Литературная критика

за Границей 5. Окончание

Франсуа Жибо

Маруся Климова: То есть вы написали своеобразную
сатиру на современные нравы, достаточно злую сатиру…

Франсуа Жибо: Ну да, я пишу в таком типично французском
стиле, как бы выворачивая мир наизнанку. В общем, я просто продолжаю
французскую традицию.

Мне кажется, что писатели всегда были настроены против окружающей
их реальности, и все критиковали современные им нравы и политику.
Естественно, я говорю в первую очередь о великих писателях. Вспомните
хотя бы Мольера, Вольтера, Монтескье, классиков 18 века – они
все критиковали окружающий мир. То же самое можно сказать и про
писателей 19 века – творчество Бальзака или же Золя, например,
является ужасным шаржем на общество– это убийственная критика
образа жизни французов, их обывательских мелкобуржуазных нравов.
О Селине и говорить нечего! Практически вся французская литература
стоит на критике, на высмеивании. Таким образом, выявляя скрытые
пороки, можно дать людям шанс избавиться от них, измениться в
лучшую сторону. Хотя, положа руку на сердце, должен сказать, что
к настоящему моменту, общество не так уж сильно изменилось, как,
впрочем, и люди. Писатели продолжают критиковать общество, но
практически ничего не меняется…

МК: А печальная участь Селина вас не настораживает?

ФЖ: Нет, у меня к несчастью нет таланта Селина. Селин –
это гений, у него свой стиль, своя манера, он полностью преобразовал
французскую литературу. Я вовсе не таков, я просто скромный писатель,
который решил написать роман на основе пережитых событий. Моим
друзьям книга не нравится, но это ничего не значит. Возможно,
она плохо будет встречена критикой, но и это не важно. С самого
детства я ощущал потребность писать. Большую часть из написанного
мною я сжег, а то, что осталось, думаю, достойно того, чтобы быть
опубликованным.

Я пишу, будучи уже в преклонном возрасте, потому что, мне кажется,
лучше начать писать после того, как ты пожил на этом свете, чем
наоборот. Например, тот же Селин писал о пережитом после того,
как многое успел пережить, все мысли созрели в его голове. И я
тоже кое-что пережил – я помню войну, взрывы бомб, потом освобождение,
я был и на войне в Алжире, я провел там очень много лет как офицер,
это было совершенно необыкновенное время. Потом в 1960, после
окончания войны я вернулся во Францию и оказался вовлеченным во
все большие политические процессы того времени... Мне есть, что
рассказать...

МК: Вы были на войне?

ФЖ: Да. Я полковник кавалерии. Кроме того, я учился в Высшей
Школе Национальной Безопасности. А за эту войну я получил Военный
Крест…

МК: А какие-нибудь литературные премии вы получали?

ФЖ: Два раза я становился лауреатом Французской Академии
и один раз – Медицинской Академии. И все за мои произведения о
Селине – вы же знаете, что он был врачом.

МК: Удивительно, но факт: до сих пор ни один
романа Селина не был экранизирован… Действительно ли режиссер
Франсуа Дюпейрон собирается сейчас снять фильм по «Путешествию
на край ночи»?

ФЖ: Селину не очень повезло с кино, хотя желающих снять
по его произведениям фильм было достаточно много. Однако всякий
раз либо сами режиссеры не справлялись с трудностями, либо продюсеры
в последний момент отказывались давать деньги под эти проекты.
Что касается Дюпейрона, то он действительно заявил о своем намерении
экранизировать «Путешествие на край ночи». Однако, вы же знаете,
какая это огромная работа – начиная со сценария и заканчивая монтажом.
Но могу вам определенно сказать, что примерно год назад контракт
с Дюпейроном был подписан, и теперь у него эксклюзивные права
на экранизацию «Путешествия». Кстати, подобный контракт на экранизацию
подписан впервые – все предыдущие проекты были в этом смысле гораздо
более эфемерными. Правда, насколько мне известно, на данный момент
кастинг еще не состоялся, хотя у Дюпейрона, как я слышал, много
кандидатов, которые хотели бы играть в этом фильме, однако окончательного
решения режиссер еще не принял. В общем, вся работа еще впереди.
И по-моему, они собираются снять двухсерийный фильм.

