Проза

(книга для внеклассного чтения)

Начало

Продолжение

Сегодня в передаче «В гостях у сказки для будущей элиты» мы увидим замечательное произведение А.С. Пушкина «Сказка о царе Салтане» в несколько ином, непривычном для простых читателей виде.

Многим памятны бессмертные пушкинские строки «три девицы под окном…», и мы надеемся, что после просмотра нашей передачи эта сказка обретет для вас новый, более глубокий смысл, что поможет вам в будущем правильней оценивать те или иные общественные явления.

Итак, вернемся к упомянутому уже:

Три девицы под окном
Пряли поздно вечерком.
Кабы я была царица, – 
Говорит одна девица и т.д.

Первое, что должно броситься нам здесь в глаза, – неслучайность девичьих посиделок. Ведь после того, как девушки озвучили свои гипотетические матримониальные планы, в светлице неожиданно (якобы) появляется царь-той-столицы-государь. И нам остается предположить, что либо мы имеем дело с отечественным Гарун аль Рашидом, либо царь знал, где стоять в этот вечер. К тому же некоторое удивление вызывает тема, выбранная девами для бездельной беседы, – не манией ли величия страдают пряхи?

Нет, если представить всю эту сцену как описание смотрин, своего рода конкурса красоты, где претендентки на роль царицы демонстрируют свои преимущества. И, как мы видим, побеждает третья девица, пообещавшая родить богатыря (к слову, будущий муж указывает ей конкретный срок – к исходу сентября, что имеет особое значение, но об этом позже); и здесь, конечно, дело не только в том, что царь заинтересован в появлении наследника, а скорее, как будет показано, основной вопрос в данном случае – какой наследник будет у государя.

Далее вся эта камарилья отправляется во дворец, где царь в тот же вечер венчается, а сестер своей избранницы определяет в свиту незначительными на первый взгляд слугами: ткачихой и поварихой. Возникают вопросы: чем вызвана такая поспешная женитьба Салтана? Почему сестры царицы подвергаются очевидному унижению?

Путь к ответу на первый вопрос нами уже обозначен: царь требует наследника к определенному сроку, значит и срок зачатия здесь важен, а это уже непосредственная забота будущего отца. Имеет значение в этой ситуации и конкретика: указанный конец сентября предполагает время первой брачной ночи, исходя из обычных девяти месяцев беременности, не позднее конца же января. Однако далее будет показано, что ребенок родился недоношенным (и такое развитие событий предполагалось родителями изначально), поэтому срок зачатия можно вычислить, беря в расчет семь обычных уже для недоношенных детей месяцев. А это не что иное, как весенний эквинокций: дата вполне сакральная и ужасная. Отсюда следует еще один вопрос: для чего батюшке-царю зачатие наследника в такой день, а вернее ночь?

Ответ будет дан позднее, как и объяснение причин якобы незавидной придворной роли сестер новобрачной (здесь можно пока лишь отметить, что брак царя вряд ли был морганистическим, и, следовательно, сестры его жены – родовитые особы, что не клеится с лейблами их должностей).

Итак, царица благополучно «понесла» и, в то время как Салтан предавался «буре мечей», родила искомого сына. Далее и начинаются совсем уж непонятные и невероятные события, толкование которых и подведет нас к сути сказки.

Напомним фабулу происходящего. Царица шлет мужу письмо с радостным известием. Ее сестры, обуреваемые завистью, перехватывают гонца и подменяют послание. Что же они там пишут?

«Родила царица в ночь 
Не то сына, не то дочь; 
Не мышонка, не лягушку, 
А неведому зверушку». 

Прочитав грамоту, царь, по выражению поэта, «в гневе стал чудесить». И здесь вновь не обойтись без вопросов (часто, слишком часто, чтобы быть простой шуткой поэта, эта сказка заставляет нас вопрошать!): почему Салтан всерьез воспринимает это внешне абсурдное заявление своих присных? Является ли это простой клеветой? Что можно сказать о душевном здоровье человека, безоговорочно принимающего такие вести?

Да, в разумности человека в такой ситуации можно было бы и усомниться, но в том то и дело, что Салтан – не человек! Только такое положение вещей может дать ответ на уже поставленные и многие другие вопросы.

Действительно, именно не-человек, а сверхъестественное, и даже хтоническое существо не проявит удивления, если от его семени родится чудовище (неведома зверушка). Именно не-человек, а обладающий особыми способностями владыка будет вычислять день зачатия своего ребенка, выбрав в результате сумрачный и недобрый эквинокций. Именно не-человек может регулярно принимать у себя в гостях сверхъестественных путников – купцов (последнее будет раскрыто ниже).

