Проза

В темные годы «сухого» закона ох и помучились мы все трое – я,
Лева и Пал Иваныч – в нашем поселке, объявленном «зоной трезвости».

– Получается, что из Чадлага я снова попал в какую-то «зону»?
– возмущался старик. – Я смирился с тем, что партия двадцать лет
мучила и перевоспитывала меня в лагерях, но я не могу смириться
с тем, что Политбюро лишило меня последнего глотка «перцовки»!
Даже кружки пива «родная» партия меня окончательно лишила!..

Мы с Левой сочувствовали старику, но не всегда могли ему чем-то
помочь. Самогонщица Паучиха ходила в золотых перстнях и кулонах,
деньги ей несли пачками, ее самогонный аппарат гнал духмяную жидкость
круглыми сутками, но все равно на всех не хватало такой желанной
продукции! Сахар тоже был в дефиците, поэтому опьяняющую жидкость
бабка турила из шербета, сухих концентратов, вроде киселя в пачках
и просроченных липких карамелек. К Паучихе приходили в точно указанное
ей время, как на прием к министру, и, если повезет, получали на
руки бутылку теплой и разведенной водой градусов до тридцати самогонки.
Да и той бутылке радовались как счастью. От постоянного желания
выпить внутри тела, в воображаемом полом объеме, окаменевала какая-то
сухость, которую можно было смочить лишь алкоголем. Лева уверял,
что такое происходит лишь в те эпохи, когда страна или империя
теряет идейный внутренний стержень. Поэтому у всех самогонщиков
и спекулянтов спиртным гладкие барские рожи залоснились каким-то
новым светом, предвещающим спекулятивный двадцать первый век.
У этих людей, все чаще называемых по имени-отчеству появились
новенькие «Жигули», выросли большие добротные дома. Вот вам и
«средний класс», на который мечтает опереться руководство страны!
На эту узкую группу лиц и работали решения партии, собравшейся
поголовно отрезвить советских людей.

Пиво!.. Мы помнили его вкус, цвет, запах, напоминающий чем-то
море, но почти год у нас не было возможности отведать этого напитка,
казавшегося нам все более чудесным, драгоценным, обожаемым! Прекрасный
и сравнительно дешевый напиток! Великолепное ты наше полузабытое
пиво! Счастье наше утреннее, прохлада души! Так хотелось размокнуть
пивным способом часа на четыре, прикрыть глаза где-нибудь в тени
навеса в кафе, и чувствовать за неспешной дружеской беседой как
каждая клеточка твоего тела переполняется ласковой убаюкивающей
силой янтарного напитка. Терпеть больше не было мочи, и мы с Левой
решили рвануть на его мотоцикле в областной Металлоград, издавна
славившийся не только сталью, но и светлым, замечательно вкусным
и терпким пивом.

Сказано-сделано: взяли пластмассовую канистру, завели мотоцикл,
вдруг видим – Пал Иваныч бежит наперерез, машет мятым алюминиевым
бидончиком – куда же вы без меня! Старик откуда-то узнал, а может,
просто догадался, что мы за пивом собрались, и не пошел на заседание
партхозактива, хотя заранее приготовил речь.

И вот мы уже мчимся на хорошей скорости по автостраде: я на заднем
сиденье утроился, Пал Иваныч в коляске со своим бидончиком. Разговариваем
с помощью выкриков, обсуждаем состояние смертельно больного социализма,
доживающего последние годы, а может быть и месяцы. Ее ли бы не
«сухой» закон, еще лет десяток проскрипели... Почему все тиранические
режимы лишают народ его любимой влаги – водки и пива? Никакого
объяснения данному факту не находилось. Лева припоминал, что американцы
продержались в «сухости» десять лет и получили взамен оргпреступность.

Неожиданно из-под колес впереди идущего грузовика выскочило тонкое
и короткое, в рост человека, бревнышко. Оно гумкнуло, ловко крутнулось,
встало торчком или, по выражению Пал Иваныча, «на попа». Подпрыгивая
и покачиваясь, словно большая свечка, бревно двигалось нам навстречу,
золотясь кожурой в свете полудня. Подскочило на выбоине, завертелось
юлой, вихря буруны пыли, затем наклонилось под нужным углом, словно
разумное враждебное существо, и поддело мотоцикл под ось люльки.
Я почувствовал, как мы поднимаемся в воздух – приятное, обгоняющее
страх, ощущение. Только и успели что по разочку матюгнуться.

