Литературная критика

За Границей № 12

Марк Холоденко

Марк Холоденко – фигура в современной французской
литературе легендарная: писатель, при жизни почти превратившийся
в собственную тень, а точнее, тень своего былого успеха… Уже первый
роман Марка Холоденко «Король фей», увидевший свет в 1974 году,
был запрещен французской цензурой и принес его автору скандальную
известность. Столь же шумный и скандальный успех сопровождал появление
романа «История Вивана Лавона», а роман «Государства пустыни»
был удостоен престижной премии Медичи. К тому моменту Марку Холоденко
едва исполнилось двадцать пять. Критики сравнивали молодого писателя
с Рембо и Прустом и пророчили ему блестящее будущее... Однако
Холоденко вдруг резко сменил манеру письма: отказался от романов
и обратился к герметичным и малопонятным широкой публике формам.
Тиражи его следующих книг резко упали, а сам писатель, если так
можно выразиться, удалился от шумного литературного мира. Сегодня
Марк Холоденко периодически выпускает томики стихов в прозе, зарабатывает
на жизнь переводами с английского и старается избегать встреч
с журналистами. Несмотря на свое имя, по-русски он не говорит…

Маруся Климова: Ваше имя невольно наводит на
мысли о русских корнях, тем более, что для французского писателя
двадцатого века такое было бы совсем не удивительно…

Марк Холоденко: Ну да, конечно, у меня есть русские
корни. Мой отец родился в Петербурге и во время революции переехал
во Францию, где уже обосновалась большая часть семьи моей бабушки.
У моей бабушки, кстати, была галерея русской живописи в Париже.
И между прочим, она состояла в родстве с Левитаном, а точнее,
была его племянницей. Вероятно, отсюда и ее интерес к живописи,
который она сохранила на всю жизнь. Но я никогда не говорил по-русски,
поскольку мой отец переехал во Францию в возрасте семи лет и полностью
ассимилировался с французами, а моя мать и вовсе была стопроцентной
француженкой. Так что русскому меня никто не учил. К тому же,
мой отец вообще долго скрывал, что он русский, так как хотел полностью
вписаться в здешнюю жизнь, а это обстоятельство ему мешало. Да
и во Франции к русским отношение тогда было далеко не однозначное.
Поэтому он даже сократил свое имя – а по-французски оно звучит
как «Шолоденко» – и стал называть себя просто «Шоло». Хотя у него
все равно сохранился этот ужасный русский акцент: в частности,
он произносил «р» чересчур раскатисто. Но когда французы интересовались,
почему он говорит с акцентом, он объяснял, что приехал с юга Франции,
из Бургиньона, потому что там говорят приблизительно так же –
конечно, не совсем, но что-то общее есть. В то время многие эмигранты
старались полностью ассимилироваться со французами и скрывали
свое иностранное происхождение, так что мой отец был не единственным...

МК: Зато теперь, если вас вдруг переведут на
русский, представляете, как это будет странно смотреться: «Марк
Холоденко. Перевод с французского…»

МХ: Пожалуй, я тогда возьму себе псевдоним…

МК: А сами вы были в России?

МХ: Да. Мне предложили туда поехать сотрудники французского
Министерства культуры, и я сразу же согласился, поскольку меня
давно интересовала эта страна. Я был в Москве и в Санкт-Петербурге,
где принимал участие в поэтическом фестивале. И само собой, я
довольно много там встречался с поэтами, писателями, художниками,
однако самым моим ярким моим впечатлением все же стали люди на
улицах, уличная толпа. Практически у всех этих людей были такие
злобные, агрессивные лица – как будто они только и ждали удобного
момента, чтобы на меня накинуться! Особенно это бросилось мне
в глаза в Москве. В московском метро, когда я туда спускался,
я все время чувствовал какое-то беспокойство, в общем, ощущал
присутствие какой-то опасности, потому что взгляды окружающих
людей были очень недобрыми… Вы знаете, я не так уж долго находился
в России, всего каких-то десять дней, но это впечатление осталось
у меня надолго. Хотя это меня, скорее, заинтересовало, а не оттолкнуло.
Похожие ощущения я пережил в Восточной Германии, куда ездил вскоре
после падения Берлинской стены. Там тоже люди были такие же мрачные
и злобные: того и жди, что набросятся на тебя, дадут по голове
или потребуют кошелек. Не знаю, возможно, они так относятся ко
всем иностранцам, и им кажется, что иностранцы – это враги, которые
могут отнять у них последний кусок хлеба. А , помимо прочего,
у меня создалось впечатление, что они все еще и постоянно голодные,
ибо у них был такой голодный блеск в глазах. И вот это поведение
людей, как в Германии, так и в России, вызвало у меня живой интерес.
Мне хотелось бы их лучше понять, но для этого нужно пожить там
подольше... В общем, русские люди не показались мне особенно счастливыми
– скорее, несчастными. Мне кажется, они не так уж хорошо живут.
Конечно, я не претендую на то, что понял загадочную русскую душу,
но все-таки какую-то часть этой души, мне кажется, я разгадал
в их взглядах. И хотя во мне есть русская кровь, но до этого посещения
России я и представить себе не мог, что русские выглядят столь
необычно: что они такие мрачные и неприветливые.

