Онтологические прогулки

Ранее публикованные
зарницы

Зарница пятая

Ретроградный нигилизм

Такова логика реставрации – нигилизм и абсолютизм одновременно.

А. Ф. Лосев

Эту зарница представляет собой критику тех взглядов, которые можно
свести к одному знаменателю – критика поверхностного нигилизма.
Собственно, в них повторяется одно и то же. Выглядит это приблизительно
так. Базаровский нигилизм «понижает» человека, в противоположность
ницшеанскому нигилизму, который «повышает». Эволюция Базарова
– большевизм, который раскрывается со ссылкой на восьмую главу
поэмы Блока «Двенадцать», начинающуюся и заканчивающуюся «признанием
героев в острой скуке», Базаров такой же, но одновременно не такой
же нигилист, как Ситников и Кукушкина. Базаров пустой человек
с одним сильным средством – разрушением. Источник русского нигилизма
– «мировоззренческая пустота»; ближайшее литературное продолжение
Базарова – «новые люди» Чернышевского, которые тоже хотят разрушать;
нигилизм как нежелание признавать поражение собственной логики,
упрощенное представление о мироустройстве и отсутствие у Базарова
«эстетической совести». Потомок Базарова – Маяковский. Базаров
типичный революционер. Намекают на его роль в развитии террористических
взглядов: например, физическое уничтожение сотен тысяч помещиков
и эксплуататоров. Говорят, что от нигилизма к терроризму один
шаг – от него идут корни большевистского государственного террора.
Из него же выводят «военную логику Ленина». Растолковывают нигилистичный
принцип «отцеубийства» в его связи с нацистским отрицанием и сводят
этот принцип к Ницше, и через него – к Тургеневу. Говорится о
западничестве Базарова, которое оторвано от корней, традиций,
духовности, нравственности. Заканчивают всё это советским коммунизмом,
и предупреждают о его тотальной зловредности. Короче говоря, во
всех грехах, которые существуют в России, виноват Базаров и его
последователи.

Рассмотрим это по существу, пробуравливаясь в глубину проблемы
нигилизма. Для более полного понимания того, о чём выше было сказано,
нам нужно в нескольких словах прояснить логическую связь причины
со следствием. Как бы ни было это странным, но это нам просто
необходимо сделать, так как ни в одной статье я не встретил хоть
какого-нибудь объяснения, почему причина выводится таким именно
образом. То, что авторам неинтересна логика своих собственных
мыслей, и так понятно. Им хватает своих собственных убеждений
в правоте всего того, о чём они говорят. И это, собственно, не
их беда. Они ссылаются на многие источники, на известные фамилии,
не удосужившись даже ни разу усомниться в том, что утверждают
эти априори авторитетные имена. Однако, в связи с тем, что причины
выводятся и следствия утверждаются, начнем с прояснения того,
что есть такое вообще причина и следствие.

Именно здесь впадают в противоречие. Пытаясь выводить смысл, который
вложил в Базарова Тургенев, стали изначально выводить его из Ницше,
повторяя ошибки своих предшественников, не удосужившись взглянуть
на то, откуда идёт корнями философия самого Ницше. А пришли бы
они к Шопенгауэру, любимому философу Тургенева. И не преминули
бы заметить в Базарове как раз тот нигилизм, который отрицает
всякие стремления человека. Но тогда невозможно выводить из Базарова
ни революционность, ни большевизм, коммунизм или нацизм, невозможно
также Базарова рассматривать вообще с точки зрения воли к жизни,
воли к реализации себя или еще к чему-то такому, что существует
в соответствии с волей к всеобщей жизни. Эта ошибка в изначальной
посылке и послужила тому, что весь строй логической казуистики,
данный в статьях, рушится как карточный домик. Потому что образ
Базарова – это типологически-персонифицированная Шопенгауэрова
идея квиетива воли. На поводу сложившегося мнения авторы множества
статей грешат против истины. Не знаю, вольно или невольно, но
факт остается фактом. А. Шопенгауэр же советовал всяким писателям,
которые пишут из меркантильных соображений, употреблять свой досуг
лучше на чтение хорошего, чем на писание дурного. Правда, стоит
предостеречь поклонников детерминизма от той же самой ошибки,
которую совершил и Шопенгауэр, выстраивая свою систему на этом
принципе, из коего можно даже вывести, что прочтение дурных книг
обязательно должно вести к написанию хороших.

