Литературная критика

За Границей №7

Вспоминая Монику

Моника Виттиг – французская писательница, культовая фигура
современного феминистского движения. Уже первый ее роман «Опопонакс»,
вышедший в Париже в 1964 году, принес Виттиг всемирную известность
и был удостоен престижной литературной премии Медичи. Затем последовали
книги: «Партизанки», «Лесбийское тело», «Наброски для словаря»,
«Вергилий, нет», «Прямое мышление» и др. С 1976 года и до конца
жизни Моника Виттиг жила в США. В своих книгах Виттиг не только
развивала главную идею всей своей жизни о том, что сексуальные
различия между мужчиной и женщиной должны быть отвергнуты, но
и предпринимает попытку трансформировать сам язык таким образом,
чтобы он служил выражению именно женского опыта. В январе 2003
года Виттиг скоропостижно скончалась от сердечного приступа.

Моника Виттиг похоронена на парижском кладбище Пер-Лашез,
неподалеку от могилы Оскара Уайльда. Именно там, на могиле Моники
Виттиг, и состоялась наша встреча с ее близкой подругой и соратницей,
журналисткой Сюзетт Робишон.

Маруся Климова: Сюзетт, честно говоря, я не
ожидала найти могилу Моники Виттиг в Париже – ведь она умерла
в США, где прожила последние тридцать лет своей жизни или что-то
около того…

Сюзетт Робишон: Такова была ее воля. К тому же, в Париже
и сейчас живут практически все ее ближайшие родственники. Хотя
место на Пер-Лашез, сами понимаете, сегодня стоит недешево…

МК: Могу себе представить… А когда вы познакомились
с Моникой?

СР: Сначала я познакомилась с Моникой заочно, прочитав
ее книгу «Опопонакс», которая произвела на меня огромное впечатление.
Кажется, это было в 1968 году. «Опопонакс» получил премию Медичи,
о нем с восторгом отзывались Клод Симон, Маргерит Дюрас, но все
равно – об этой книге не так уж много писали, настолько всем она
показалась дикой и необычной. Маргерит Дюрас вообще сказала, что
это лучшая книга, когда-либо написанная о детстве, к тому же написанная
таким чистым и объективным языком, с использованием четких и ясных
образов... А я, помню, все повторяла заключительную фразу «Опопонакса»:
«Я так ее любила, что отдала ей всю себя, без остатка.» И многие
читательницы тоже запомнили именно эту фразу. Но об этом я уже
узнала позже, из общения с людьми. С тех пор я стала следить за
творчеством Виттиг, но я тогда жила в провинции, до Парижа мне
было не добраться, поэтому я просто читала ее книги. В провинции
мне было не так уж легко, потому что там люди абсолютно не понимают,
что такое нетрадиционная сексуальная ориентация – по крайней мере,
так было тридцать лет назад. И эти книги были для меня своего
рода отдушиной, как будто свежим воздухом повеяло в затхлой атмосфере.
Сейчас, конечно, времена изменились. А потом вышли «Партизанки»
Виттиг. Помню, меня поразило там ее определение женщин – она называет
их «беглые рабыни», а точнее, тех из них, кому удалось ускользнуть
от власти мужчин, вырваться из оков гетеросексуального общества.
Многие из нас об этом мечтали, но как мы могли этого добиться?
И наконец, настоящий шок, просто до потери сознания, я пережила,
когда увидела в книжном магазине книгу «Лесбийское тело»! Это
настолько бросалось в глаза – название, да и все, что было описано
в книге – это был настоящий вызов обществу. И вот тогда я почувствовала
подлинное облегчение и поняла, что не одинока.

Потом я приехала в Париж, познакомилась с людьми, входившими в
группу «Феминизм, марксизм, действие», а затем и с членами «Гуин
руж» (букв. «Красные суки» – МК) –
организации, созданной по инициативе Моники. Конечно же, я слышала
о том, что группа женщин отправилась к Триумфальной Арке и возложила
там венок «Жене неизвестного солдата». Сделали они это 26 августа
1970 года – в тот самый день, когда по всей Америке прошла забастовка
женщин, организованная феминистками, чтобы отметить 50-летие с
того дня, когда женщины в Соединенных Штатах получили право голоса.
Еще помню, как все наши друзья бурно обсуждали акцию проституток
в Лионе, которые решили оккупировать церковь Сен-Низье, чтобы
хоть как-то привлечь внимание общества к своим проблемам, потому
что все делали вид, что таких проблем просто не существует, стыдливо
отмахивались.