МК: Ваш первый роман «Король фей» был запрещен
цензурой. Должна сказать, что для либеральной Франции это не такой
уж обыденный факт. К тому же, если не ошибаюсь, в вашем случае
даже политика никак не была замешана…

МХ: Мой роман запретили в 1974 году, потому что сочли
не просто эротическим, а порнографическим произведением, каковым
на самом деле он, скорее всего, и был. А в то время во Франции
подобное не приветствовалось, так как не было еще этого разгула
эротизма и порнографии, который наблюдается теперь. Правда полностью
мой роман запрещен все-таки не был, а на него просто было наложено
тройное ограничение: нельзя было его продавать несовершеннолетним,
выставлять на витринах и в каком-либо виде рекламировать. Поэтому
продавец в книжном магазине держал мою книгу под прилавком, а
когда его спрашивали, он ее доставал и продавал с двадцати процентной
надбавкой. Но все равно книга продавалась очень хорошо, поскольку
все знали о ее существовании. Так что этот запрет, скорее, пошел
мне на пользу и принес моему издателю дополнительную прибыль.
Я же был чрезвычайно доволен этим скандалом, потому что он способствовал
моей популярности и сделал меня знаменитым. Теперь все французские
писатели прекрасно усвоили эту истину и пытаются всеми возможными
способами раздуть скандал вокруг своих творений, очень часто весьма
сомнительных. Однако этого действительно не так просто добиться.

МК: Но вам же это вроде бы удалось: следующие
ваши романы, насколько я знаю, тоже очень хорошо продавались,
а за «Государства пустыни» вы еще и получили премию… Что заставило
вас вдруг так резко изменить стиль своего письма и фактически
отказаться от того, к чему, по вашим же словам, стремятся сегодня
столь многие писатели? Может быть, какие-то личные обстоятельства?

МХ: Нет-нет, ни с какими обстоятельствами личной жизни
это никак не связано. Таков был сознательный выбор своего творческого
пути, вот и все. Думая, что я просто очень рано начал писать и,
по моему глубокому убеждению, опубликовал слишком много книг,
которых публиковать не следовало, так как это было преждевременно.
Вот почему я и решил полностью все изменить. И какое-то время
я вообще просто занимался черновой работой, чтобы заработать себе
на жизнь. Но параллельно я пытался осмыслить свой путь в литературе,
пытался найти себя, чтобы не идти по проторенной дороге, как это
делают многие писатели. Я очень люблю успех, и мне бы очень хотелось,
чтобы мои нынешние книги тоже хорошо покупались. Но я не собираюсь
всю жизнь подстраиваться под вкусы и мнение окружающих. У меня
свой путь – вот и все. Да, теперь мои книги совершенно не продаются.
Когда-то я был известен, а теперь я самый неизвестный французский
писатель. Но я никогда не писал ради денег, ради славы. Я всегда
писал, только чтобы самовыражаться. А чтобы зарабатывать деньги,
я делаю литературные переводы. Я перевожу с английского, причем
сам выбираю писателей, которых перевожу. Но вообще я перевел уже
столько американских писателей, что уже и со счету сбился...

МК: А переводились ли ваши книги на другие
языки?