Здесь нужно принимать во внимание спонтанное и одновременное обратное
отражение всякого явления, где апостериори (в обратном отражении)
распознаются лишь заблуждения. Ведь, получается смешное: обвиняют
Базарова в том, что он западник, потому что не чтит уклад традиционной
жизни. И что, собственно, нового говорит Базаров? Ничего. Само
бытие русское, в самом своем чистом и традиционном виде всегда
было объектом критики и недовольства. «Высокосидящие интеллигибельные
небоныры» на Руси всегда были недовольны тем, как живет простой
русский народ. Отчего так происходит – вопрос другой, но факт
остается фактом. По поводу же западничества Базарова, которое
рассматривается в связи с тем, какие книжки читает Базаров, можно
согласиться лишь отчасти. Отчасти потому, что книжки здесь вообще
не причем. Ни одна книжка еще не повлияла особенно сильно на уклад
жизни того или иного народа. Реально существующая жизнь и написанные
книжки – это две совершенно различные сферы, в которых первая,
по большому счету, влияет на вторую, потому что это существо проявления
авторского эгоизма, тогда как, в обратном смысле, вторая на первое
не оказывает никакого влияния. Если бы было наоборот, то масса
всего прекрасного, о чём нам повествуется во всякой литературе
и что морализаторно изливается из телевизионных ящиков нам на
головы, давно бы уже стала реальностью.

Подозреваю, что авторы статей о нигилизме Базарова плохо знают
содержание романа, о котором они пишут. В заключительной, XXVIII
главе Тургенев дает вполне понятную критику славянофильства Павла
Петровича, представителя высших слоев общества: «Он уехал из Москвы
за границу для поправления здоровья и остался на жительстве в
Дрездене, где знается больше с англичанами и с проезжими русскими.
С англичанами он держится просто, почти скромно, но без достоинства;
они находят его немного скучным, но уважают в нем совершенного
джентльмена, «a perfect gentleman». С русскими он развязнее, дает
волю своей желчи, трунит над самим собою и над ними; но все это
выходит у него очень мило, и небрежно и прилично. Он придерживается
славянофильских воззрений: известно, что в высшем свете это считается
tres distingue (весьма почтенным – фр.). Он ничего русского не
читает, но на письменном столе у него находится серебряная пепельница
в виде мужицкого лаптя /…/ Он все делает добро, сколько может,
он все еще шумит понемножку: недаром же был он некогда львом;
но жить ему тяжело…тяжелей, чем он сам подозревает…Стоит взглянуть
на него в русской церкви, когда, прислоняясь в сторонке к стене,
он задумывается и долго не шевелится, горько стиснув губы, потом
вдруг опомнится и начнет почти незаметно крестится». Вспомним
здесь о гетерогенном основании причины и следствия, согласно которому
подозревали в Базарове причину революционеров, террористов, большевиков,
убийц и прочий элемент, опять же не удосужившись ознакомиться
пристрастнее с романом. Тургенев, написав роман, уже предвидел,
что из его Базарова выведут некие типы, которые к самому образу
Базарова не имеют отношения. Вот он пишет: «С такими-то двумя-тремя
химиками, не умеющими отличить кислорода от азота, но исполненными
отрицания и самоуважения, да с великим Елисевичем Ситников, тоже
готовящийся быть великим, толчется в Петербурге и, по его уверениям,
продолжает «дело» Базарова. Говорят, его кто-то недавно побил,
но он в долгу не остался: в одной темной статейке, тиснутой в
одном темном журнальце, он намекнул, что побивший его – трус».
Такой нигилизм происходит от тех, кого римляне называли: mitatores,
servum pecus (подражатели, скот раболепный – лат.). Отсюда же
происходит известный девиз Герцена: «Вы лицемеры – мы будем циниками;
вы были нравственны на словах – мы будем на словах злодеями; ...вы
кланяетесь, не уважая, – мы будем толкаться, не извиняясь; ...мы
за честь себе поставим попрание всех приличий...».

