Проза

– «Я возвращаюсь к себе»! – процитировал Лева стихи Ф. Пессоа,
едва только вошел ко мне в дом. – Я опять уволен! Я больше не
завсельхозотделом районной газеты «Восход»!

Я смотрел на него, не вставая с дивана. Событие, конечно, большое,
но не из ряда вон выходящее. Лень ставать с дивана, да и книга
попалась хорошая… Читать хочу!.. Сегодня первый день моего законного
отпуска, хотелось побыть одному…

В сенях знакомое тюканье костыликом – Пал Иваныч собственной персоной.
Читать мне сегодня не дадут. Старик с порога кричит Леве: я во
все времена советовал тебе не соваться в газету! Ежели ты считаешь
себя творческой личностью – бери планку выше.

– А кушать? – вопрошал Лева.

– Иди в рабочий класс! – грозил костылем старик. – Трудись горбом,
и будешь чист душою.

– Утешил… – проворчал Лева. – Лучше уж я пойду в колхоз парторгом…
Из парторгов легче попасть в редакторы! Наш Бадиков старый, его
надо менять…

Пока они ссорились, а я прочел еще пару страниц из «Записок охотника»,
по-прежнему не вставая с дивана.

Поэтическое настроение Левы было объяснимо – из карманов сползших
брюк торчали две бутылки, заткнутые бумажными затычками. Это означало,
что он заходил к Паучихе. На лице бывшего журналиста сияло выражение
свободного человека.

– Я больше не литературный поденщик! – воскликнул он. Однако в
голосе его не было торжества. Выставил самогонку на стол.

Славно тумкают о столешницу полные посудины: глухо, обнадеживающе,
с намеком на возможные перспективы будущего.

Быстро поднимаюсь с хрусткого дивана. Стаканы всегда на ходу,
а вот закуску надо искать. Откладываю «Записки охотника», достаю
буханку черствого хлеба, в сенях пара луковиц, соль в стеклянной
пол-литровой банке.

– «Я – сын своего времени, и мечты всего мира заключены во мне…»,
– продолжал цитировать Лева. – Отметим же, братцы, мое очередное
увольнение! Я тоже поэт, и ощущаю себя «неведомым другим».

Выглядел он усталым. Требовался, как минимум, двухнедельный запой,
чтобы смыть с души осадок редакционной работы.

…Прошло дня три, и вот Лева начал мелькать в райцентре в новом
сторублевом костюме, с галстуком с горошек – парторг колхоза «Светлый
путь»!

В начале перестройки число парторгов в колхозах не уменьшилось,
но теперь молодые специалисты шли на эту должность с неохотой.
Партия стремительно теряли авторитет, на парторгов показывали
пальцами – бездельники, партократы!

– Попробую и я урвать хоть что-нибудь от загнивающей власти! –
решил Лева. Он мечтал построить себе особнячок, приобрести новый
«Жигуль», и со временем приобрести квартиру в областном Металлограде…

Но уже про «демократию и плюрализм» ходили всяческие разговоры.
С начальниками уже меньше считались, падал их авторитет повсеместно.
Слово «парторг» становилось смешным и произносилось с долей презрения.

Лева уже месяца два не пил, глотка в рот не брал, решив навсегда
«завязать» с этим делом. На первых порах он суетился, бегал с
листовками и переходящими красными вымпелами, обновил колхозную
Доску почета, и был, как говорится, в авторитете. В райкоме о
нем отзывались хорошо.

И личные творческие дела у него поправились, в двух московских
журналах вышли его статья и рассказ, о его творчестве положительно
упомянули в критическом обзоре.

Лева думал: крушение партии, несомненно, повлечет за собой и крах
литературы. А пока партия жива, надо собирать материал о ее последних
днях.

Автомобиль ему в колхозе дали – старенький «Москвич» – фургон.
Совершенно не видно, что лежит внутри этого фургона, называемого
в народе «пирожком» или просто «тыриком «. А еще такие парторговские
фургоны, предназначенные для перевозки плакатов и наглядной агитации,
называли «воровчиком», иногда почему-то «хавкой». Разрубленная
туша теленка в нем вполне умещалась. Да и кто будет спрашивать
парторга, что и куда он везет?

Лева обрадовался персональному автомобилю: покатаемся, ребята, по

району, попьем водочки за колхозный счет!..

Про хорошую закуску он даже и не упоминал – колхозная столовая
была целиком в его распоряжении.

– Дурак ты, Левка, вот и радуешься, – подшучивал над ним ветеран.
– За мелкими достижениями не видишь отрицательных исторических
тенденций. Власть партийная потому и рушится, что слишком много
«тыриков» колесят по захолустным российским дорогам...

Однако и мы всей нашей неразлучной троицей покататься на Левином
«пирожке». Мотор изношенный – ревет, покает, воняет несгоревшим
бензином. Коробка скоростей скрежещет шестеренками, глушитель
по земле хлябает. Переднего стекла не было – вся пыль и грязь
летела в кабину.

Лева лихо водил «Москвич», жмурясь от встречного ветра и пыли,
и в каждой деревне этого колхоза нас ожидало угощение и радушный
прием... Часто возил нас на Красивую Мечу отдыхать – мы там плавали,
рыбачили, пили самогонку, выгнанную по «спецзаказу». С зарплаты
Лева угощал нас хорошей водкой, колбаски не скупился взять, и
рыбки, и сыру мягкого – специально для беззубого Пал Иваныча.
Хорошо, конечно, быть начальником, даже просто парторгом. Одно
плохо – прежде чем выпить стопку, начальник сто раз оглянется
вокруг, не увидит ли кто его в этот момент?.. И на работу каждое
утро надо с любого бодуна приходить.