С высоты бревна я увидел здание областной птицефабрики, гипсовую
курицу с цыплятами. Сквозь синюю дымку горизонта различался желтый
обком на холме. А рядом находился Дом политпросвещения, куда нас,
районных газетчиков, собирали один раз в квартал для прослушивания
лекций о развитом социализме...

В общем-то, и неплохое было время: бездельничали, слушали вполуха
лекции, дремали в креслах, читали разные газеты. В областном горле
можно было купить «Аргументы и факты, «Комсомолку тогдашнюю, смелую
и литературно одаренную мы любили, наблюдательную и бескомпромиссную
«Советскую Россию», иногда можно было достать почти что крамольную
«Неделю»… Лекции были долгими и занудными – теория Ленина, Маркса,
современность… Кому это на фиг нужно… Надоедало читать газеты
– играли в балду, в перерывах спешили в буфет, чтобы встать в
очередь первыми. Покупали свежее бутылочное пиво, горячие сардельки.
Наливаешь в тонкостенный стакан шипучий янтарный напиток, покрывающийся
на поверхности тонкой доброкачественной пеной и большими пузырями
– признак неразведенности водой, прокалываешь вилкой теплую горячую
кожуру, а сарделька урчит, попискивает, как живая, пузырится в
проколах жирным соком, пышет духовитым наваром.

«Где пиво – там и социализм!» – повторял Лева расхожий в то время
афоризм.

Спорили о том, где ставить ударение: «развитой» или «развитый»?
Уйма времени была угроблена на такие разговоры!

Пили живительный, размягчающий душу напиток, и партийная власть
не казалась такой уж глупой и занудной, намазывали свежий хлеб
и сосиски горчицей, быстро хмелели. И думалось невольно: «Как
ни назови социализм, – хоть развитой, хоть развитый, – а все равно
он есть, запечатлен навеки в этих бутылках с хорошим обкомовским
пивом, и в этих вкусных сардельках!»

Наши коллеги из других районов торопились наговориться в короткий
перерыв между лекциями, знакомились друг с другом, обещали встречаться
чаще, и не только на обкомовской территории.

«Зачем организовывать новую партию? – восклицал Лева на весь буфет,
стараясь перекричать районных острословов. – Опять верх над нами
возьмут старые пердуны. А когда вождь стареет, над ним все смеются...»

Все это я вспомнил в то мгновенье, когда мотоцикл, описав полукруг,
улетел с обочины в болотце под насыпью. Оно-то нас и спасло. Сильный
удар о прохладное: чмо-о-к! Головокружение, вонь застоялой воды,
сипенье разгоряченного мотора. Наступила тишина. Заквакали опомнившиеся
лягушки. Кряхтя, поднялись все трое – живые, перепачканные жидкой
грязью. По Левиному лицу текла кровь – ободрал щеку. Он взглянул
на мотоцикл и отчаянно закричал – его любимец погружался в грязевую
пучину – торчал лишь один руль, в который мы с ним и вцепились.
Болото чвакало, хлюпало, неохотно расставаясь со своей добычей.
Вытащили стального коня на сухое место. Лева, матерясь, протирал
его мокрой тряпкой. Кое-как помылись в ручье, постирали одежду.
Пассажиры с удивлением глядели на двух молодых людей в плавках,
и совершено голого тощего старика. На нас показывали пальцами.
Ужасно хотелось поесть, а еще больше выпить. Мечта о пиве достигла
своего апогея. Дождавшись, когда одежда обсохнет, напялили ее
на себя, и вновь двинулись в путь.

Лева поддавал газу. Обернувшись, выкрикнул на ходу, что меньше
всего народу за пивом толпится у киоска, расположенного на улице
космонавта Титова, возле аптеки.

Через полчаса подъехали – очередь длинная, и мы слегка погрустнели.
К тому же состояла это очередь из дерзких городских мужиков. Такие
не пропустят. Большая очередь выстроилась не змейкой, но толпой,
такую только что у Мавзолея Ленина раньше можно было видеть. И
каждый человек держит в руках канистру или большую банку.

Мы крепко загоревали. Не судьба нам отведать нынче металлоградского
пива. И все из-за проклятого «сухого» закона, которым партия подписала
себе окончательный приговор. Впору хоть обратно ехать. И тут нам
неожиданно повезло – мы встретили писателя Лапостенкова, который
пристроил нас в очередь к знакомым парням. Он же, пока мы стояли
в очереди, сумел купить на Пал Иванычевы деньги две бутылки водки
в буфете Дворца металлургов, где у него была знакомая продавщица.