С одной стороны, эта гетерогенность очевидна, если принимать на
веру детерминацию, а если не принимать, то вот какой замечательный
феномен мы отсюда вынесем. Что если нам перевернуть персонажи
во времени и совместить их? Что если Павел Петрович Кирсанов в
молодости своей тот же самый Базаров, с той лишь разницей, что
жизнь свою он построил не с точки зрения Базарова, а, наоборот
– так, как она и прошла у него. И теперь, живя в Дрездене, он
сожалеет о своей напрасно потраченной жизни и понимает теперь,
что он всю жизнь был человеком добрым, но хотел казаться в
глазах других злым. Тургенев ведь описывает лишних людей именно
как людей добрых, которые этого не знают. К примеру, в своей статье
Гамлет и Дон Кихот он об этом прямо и говорит.
Комическое изображение воли к жизни Дон Кихота, проявляющаяся
самой собою в пустых стремлениях, в борьбе с ветряными мельницами,
с любовью к прекрасному призраку, безобразной Дульцинее, заканчивается
тем, что Дон Кихот перед смертью своею называет себя настоящим
именем: Alongo el Bueno – Алонзо Добрый. Так и получается, что
всю свою жизнь он только и делал, что творил натуральное зло (был
не тем, чем он был), и сам же страдал из-за этого. То же самое
произошло и с Кирсановым. И вот вопрос: не испытывал ли Павел
Петрович чувства зависти тогда, когда спорил с Базаровым? Тургенев
ясно нам дает понять, что Кирсанов только лишь, исходя из ощущения
мелочности прожитой своей жизни, из ощущения того, что жизнь он
прожил, собственного говоря, не свою, а чью-то чужую, и всё его
молодецкое и юное львиное буйство вдруг исчезло в никуда, не оставив
ничего после себя, претворялся перед Базаровым, фанфаронился.
Как бы то ни было, все равно жизнь его привела к полному одиночеству.
Не подспудная ли ревность руководила им тогда, когда они встретились
с Базаровым, спрашиваю я себя еще раз. Не также ли поступают,
отжившие свой век отцы со своими сыновьями, а именно: не желают
ли они того, чтобы сыновья их ни в коем случае ни проживали свою
жизнь лучше, чем они? Все это отцовское воспитание не служит ли
ошейником для сыновей исключительно только с одной этой точки
зрения – с точки зрения пошлой, меркантильной и обыкновенной жизни
большинства отцов?

Тип Базарова представляет собою крайнюю противоположность вышесказанному.
Базаров – тип бедного, лишенного всякой нравственности человека,
человека, который и вовсе не стремится к тому, чтобы быть богатым
и нравственным. А чтобы привести аналогию Базарову, которая еще
более углубит наше понимание этого типа, то она уже вертится у
нас на языке: Сократ – самый бедный и известнейший отрицатель
морали, за что он и был моральными современниками предан смерти
за то, что выдумывал каких-то новых безымянных богов и развращал
своими речами молодежь. Базаров и Сократ – это исключительные
описания квиетива воли, отрицания воли или, если хотите, отрицания
воли к жизни, той жизни, в которой Кирсанов был львом. Хотя, в
противоположность безымянному божеству Сократа, Базаров преклоняется
перед богом, имя которому, наука. И во всякие времена если появляются
такие люди, которым чуждо всякое общезначимое стремление, то они
становятся мишенью для нападок большинства. Так это описал и Булгаков
в типе мастера, на которого со всех сторон обрушились критики
и прочий «сознательный» элемент. Всё это действия одного и того
же явления, которое Гегель назвал «отрицанием отрицания». Только
как в Германии, так и в России блуждающие духи Гегеля пошарахались
по пустым головам и, не найдя в них ни сучка, ни задоринки, за
которые можно было бы зацепиться, абсолютизировались в ничто;
как и завещал им партайгеноссе Гегель. Зато Базаров как легенда
возвращается к нам вновь и вновь, и будет возвращаться с таким
постоянством, с каким только и может жить вечно то, что олицетворяет
собою истинный образ вечности, которому до всякой критики столько
же дела, сколько зайцу до стоп-сигнала.