Ну вот, само собой, я мечтала познакомиться с Моникой лично, чтобы
помогать ей и работать вместе с ней, но это оказалось не так просто.
Правда мне дали ее телефон, но дозвониться было невозможно – автоответчика
у нее не было, электронной почты в то время тоже не существовало.
Однако в конце концов, мне удалось с ней встретиться – это случилось
в женском книжном магазине на улице Сены – и мы подружились. У
нас до самого конца были очень теплые, очень дружеские отношения,
и я никак не могу поверить, что она сейчас на Пер-Лашез… У меня
в голове не укладывается, что она так рано ушла от нас – в ней
было столько энергии, столько жизненных сил…

МК: А почему Моника решила переселиться в Соединенные
Штаты? Часто ли она потом бывала во Франции?

СР: Во Францию она приезжала каждый год, причем, как
правило, в июне, и почти всегда принимала участие в гей-прайде,
который проходит в Париже в этом месяце – начиная с 1977 года,
когда он впервые состоялся в знак протеста против гомофобской
кампании, развязанной в США Анитой Брайент. А потом Моника опубликовала
свой знаменитый текст «Straight Mind»(«Прямое мышление»), который
завершался словами: «лесбиянки женщинами не являются». Вот это
изречение уже спровоцировало в обществе настоящий скандал и вызвало
раскол даже среди феминистских и лесбийских организаций. На Монику
ополчились многие феминистки, однако большая часть ее все же поддержала.
Кстати, по этой же причине Моника и уехала из Парижа. Во-первых,
здесь все было замешано на политике – о чем она и пишет в сборнике
своих эссе «Париж – политика», к тому же ее не удовлетворяла пассивность
французских феминисток, которые вели себя чересчур мирно и боялись
особенно поднимать голову. В то время как в Соединенных Штатах
феминистки организовывали смелые акции, совершенно не заботясь
о так называемой политкорректности. Только в 1980 году в Париже
был создан «Радикальный лесбийский фронт», а параллельно начал
выходить журнал «Новые вопросы феминизма» под руководством Симоны
де Бовуар. Симона вообще очень много для нас сделала: именно она
поддерживала Монику в трудные дни, пыталась оградить ее от нападок.
Как и Натали Саррот, которую Моника очень любила. И всякий раз,
приезжая в Париж, она неизменно с ней встречалась и подолгу беседовала.
Но окончательно возвращаться во Францию она все равно не хотела,
предпочитая жить и работать в Соединенных Штатах.

МК: А вы разделяете главную идею Виттиг о том,
что основа любого неравенства заложена уже на подсознательном
уровне, в языке? Мне кажется, она это прекрасно показала: в частности,
в том же «Лесбийском теле».

СР: Кстати, и на мысль о том, что язык представляет
собой как бы некий неявный социальный договор, натолкнуло Виттиг
творчество Натали Саррот, темой практически всех романов которой
является употребление языка. Ведь у Саррот, кажется, присутствует
противопоставление «первичного» языка и «общеупотребительного».
Язык, на котором мы говорим каждый день, как бы душит и подавляет
тот первичный язык, в котором еще не установились окончательные
значения, который принадлежит каждому и который каждый может менять,
придавая ему тот или иной смысл… Мы все как будто подписали социальный
договор, изъясняясь на языке, который выражает собой «право сильного».
Если бы язык не подчеркивал постоянно некое превосходство отдельно
взятой социальной группы лиц, то все бы мы, вероятно, жили в гораздо
более свободных и равных условиях. Однако нам мешает это сделать
негласный договор, который мы все вольно или невольно выполняем.
И в своей книге «Straight Mind» Виттиг развивает эту тему. Интересно,
что, по мнению антропологов, социологов и этнологов, мужчины –
существа в первую очередь социальные, а женщины – существа естественные,
дети природы, короче говоря. Когда Леви-Стросс описывает обмен
женщинами, он описывает социальный договор, в котором женщины
не участвуют. Этот договор существует только между мужчинами,
подчиняющими себе всех женщин. Но женщинами не рождаются – это
тоже мысль Виттиг – ими становятся в силу гетеросексуального общественного
порядка. И те, кому удается ускользнуть от его власти, то есть
лесбиянки – не женщины. Вот и все.