МК: Селину не повезло не только с кино, но
и с театром. В России только что увидел свет том, в котором собраны
его пьесы («Церковь» и « Прогресс»), а также сценарии и балетные
либретто. Однако ни один из сценических опытов Селина, по-моему,
так ни разу и не был реализован, то есть до сцены так и не дошел…

ФЖ: Нет, постановки все же были. Хотя, надо признать,
что «Церковь» чрезвычайно сложна для постановки: очень часто меняется
место действия и слишком много персонажей. Сейчас предпочитают
ставить пьесы, постановка которых обходится не очень дорого, в
которых занято минимальное количество актеров. Особенно если сравнивать
с послевоенным театром, то это отличие прямо бросается в глаза
– тогда в пьесах было задействовано огромное количество людей.
В этом отношении пьеса Селина «Церковь» выглядит не очень современно,
уж больно много в ней действующих лиц! Но тем не менее, по крайней
мере дважды ее ставили. Первый раз в середине 30-х в Лионе, в
театре Амандье, где она имела большой успех. Люди даже сидели
на ступенях, все места в зале были заняты, так что успех был налицо.
Кажется, она шла там два или три месяца, а потом постановку решили
даже продлить, настолько много желающих было ее посмотреть. Были
и еще какие-то попытки ее поставить, но уже не столь успешные.
Правда всякий раз пьесу сокращали, поскольку, как я уже сказал,
она довольно громоздкая… А «Прогресс», действительно, не ставили
ни разу. Вот интересная задача для современных любителей театра:
поставить пьесу Селина, которую ни разу не представляли на сцене!

Что касается балетных либретто, то один из них хотела

поставить Арлетти, однако у нее ничего не получилось. Но с балетом,
вообще, сложнее – тут еще нужна музыка, хореография, ведь авторами
балета, скорее, являются именно композитор и хореограф, а не либреттист.

МК: А вы любите театр?

ФЖ: Я часто хожу в оперу. У меня постоянная ложа в парижской
Опере, но я езжу и в другие: в Брюссель, Женеву, Парму, Венецию,
Милан и конечно, Зальцбург и Бахрейн...

МК: Часто ли вы ходите в кинотеатр «Пагода»?

ФЖ: Когда там идут хорошие фильмы. Но вы знаете, ведь «Пагода»
– это мой фамильный замок. В кинозале был салон моей бабушки,
где росла моя мать. В 1934 году из-за кризиса мой дедушка захотел,
чтобы это здание приносило прибыль, и салон превратился в кинотеатр.
В 1988 году мы продали его: этого хотели мои братья и кузены...
И все-таки я чувствую угрызения совести, как будто мы продали
замок своих предков.

МК: Два года назад вы возглавили еще и фонд Жана
Дюбюффе, картины которого я вижу у вас на стенах. Вы увлекаетесь
арт-брют? Кстати, что вы понимаете под этим определением?..

ФЖ: Жан Дюбюффе был основателем этого направления,
но я бы не сказал, что меня оно особенно интересует – скорее,
меня интересует творчество самого Дюбюффе. Есть “сырое искусство”
(то, что называют “арт-брют”) и окультуренное искусство. Окультуренное
искусство – это искусство, созданное художниками, которые получили
образование и которые занимаются творчеством сознательно, обычно
это даже является их профессией. А арт-брют – это искусство людей,
находящихся вне культурной среды, маргиналов: заключенных, безумцев
и других подобных им, не получивших никакого образования и занимающихся
искусством спонтанно, как говорится, по зову сердца. Короче говоря,
искусство для них просто является способом самовыражения, но сами
они находятся полностью вне социума – это маргиналы, вот и все.
Конечно, границы между арт-брют и обычным искусством часто бывают
достаточно размыты, поскольку теперь работы многих представителей
арт-брют тоже находятся в музеях, так что отделить одно от другого
бывает порой достаточно сложно. Дюбюффе, естественно, пытался
все это осмыслить, то есть он занимался этими художниками, записывал
свои мысли. Дюбюффе – это интеллектуал высочайшего класса, но
он сам ничего общего с арт-брют не имеет. Он искренне ненавидел
искусство, созданное профессионалами, однако, тем не менее, сам
все же относился, скорее, именно к его представителям. Так что
арт-брют и Дюбюффе – это совершенно разные вещи.