Вот где начинается коренное различие между отцами и детьми: вот
где начинаются корни этой самой отрицательной редукции. Детям
всегда нужно большего, чем их ретроградным отцам, потому что они
живут в новых условиях, а отцы в этих же самых условиях доживают
свой век. Дети хотят нового, которого не желают отцы, для которых
всякое новое – нечто подобное страху Господнему. Всякое изменение
для отцов – зло, для детей же – сама жизнь. И если Базаров не
поступает так, как поступал в свое время Павел Петрович, то он
обязательно будет назван нигилистом в отрицательном смысле слова,
а Аркадий будет положительным со всех сторон. Для Кирсанова Базаров
зеркальное отражение того, чем мог бы быть сам Павел Петрович
в молодости своей. Но повторюсь, он променял её на себялюбивые
и меркантильные утехи своей личности. Сказать более прямо, он
пошло прожил свою жизнь, и мысли эти в старости его и тяготят.
Еще больше его тяготит и созерцание Базарова, и разговоры с ним,
и истина, которую выговаривает Базаров, его тоже тяготит. И здесь
отцы обыкновенно прибегают к морали, традициям и нравственности.
Но нигилизм Базарова космополитичен. Что может ему предложить
Павел Петрович из традиционно-русского, чтобы оно было исключительно
русским? Уважение семьи? А разве в Германии не уважают семейственность.
Почитание отцов? А разве в Испании не почитают отцов? Любить матерей?
Разве итальянцы не любят своих матерей. Верить в Бога? Разве мусульмане
не верят в Бога. Любить природу? А голландцы разве меньше испытывают
наслаждения от созерцания тюльпанов, или японцы от своих садов?
На поверку оказывается, что люди примерно одинаковы, как деревья
в лесу. Но Павел Петрович не успокаивается и на этом: он, потерпев
поражение во всех диспутах о морали, искусстве, политики и прочем,
решается на дуэль. Он готов даже убить Базарова за то, что тот
существует в своем собственном тоннеле реальности. В конечном
итоге несколько подраненные они расходятся в разные стороны.

Так приблизительно развиваются отношения не только между отцами
и детьми, но и между власть имущей аристократией с простым человеком.
В последнем смысле, Тургенев и говорит, что эти сферы, сферы богатых
и бедных никогда не приходят к компромиссу друг с другом: богатый
бедного не понимает. И здесь первые непременно желают влезать
в жизнь тех, кто об их существовании имеет только приблизительное
представление. И если Базаров считает себя малообразованным: «куда
нам до Либиха! Сперва надо азбуке выучиться и потому уже взяться
за книгу, а мы еще аза в глаза не видали», то Павел Петрович,
напротив, считает себя умным до высочайших пределов. Таким вот
образом Тургенев показывает, как ниспадающие флюиды сталкиваются
с восходящими, и дело заканчивается тем, что такие, как Базаров,
говоря его же собственными словами, России не нужны. Однако, смотря
какой России. Россия не ограничивается теми, кому в ней вольготно
живётся. В ней ещё есть места для тех, кто с трудом находит себе
в ней место. Как сказал Василий Аксёнов: «Для меня Россия – прежде
всего люди страдающие». Не стоит думать, что страдающих людей
в России много. Народ у нас веселый, на самом деле, и радости
в России столько, что истинно страдающего ещё нужно днём с огнём
поискать, тем более в мирное время.

