надо крепко держать в пролетарском кулаке. И не надо нам тут мещанской диалектики! Но крестного знамения Пал Иваныч не осмелился совершить, и сатанинские чары остались неразрушенными.

А Степную Розу, действительно, расстрелял собственноручно. И вовсе не потому, что позвонили от верхнего начальства и указали. Нет... Со слезами на глазах расстрелял он ее в качестве необыкновенно любимой женщины, дочери предположительного кулака, а значит, классово подлежащей. Само тысячелетие, тогда еще вполне четко произносимое, поставило перед ним вопрос: или я, или она! Пал Иваныч подумал и выбрал идею, славу и жизнь вечную, оформившуюся в момент выстрела жгучей слезой революции...