МК: А как Моника относилась к широко распространенному
разделению литературы на «женскую» и «мужскую»?

СР: Тут можно вспомнить Пруста и Джуну Барнс, которым
в своем творчестве удалось создать так называемый «общий род».
Американская писательница Джуна Барнс, к примеру, вполне успешно
проделала такой опыт: она сделала женский род универсальным и
таким образом вообще устранила понятие рода, сделала его излишним.
Кстати, Виттиг сама переводила Джуну, и в своем предисловии к
ее книге она резко восстает против использования выражения «женская
литература», приводя при этом два довода. Во-первых, понятие «женщина»
– это миф, существующий только в воображении. Во-вторых, литература
– это не физиологические выделения, а работа. Выражение «женская
литература» является метафорой, подтверждающей факт грубой политики,
подавляющей женщин. Таким образом получается, что женщины не имеют
ровным счетом никакого отношения к так называемой «женской литературе»,
а также то, что литература не является материальным продуктом...

Вообще Виттиг очень много работала над языком и испробовала практически
все жанры: она заново переписала «Божественную комедию» в своей
книге «Вергилий, нет», «Дон Кихота» – в «Путешествии без конца»,
она работала в эпическом жанре в «Партизанках», в лирическом –
в «Лесбийском теле», в жанре энциклопедического словаря в «Наброске
для словаря любовниц» (написанном ею совместно с ее подругой Занде
Цайг) и чуть позже, в жанре сатиры – в «Париж-политика», и наконец,
в жанре критического эссе в «Straight mind». Она была человеком
чрезвычайно одаренным, всегда очень много работала и, надо признать,
многое сделала. Посмотрите вокруг: теперь отношение к феминизму
и представителям секс-меньшинств уже совсем иное, чем было несколько
десятков лет тому назад. Исчезли нетерпимость, неприятие, злоба,
хотя, конечно, до полной победы над предрассудками еще далеко...

МК: Приходилось ли Монике Виттиг встречаться
с русскими феминистками? Мне кажется, что в России положение женщин
сейчас чем-то напоминает сильно запущенный сад, которым уже давно
никто всерьез не занимается. Например, российское правительство
– одно из немногих в мире, где нет ни одной женщины. В любой западной
стране это обстоятельство стоило бы правящей партии огромного
числа голосов на ближайших же выборах…

СР: Еще когда она была жива, я пыталась понять, что
она чувствует, и в конце концов осознала, что она просто переживала
как личную боль страдание всех, кто так или иначе чувствовал себя
угнетенным – по тем или иным причинам. Когда социальные условия
в стране оставляют желать лучшего и люди живут в бедности, первыми
всегда страдают женщины, дети и старики. И это всем прекрасно
известно. Помню, где-то в семидесятые годы Моника встречалась
с феминистками из Ленинграда, кажется, они издали альманах «Мария»,
в котором пытались писать об угнетении женщин в России. Также
я помню Ольгу Жук, Евгению Дебрянскую – все они в той или иной
форме пытались бороться за права женщин. Но это просто единичные
случаи, а в одиночку трудно добиться каких-либо ощутимых результатов.
Российским женщинам не хватает организованности, сплоченности
– и это их большая ошибка. В одиночку невозможно побороть нормы
и устои гетеросексуального общества, которые вырабатывались веками.
Я не призываю всех русских женщин становиться лесбиянками, но
подумать о своей активной роли в жизни страны, об изменении своего
положения, пожалуй, им бы стоило.