Только страждущий может идти путем исканий, и от этого искания
своего собственного места в жизни общества такие личности и приобретают
известную ценность. Как пишет Шопенгауэр: «Человек должен знать,
чего он хочет, и знать, что он может, только таким образом проявит
он характер и только тогда может он совершить нечто настоящее»
[Мир как воля…Там же, с. 333]. Это искание самого себя в мире
и делает Базарова непонятным ни для кого, он так и остается тайной
за семью печатями для большинства. Ему вменяют в вину именно то,
что он остается непонятым ни аристократией, ни крестьянами. Обыкновенно
здесь говорят об «отрыве от корней», переводя все понятия об этих
самых «корнях» в плоскость исторического (европеского) и сверхисторического
(русского), подражая критике ницшеанства Хайдеггером. Извечная
проблема поиска абстрагирования от западного строя мышления всегда
играет с российскими отрицателями злую шутку, которую можно назвать
шуткой разделения. Всё непременно нужно разделять и различать.
Но платоновский принцип, согласно которому условием философии
является познание тождества в разных явлениях и разного в сходных,
никак не желает быть признаваем нашими мудрыми публицистами. Не
в этом, собственно, суть, а в том, что в понимании, о котором
говорилось выше (вернее непонимании) закралась одна существенная
деталь. Аристократ Кирсанов не понимает Базарова, потому что последний
простолюдин, которого в хорошие дома не пускают, а мужики не понимают
его, потому что, напротив, считают его барином. Так, кто же, спрашиваю
я, Базаров – барин или простолюдин? Очевидно, что натура его крайне
неопределённа. И поэтому единственное, как ему и возможно существовать,
так это исключительно с самим собою. Следовательно, в метафизике
базаровского типа заложено нечто такое, что имеет ценность более
высокую. Ибо если его не понимают ни мужики, ни аристократы, потому
что и те и другие мыслят исключительно меркантильными категориями,
различаясь лишь в количественных степенях мыслей, то из этого
следует, что Базаров уже не мыслит материально-меркантильным образом.
Сказать честно, мне кажется, что его мысли исключительно честолюбивы
в высоком смысле этого слова. Только кардинальное честолюбие может
побеждать тщеславие. Этаким шутом гороховым, как известно, современники
представляли и Сократа. Таким образом, никакого отрыва от корней
мы здесь и вовсе не находим. Здесь другое.

Имеет смысл сказать несколько слов о всеобщем непонимании. По
большому счету, ценность представляет собою не та личность, которая
как личность всем понятна, а, напротив, та, которая вообще никому
не понятна. Что же касается понимания вообще, то внутри общества,
в коммуникациях между людьми абсолютного понимания нет в силу
физиологических и психологических особенностей строения человека.
В этом смысле коммуникативное понимание основывается всегда на
общих местах, на абстракциях. Один человек сказал другому, что
идет в магазин. Другой понимает слово «магазин» абстрактно, как
вообще магазин. В какой конкретно магазин идет человек, собственно,
и неважно. Поэтому часто можно встретить в диалогах такую распространенную
разговорную форму: «я не это хотел сказать». Если пытаются добиться
конкретного понимания того, что понимает другой, то постоянная
корректировка своих же собственных слов только и будет сопровождать
диалог. Но есть еще и такие натуры, которых понять действительно
трудно, если невозможно. Таких людей, обыкновенно, называют гениями.
Гений – это существо в высшей степени непонятное. Я вот к чему
клоню. В своей статье «По поводу «Отцов и детей»« Тургенев сообщает
о своем разговоре с одним русским человеком, который произошел
у них на острове Уайте. Он сказал Тургеневу, выслушав того, следующее:
«Да ведь ты, кажется, уже представил подобный тип…в Рудине?» Я
промолчал: что было сказать? Рудин и Базаров – один и тот же тип!».
Роман «Рудин» в черновой редакции имел название «Гениальная натура».
Именно за этим призраком, по выражению самого Тургенева, за духом
гениальности гонялся автор «Отцов и детей». «У языка, говорил
Белинский, есть хранитель надежный и верный: это – его же собственный
дух, гений».