МХ: Да, кое-что переведено, но немного. Меня переводили
на английский, датский, португальский, шведский, испанский и,
кажется, в Бразилии… При этом переведены далеко не все мои книги.
В частности, перевели «Короля фей», «Историю Мордехая Шамца» и
еще небольшой поэтический сборник. Вот, наверное, и все. Но я
думаю, что это главным образом из-за некомпетентности человека,
который тогда занимался иностранными правами у моего издателя.
Ну а меня все это совершенно не интересовало, поэтому я вообще
об этом даже не думал. Ведь, как правило, книги, которые имеют
успех у себя на родине, сразу же переводятся практически на все
языки. А мой издатель упустил эту возможность.

МК: По-моему, вы еще что-то делаете для кино?
Я слышала, что фильм по вашему сценарию даже получил премию на
Венецианском кинофестивале…

МХ: Да, это действительно так. Хотя я написал этот
сценарий исключительно ради денег. Это был фильм «Не слышно звуков
гитары» Филиппа Гаре. Однако не могу сказать, что меня так уж
вдохновляет написание сценариев. Мне нравится заниматься литературой
– это мое настоящее призвание, и я бы хотел полностью посвятить
себя именно этому занятию… Но далеко не все написанные мной сценарии
предназначались для коммерческого кино. Ведь есть же еще и авторское,
авангардное, кино. В таких фильмах обычно практически ничего не
происходит, часто совсем отсутствует сюжет, и весь смысл заложен
в последовательности так или иначе сгруппированных кадров, то
есть здесь первостепенное значение приобретает имеет именно эстетика,
а не занимательность. Некоторые произведения вообще бывает невозможно
пересказать словами. Тогда как содержание обычного боевика или
там детектива можно изложить в двух словах: юноша берет пистолет,
идет грабить банк, затем его арестовывают, и все, конец. А сценарии,
которые я писал, подобному пересказу не поддаются, как и мои книги.
И я совершенно не стремлюсь к тому, чтобы они были понятны широкому
кругу читателей. Это вещи, которые можно понять только изнутри,
глубоко проникнувшись моим творчеством, тем, что я делаю. Впрочем,
понимает их кто-нибудь или нет – меня очень мало волнует. Как
говорится, имеющий уши да услышит, а на понимание широкой публики
я и не рассчитываю. Так что с некоторых пор я создаю произведения
совершенно герметичные – это слово кажется мне самым подходящим
для них, поскольку они закрыты для читателей, настроенных поверхностно
и считающих, что литература существует исключительно для того,
чтобы их развлекать... К подобному герметизму стремился, например,
Малларме. И думаю, что я вполне могу отнести себя к его последователям...
Хотя вообще-то я писатель-одиночка, ибо мой путь не похож на путь
ни одного другого писателя, которые когда-либо были. Поэтому я
не особенно обращаю внимание и на то, что происходит вокруг. В
какой-то степени я могу отнести себя к последователям Малларме,
но только отчасти. И я совершенно не соотношу себя с современными
авторами – будь то французские или иностранные писатели – мне
глубоко плевать на то, чем они занимаются. Меня абсолютно не интересует
современность. Есть, конечно, авторы, которые привлекают меня
больше других, но с некоторых пор я погрузился в полное одиночество,
ушел от мира и, насколько это только возможно, стараюсь не смотреть
по сторонам... В каком-то смысле меня вообще не существует, потому
что сегодня, если о вас ничего не пишут и если вас не показывают
по телевизору, то вас просто нет. Так что, хоть формально я и
существую в литературе, но, похоже, меня уже нет. Обратите внимание,
когда сейчас кто-нибудь начинает говорить о французской литературе,
то обычно перечисляется масса имен, называются практически все
писатели, которые более-менее на слуху – кроме меня. Но ведь все
это определяется связями между людьми, а все наши писатели так
или иначе вписаны в социум: они постоянно встречаются, общаются
между собой, то есть делают все, чтобы оставаться на поверхности
и чтобы их не забыли. Ко мне же это не относится: я как будто
человек-невидимка в этом мире видимых сущностей…

МК: И все-таки вас продолжают издавать…

МХ: Да-да, мой издатель по-прежнему остается мне верен
и не желает отказываться от издания моих книг. Несмотря на то,
что они очень плохо продаются и обо мне практически ничего не
пишут. Мой издатель – Поль Очаковски-Лоран – любит мои стихи,
мою прозу и говорит, что готов издать все, что я создам.