А началось все очень давно. И тоже благодаря Селину! Дюбюффе всегда
преклонялся перед Селином, несмотря на то, что последний не отвечал
ему взаимностью, то есть относился к его творчеству достаточно
прохладно… Так вот, мадам Селин представила меня Жану Дюбюффе
вскоре после того, когда сама впервые с ним познакомилась. Так
что я встретился с Дюбюффе, кажется, где-то в 1962 году, и постепенно
мы с ним подружились. У нас установились близкие отношения и незадолго
до своей смерти, где-то году примерно в семидесятом, он попросил
меня создать Фонд. А как только Фонд был создан – приблизительно
в 1973-1974 году – Дюбюффе попросил меня его возглавить. Так что
я был во главе этого Фонда с самого его основания. Просто одно
время по личным причинам я занимал должность вице-президента,
а президентом Фонда была Арманда де Трентиньян, дочь поэта Франсиса
Понжа. Но недавно мне снова пришлось возложить на себя все обязанности
и стать президентом, поскольку я уже очень давно этим занимаюсь
и в курсе всех дел.

МК: То есть вы предпочитаете профессиональное
искусство? Тем не менее, я где-то прочла, что не так давно вы
нашли на улице чернокожего художника и приняли в его судьбе живейшее
участие. Это правда?

ФЖ: Да, это был художник родом из Кот д’ Ивуар, его
звали Жак (так, во всяком случае, он сам себя называл), однако
он не являлся представителем арт-брют. Когда он умер, мы узнали,
что три или четыре года он учился в Академии художеств в Гренобле,
так что понятно, откуда у него была такая великолепная техника.
В общем он не был представителем арт-брют, а просто уличным художником.
Честно говоря, я так до сих пор и не понял, при каких обстоятельствах
он оказался на улице, однако он владел великолепной техникой рисунка
и у него было образование. Я познакомился с ним весной: просто
шел по улице Мсье к себе домой и вдруг увидел чернокожего человека,
который полулежал на мостовой, а рядом валялись сваленные в кучу
холсты. Этот человек что-то такое чертил на асфальте, и мне этот
рисунок показался очень необычным. Я заинтересовался им и пригласил
его к себе домой, чтобы он мог помыться, поесть и рассказать мне
о себе. Но, к сожалению, он оказался чрезвычайно скрытным, никакой
информации о себе он так и не сообщил, зато он довольно много
пил и курил: кажется, чуть ли по три пачки в день. Каждый день
мне приходилось покупать ему по две бутылки виски и сигареты.
В результате, вся моя квартира провоняла табачным дымом, который
я просто не выношу. Но все-таки это был очень талантливый художник…
Мои друзья также приняли горячее участие в его судьбе, и на какое-то
время он переехал к моему приятелю... Но тут выяснилось, что Жак
был очень болен, у него обнаружился целый букет заболеваний, пришлось
поместить его в больницу, и где-то через пять месяцев после нашей
встречи, кажется, в октябре или ноябре он умер. Должен сказать,
что мы с друзьями приложили немало усилий, чтобы сделать его известным:
приглашали журналистов, о нем писали в прессе... Но у нас не было
времени организовать прижизненную выставку его работ, поэтому
пока ни одной выставки так и не состоялось. Все его работы хранятся
у меня, и, кстати, недавно мне удалось продать одну картину за
достаточно высокую цену. Так что люди по-прежнему интересуются
его творчеством, один писатель даже пишет о нем книгу, и я надеюсь,
что когда-нибудь о нем заговорят во всем мире, хотя ему самому
это теперь уже не нужно.