О языковой особенности образа Базарова я уже говорил. Здесь же
этот гений нужно понимать как аналогию с даймонием Сократа, или
в общем смысле с сократической гениальностью, которая в философии
Шопенгауэра именуется одной из трех ценностных крайностей жизни,
саттва-гуна – жизнь гения, чистое познание. Две других: раджа-гуна
– могучее хотение, великие страсти и тама-гуна – величайшая летаргия
воли и связанное с ней познание, беспредметная тоска, от которой
мертвеет жизнь. И именно отсюда нам следует понимать ту революционность
образа Базарова, о которой упоминал сам Тургенев, потому что он
умудрился своим пером все эти три крайности выразить в одном литературном
образе: здесь и могучее желание знаний, влечение к ним, и следующее
из этого чистое познание природы, и величайшая летаргия воли,
вокруг которой мертвеет всё, что есть в жизни. Объединив эти три
крайности в одно, мы и получаем, как говорит Шопенгауэр, безвольного
субъекта познания. Оттого-то Базаров, как первое описание русского
гения в нашей литературе для большинства, несмотря на вроде бы
ясное понимание его, так и остается темной загадкой, над которой
еще будут ломать голову и критики и философы. «Постигнутая идея,
пишет Шопенгауэр, – вот истинный и единственный источник всякого
настоящего произведения искусства. В своей могучей первородности
она черпается только из самой жизни, из природы, из мира, и черпает
её только истинный гений или человек, на мгновение вдохновленный
до гениальности. Только из такого непосредственного восприятия
рождаются истинные произведения, носящие в себе бессмертную жизнь»
[там же, с. 268].

И может быть действительно, этот дух гениальности, бродивший в
простолюдинах, которые на тот исторический момент монархического
царствования в России не имели абсолютно никакой возможности для
самореализации ни в науках, ни в литературе, ни в поэзии, ни в
прочих сферах социальной деятельности, – ибо все они были открыты
только для людей из высшего общества, – и мог только реализоваться
в революции да в бунтарстве. По крайней мере, М. А. Бакунин в
письмах 1866 года к Герцену советовал искать новую молодежь «в
недоученных учениках Чернышевского и Добролюбова, в Базаровых,
в нигилистах – в них жизнь, в них энергия, в них честная и сильная
воля». Хотя, не будем лукавить: Герцен, как и Павел Петрович,
с Базаровым бы не договорился. Потому что внутренние мысли последнего
походили на вот эти несколько перефразированные слова Шопенгауэра:
«И пойду собственной дорогой, радуясь каждой встрече со следами
благородного ума, но шествуя не по его стопам, а к собственной
цели». И если это так, то вина за то, что им негде было реализовываться
в России всецело лежит на тех, кто так недальновидно закрыл двери
для самовыражения индивидуальностей. Но и ручеек, бьющий из под
земли, устремляется к морю, и какие бы препоны не возводились
на его пути, он все равно достигнет своей цели, раздаваясь и вширь
и вглубь он либо затопит собою плотину, либо разрушит её до основания.
Совокупность личностей подразделяется на две обширных группы:
одной необходимо, выражаясь словами Розанова, «выговориться»,
другой, используя лексику толстовства, «выработаться». Но и в
первом, и во втором случае ясно одно: всякой личности нужны условия,
в которых она сможет реализовать саму себя, сможет выйти из себя
или, если хотите, сможет избавить себя от гнетущего её внутреннего
духа. А вот Базарову, в противоположность этим двум общим точкам
реализации личностей, нужно было в молчании «выдуматься».