Одну бутылку распили в скверике. Леве выпивать было пока нельзя,
– за рулем! – и он терпеливо стоял в очереди с канистрой и бидончиком,
наблюдая за периодически вспыхивающими ссорами.

Лапостенков похвастался тем, что наконец-то книгу его рассказов
включили в план зонального издательства и года через три она выйдет
в свет.

– Года через три государства уже не будет, – пророчески поднял
длинный палец Пал Иваныч. – А издатели за просто так твою книжку
печатать не будут…

– Да ну тебя дед, ерунду говоришь. Отчего же государство рухнет?

– А вот из-за этой глупости, из-за того, что решили поиздеваться
над простым народом, устроили нам тут пивной Гулаг, понимаешь…

Леву никак не хотели пропускать к заветному окошку с краном, и
набили бы ему физиономию, если бы Лапостенков, напоминающий внешностью
штангиста и знавший здесь многих мужиков. Лапостенков сказал агрессивно
настроенным парням, что Лева – его друг, и берет пиво по его просьбе.
Так оно и было на самом деле. Наконец Лева купил пива, и мы, отпив
из горлышка половину канистры, решили возвращаться домой. Да и
Лева поторапливал: глядя на нас, он томился, надо было поскорее
выехать за город, и там он обязательно выпьет и пивка, и водочки.

Распрощавшись с нашим толстым городским другом, двинулись в обратный
путь. Лева давил газ на полную, мотоцикл вибрировал, мотор страдальчески
дребезжал. Голова старика, сидящего в люльке, моталась из стороны
в сторону. Меня на поворотах едва не сшвыривало с заднего сиденья.
И вот мы уже за чертой города, мотоцикл полз на высокий крутой
холм. Вечер вступал в свои права, в небе зажигались первые звездочки.
Мы с Пал Иванычем пьяно жмурили глаза навстречу потокам все еще
теплого встречного ветра.

Спустя час мы переехали границу нашего района, Лева сбавил газ,
и начал поглядывать по сторонам – где бы остановиться?

Нашли подходящую поляну, достали водку, пиво, закуску. Разложили
небольшой костерок для романтики. Колбасы купить не удалось ввиду
ее дефицита, и вместо шашлыка поджарили на прутиках сало, прихваченное
из дома.

Лева даже сто грамм водки не пожелал вначале выпить – пива! Свинтил
с канистры крышку, приподнял ее в воздух, и долго пил, пока духу
хватало. В животе у него блаженно гуркало.

Напился, отдышался, вытер мокрые губы:

– Красота!

Выждал время, и водочки выпил. Разговор опять зашел какой-то чудной:
о революции, о нигилистах...

– А ты знаешь, Левчик, кто такие нигилисты? – придирался к нему
захмелевший старик.

– Кто?

– Обыкновенные люди, у которых нет денег и воображения.

– При чем здесь я? – Лева усталым жестом сунул ладонь в карман.
– Вот деньги...

– Долой всякие «измы»! – вскричал старик. – Да здравствует пролетарский
натурализм! Ты, Левка, должен сочинять свои романы для нашего
восприимчивого рабкласса.

– На хрена рабклассу вообще романы? – смеялся Лева. – Рабкласс
догоняет «средний» класс и вечерами смотрит телевизор.

Старик огорченно кивнул, соглашаясь: рабклассу не нужна эта красивая
абстрактная тварь по имени Свобода. У этой барышни модные платья,
но всякий раз эти одёжки принадлежат той или иной партии. Свобода
в практическом смысле – проститутка.

С ближнего поля тянуло запахом свежеобмолоченной соломы. Свет
луны освещал каждую травинку, согнувшуюся под своей индивидуальной
каплей росы. Молодая луна торопливо поднималась к высокой точке
неба. Старик, тыча в ее сторону длинным пальцем, набарматывал
текст антилунного указа, предписывая ночкому светилу превращаться
в сырную голову. Докажи, луна, что ты не американская, но наша
русская женщина, и укажи нам, беднякам, дорогу домой! Луна – истинно
пролетарская и советская тварь, и вполне ценная движимость. Вот
она какая, недорасстрелянная принцесса луна!

Упав спиной на траву, старик вмиг захрапел, как это иногда случается
с неуемными подвыпившими людьми. Раскинулись в стороны тонкие,
будто палки, руки. Что-то забулькало в немощной острой груди сверхматериального
организма. Беззубый акулий рот ехидно круглился старорежимным
купеческим калачиком, в черное отверстие которого влетали и тут
же испуганно вылетали золотистые ночные комарики.