А все-таки хорошо, когда выпьешь летом в своей компании, да еще
при колесах! Затем мчаться по гладкому проселку на хорошей скорости,
когда теплый встречный ветер, гудящий в салоне, настраивает на
лирический лад.

Отдохнуть по-настоящему Леве мешали дела. В колхоз то и дело приезжали
комиссии: по делу и без дела, а чаще всего за дармовым мясом.
Каждую группу товарищей надо поить, кормить, развлекать – святая
обязанность парторга.

Лева ездил по зерновым токам и полевым станам, по летним мехдойкам
– развешивал поздравительные листовки, вручал передовикам вымпелы,
флажки и почетные грамоты. Вцепится в треснувшую баранку, и ездит
день-деньской в свое удовольствие с лицом торжественным и красным
от встречного ветра. А если еще и дождик встречный, то лицо мокрое,
будто в жировой пленке.

С приличной своей получки Лева угощал нас с Пал Иванычем и новых,
неизвестно откуда появившихся друзей хорошей «Столичной» водкой.
На закуску молодая телятина, шашлык из баранины, жареная свинина,
прудовые караси в сметане. Особенно популярным в рационе новоявленного
парторга был шашлык. Шампуры постоянно позвякивали под задним
сиденьем, не успевая терять запах жареного мяса и горелого лука.
Сам Лева быстро отъелся, обрюзг, лицо его приобрело постоянный
розовый оттенок. Даже Пал Иваныч, благодаря колхозной пище, слегка
покруглел, порозовел лицом. Шашлыки наш ветеран грызть не мог,
и для него Лева ежедневно

заказывал в столовой десяток-другой котлет. Чтобы и на полянке
было чего поесть, и домой Лева непременно заворачивал старику
остатки мягкой еды.

– Что ты хочешь, Пал Иваныч?

– А что, разве коммунизм наступил?

– Да вроде того: коммунистический колхоз имени Льва Бесфамильного!..
Заказывай, старик, смелее!..

Пал Иваныч просил молочной лапши, вишневого киселя, отварную заморскую
рыбу хек, и все эти блюда румяная круглолицая повариха подавала
в так называемый «отдельный кабинет» колхозной столовой. Старик
помаленьку забывал свою «пролетарскую» пшенную кашу на воде.

Но в столовой мы обедали редко. Для хорошего парторга лесная поляна
– второй кабинет.

О своем призвании литератора Лева временно забыл. Ничего, кроме
докладов об итогах соцсоревнования, из-под его пера не выходило.
Читал эти доклады с покосившейся фанерной трибуны, с нарисованным
местным художником гербом СССР. Голос парторга во время чтения
докладов похмельно дрожал, Лева запинался, не разбирая то, что
сам же вчера написал. И в такие моменты он был похож на настоящего
парторга.

В райкоме его критиковали за плохое «идеологическое обеспечение»
жатвы. Иногда Лева забывал выпускать эстафету соревнования комбайнеров,
не вручал им переходящие красные вымпелы, предпочитая мотаться
на своем «тырике» по деревням и рощам. Иногда его находили спящим
за рулем где-нибудь в лесополосе. На все упреки отвечал одной
фразой – «замотался, три дня не спал...» Ему верили, и всё сходил
с рук, потому что он вовремя доставлял колхозное мясо в дома «нужных»
людей.

Кроме того Лева обладал главной интуицией сельского парторга:
умел исчезать именно в тот момент, когда он был всем позарез нужен!
Приедет, бывало, областная комиссия, или какая-нибудь рейдовая
бригада из райкома, или высокий гость из областного центра – где
парторг? Подать его сюда!

– Да вот только что был здесь... Возле мастерской его видели...

С простыми работягами Лева тоже не умел ладить. Обретя властишку,
начал командовать: ты езжай туда, ты сюда, а тебе, корявый, щас
в рыло дам, если пахать не поедешь!..

А «Корявый» мог в ответ тоже дать «раза», не посмотрит, что парторг.
Завязывалась драка. Опять же для репутации Левы минус. Раза два
его нешуточно бивали вешаловские и разорёновские мужики. Отлежавшись,
покупал за партийные деньги ящик водки, и ехал к ним мириться.
Дар принимался, «мировая» выпивалась, репутация парторга – «дельного
мужика»! – восстанавливалась.

О себе говорил так: я – реалист, и хочу на своей шкуре познать
объективные свойства колхозного мира, который и есть крепостничество,
доведенное до своей высшей загнивающей точки!

– Вся эта система не может не развалиться, – грустно вздыхал он,
– и никакие перестройки ее не спасут.

И мы с Пал Иванычем знали, что в должности парторга Лева долго
не продержится.

-Где этот Левка, сукин сын? – орал председатель на всю контору.
– Найти его мне счас же!..

Но где там? Ищи-свищи парторга! Председатель звонил в райком –
уберите от меня этого лодыря! Ни одной листовки не повесил, ни
одного плаката не нарисовал, ни одного вымпела не вручил. Пьянствует,
собака, напропалую, с утра до вечера, и в каждой деревне у него
баба…

В райкоме вздыхали, обещали подумать – с партийными кадрами у
нас дефицит!

Учили Леву на областных курсах марксизма-ленинизма – не помогло.
Вернувшись в колхоз, парторг обновил портрет Ленина, приказав
художнику придать облику вождя мирового пролетариата его, Левины
черты. А прогнали его после того, как он, приехав поздним вечером
в райцентр, въехал на своем «тырике» в витрину магазина и спал
за рулем до тех пор, пока не приехали гаишники.

Месяца через два вернулся опять в редакцию на должность корректора
– других свободных мест не было.