Избавление же первых двух естественно происходит в социальности.
Потому она вся и состоит из безобразия, в котором нет места ни
морали, ни этике, ни эстетике. Нам же пора бы уже избавить свои
мысли от того дурного представления, что якобы какая-нибудь идея
может подбить народ на революцию. Всякий терроризм и всякая народная
революция зиждется только на одном основании: на грабеже, на возможности
нищих обогатиться и на возможности богатых обогатиться еще более.
Жажда наживы в древности вела целые армии покорять другие государства,
жажда наживы влекла казачьи войска в Турцию, в Сибирь; она же
собирала вокруг себя недовольных, обездоленных и угнетенных, которые
бунтовали против власти во главе с Пугачевым, да Степаном Разиным.
Переворот 1917 года – чистый грабёж, к коему присоединили некую
социалистическую идею. Недавно ещё голытьба собиралась в банды,
в преступные группировки, образовывая так называемые ОПГ. Теперь
их и в помине нет: на кладбищах даже не хватало места всех их
захоронить. Заголовки газет пестрели статьями о заказных убийствах
авторитетов и их покровителей. Неужели же мы должны говорить,
что вся эта вакханалия происходила потому, что народ остро воспринял
тезисы воровской идеи так же, как и сто лет назад он воспринял
апрельские тезисы Ленина? Или церкви разграбляли из антирелигиозных
соображений? Или разве можем мы сказать, что они хоть каким-нибудь
краем примыкают к образу Базарова или проповедуют какие-то нигилистические
идеи, не зная и слова-то такого? Бред и вздор! Только жажда наживы,
которой напрочь лишен Базаров, руководит и руководила действиями
как прошлых, так и нынешних террористов, революционеров, грабителей
и воров, и не более того. Но буржуазному сознанию всё нужно возводить
в ранг идеи, в сферу отвлечённых начал, где пустые мысли могут
планировать в эфире, сколько им заблагорассудиться. И это ещё
не самое главное – главное определить идеи первичными по отношению
к опыту, как об этом говорит Хайдеггер в мною упомянутой книге,
и как тоже самое пытались проделать русские веховцы в своем сборнике,
быстренько вставив позади революционного выступления масс, идеи
литераторов и философов, которые таким образом приобретали свой
материальный мир. Жалкие самообольстители! В следующей зарнице
я покажу, каким образом сама мысль, создающая идеи, базируется
на опыте. Собственно, как и Вехи, которые были
следствием революции, то есть действия.

История мелкобуржуазного террориста Савинкова и его подельников,
например, меркантильность всякого терроризма и подтверждает. То
американцы ссудят им миллион франков с условием, чтобы деньги
эти пошли на вооружение народа и были распределены между революционными
партиями, то японское правительство выделит деньги, то германцы
помогут, после и вовсе возьмет копейку у белогвардейцев для убийства
Ленина и. т. д.. Вот оно – могучее и меркантильное желание. Зато
террор по Савинкову – это моральная и религиозная жертва, в которой
геройство выражено в сознании греха, а мысли все направлены только
на то, как обрадоваться и испытать гордость за себя после организации
убийства. Иные аналитики личности Савинкова приписывают ему некое
идейное расщепление личности, которая никак не могла примкнуть
к определенному лагерю, греша вместе с тем против той истины,
которая указывает на меркантильный раскол личности «вождя террористов»,
в коем она не могла определиться с тем, кому себя выгодно всё-таки
можно было раз и навсегда продать, и продать так, чтоб и овцы
были целы, и волки сыты. Результат блужданий его меркантильного
душка известен. Известное сочинение Савинкова Воспоминания
террориста, – весьма посредственная и дурная по существу
своему вещь, которую можно рекомендовать только студентам-юристам
и любителям революций ( мы еще удивляемся тому, почему это у нас
судебная, адвокатская и милицейская система напрочь
лишена справедливости), – именно повествует о лживом геройстве,
изливающимся из недоношенной и неполноценной личности, накрепко
захваченной культовым комплексом.

Правдиво обратную сторону Савинкова описал Сартр, абсолютно не
имея никакого понятия о последнем, всё в том же самом Портрете
антисемита, другое название этого сочинения звучит: Детство
вождя. В нем можно узнать всех наших «великих» вождей
пролетариата, и этаких «отцов» народов. Со всеми этими суждениями
личность Базарова никак не состыковывается. Хотя бы потому, что
он, несмотря на дурное к нему расположение со стороны простого
народы, все-таки лечит их вместе со своим отцом. То есть, продолжая
семейную традицию, Базаров нисколько не ударяется в революционность,
а исключительно занимается вполне конкретной и практичной деятельностью,
которая не только не приносит вреда другим, напротив, является
в высшей степени деятельностью добродетельной, которая в конечном
итоге и привела его к случайной смерти. Мне бы лично хотелось,
чтоб Тургенев концовку романа сделал иной. Было бы на самом деле
вполне логичным, если бы Базаров заразился в процессе лечения
того больного тифом мужика. Тогда бы этот сюжет послужил бы, хотя
и пафосным, но достойным описанием наличия в природе мира такого
явления человеческой жизни как сострадательное самопожертвование.

По другую же сторону социальности в России, на самом деле, пребывает
никогда нескончаемая вражда всех против всех, в противоположность
книжному девизу: «один за всех и все за одного». Общество объединяется
лишь под знаменами защиты своего Отечества, когда оно ведет освободительную
борьбу с инородцами, и уничтожает напавшего на неё врага всеми
возможными и невозможными способами. И опять же в этой войне уголовный
или революционный мелкобуржуазный элемент (за малым исключением)
участия никогда не принимал. Все тяготы войны с внешней агрессией
брал на себя исключительно русский народ. Но пока он погибал тысячами
на фронтах, внутри государства кучки отродья пользовались этим
в своих революционных целях. Опустимся на тысячу лет назад. Пока
новгородский князь Вадим Храбрый в трехлетнем походе защищал внешние
границы государства, Гостомысл призвал для усмирения внутренних
раздоров между боярами Рюрика, который мечом народу «блаженство
возвращает». По возвращению Вадима в Новгород последний восстает
против тирана Рюрика. Так в истории России начинается яростная
борьба русского народа с самодержавием, которая и составит кровавую
историю существования Руси. И только Екатерине Великой, немке
по происхождению, образ Рюрика казался идеальным воплощением гармонии
монархии и народа. О чём она не преминула высказаться в журнале
«Всякая всячина» в своих Записках касательно российской
истории. Ей как немке это было сподручнее уразуметь.
Зато трагедия Якова Княжнина «Вадим Новгородский», описывающая
события не с точки зрения Екатерины, уже подвергается аресту и
сожжению. В 1905 году революционеры воспользовались русско-японской
войной, а в 1917 году – первой мировой.

Следует указать и на то, что нужда становится стимулом к активности
угнетённого бедняка, в чем и воплощается крайний негатив и страдание,
в котором существует бедный. С другой же стороны, когда богатство
достигнуто в долгосрочной перспективе, уже богатый впадает в скуку
и тоску, в которой ничтожится всякая активность, и в которой страдание
богатого приобретает стойкую форму апатии. Последнюю ещё как-то
стремятся ликвидировать посредствам активности наслаждений, веселий,
может быть, и какой-нибудь деятельности, но результат всегда один
и тот же – скука и тоска. Драматические и трагические произведения
особенно описывают этот род страдания. Но как только героя опускают
в тоску и скуку, тут же повествование заканчивается. Евгений Онегин,
к примеру, заканчивается тоской, а не активностью. И дальнейшие
Отрывки из «Путешествия Онегина» и Десятая глава уже составляют
отрывочные ничем не связанные мысли, которые медленно останавливают
пушкинское перо, ставят точку. Дальше должно следовать безвольное
познание. У Шопенгауэра сказано: «Безвольный субъект познания
– в чувстве возвышенного возвышается над своей личностью, находится
в состоянии подъёма». В таком состоянии и находится Базаров, поэтому
в его наглядной безвольности интуитивно постигается нечто такое,
что связано с ростом, подъёмом.

(Продолжение следует)