В свете таких предположений по-новому предстает перед нами и ситуация с поддельными письмами. Ткачиха с поварихой под общим руководством бабы Бабарихи отнюдь не ставили целью оклеветать царицу. Скорее всего, они просто сообщили Салтану о свершившемся факте: родился не-человек. Иначе теперь мы проинтерпретируем и гнев Салтана. Ведь в качестве условия высокого брака он ставил рождение богатыря, то есть, сущностно, человека, пусть и наделенного сверхъестественными качествами. Этот акт должен был закрепить присутствие Салтана в земном мире, легитимизировать его призрачную демоническую власть. Но объединения миров не случилось, и как раз сам (!) Салтан и шлет ответное письмо:

«Царь велит своим боярам, 
Времени не тратя даром, 
И царицу и приплод 
Тайно бросить в бездну вод». 

Царь (или клика Бабарихи) не стремится, как может показаться, избавиться от не оправдавшей надежд жены. Разобравшись в ситуации, он понимает, что его дитя просто недоношено, и решает исправить положение дел, приказав заточить мать и ребенка в дубовое яйцо бочки и погрузить их в плацентные воды мирового океана.

В истории мифологии такой сюжет не нов. Достаточно вспомнить, как Зевс донашивал Диониса в своем бедре, или как Фетида завершала пренатальное развитие Ахиллеса (сына смертного мужчины, кстати), окуная его в воды Стикса, и мы поймем: Салтан принимает вполне логичное решение. Нашу догадку подтверждают и разворачивающиеся в яйце дуба события:

«И растет ребенок там 
Не по дням, а по часам» 

То есть сын царя дозревает, при чем всего за один день, оправдывая заявленный авансом статус богатыря. Из бочки дитя выходит уже вполне взрослым сформировавшимся юношей.

И снова последующие события не так просты, как кажутся на первый взгляд. По волшебному зову царевича волна выплескивает бочку на берег, и там юноша разбивает дубовую скорлупу, рождаясь, таким образом, во второй раз на… свет, хочется сказать здесь, но это не так. Ведь, как отмечали многие исследователи, море в мифосимволической системе означает границу между земным миром и миром потусторонним, и, следовательно, наш царевич родился в мир мертвых, образуя интересную динамическую конструкцию: не-человек отец владеет миром живых, и одновременно направляет в качестве послания миру мертвых своего сына, обладающего человеческой природой, как минимум наполовину.

Такой оксюморонный сюжет (о рождении живого в мертвое) влечет за собой важные последствия. Закрепившись в не-земном мире, царственный отпрыск может завершить первую стадию воплощения отцовского замысла объединения миров. Конечно, затем понадобится и установление прочной межмировой связи, но это уже второй этап, а пока путешественник занят более насущными делами: обустройством на новой, метафизической, если так можно выразиться, родине.

И наиболее важным делом здесь является, конечно, поиск своего места в смысло-топосе мира, оформление сущего, что, прежде всего, выражается в поименовании, идентификации (в том числе и самоидентификации) через присвоение имени (подобным образом оформлялся космос Александра Македонского, оставившего после себя множество Александрий).

Царевич успешно справляется с этой задачей: он находит и могущественного покровителя (не-человека, конечно, – царевну-лебедь, т.е. тотем), и, непосредственно, топос (волшебный град, своего рода, Китеж), и смысл-имя – Гвидон, причем, что особенно важно, имя он присваивает себе сам (и нарекся князь Гвидон), обозначая тем самым свою абсолютную власть над новым местом обитания, а собственно процесс именования оформлен в сказке как классический обряд инициации: лебедь говорит Гвидону, – «есть не будешь ты три дня», то есть заставляет пройти сакральное испытание. Теперь дело за малым – подать весточку в мир земной.

Сам Гвидон этого сделать не может, ведь он родился в мир неживого, и принадлежит этому миру, являясь, так сказать, плотью от плоти его. Без института посредников в таком случае не обойтись, и герои-медиаторы тут же находятся.

«Ветер на море гуляет, и кораблик подгоняет», – речь, конечно, идет о купцах, свободно передвигающихся в пространствах миров. Указывает нам на это заданный тремя точками их маршрут: остров Гвидона – «мимо острова Буяна» (а этот остров – аналог царства феакийцев у Гомера, то есть символ границы между мирами «едоков хлеба» и не-людей) – «царство славного Салтана». Впрочем, все, что они могут сделать, так это действительно только передать послание. Очевидно, как и феакийцам в «Одиссее», купцам запрещено оказывать существам помощь в пересечении межмировых границ, в качестве награды за выполнение этого условия корабельщикам даны метафизические налоговые льготы: во время четвертой встречи с Гвидоном купцы прямо говорят, – «торговали мы не даром неуказанным товаром», то есть торговали беспошлинно.

Князю, однако, достаточно и почтальонской версии деятельности гостей. Обозначая Салтану свое присутствие, Гвидон словно бы перебрасывает мостик, по которому хтоническая часть его сущности может (не без помощи покровительницы, конечно) переместиться из мира в мир. Показательно, что совершает это путешествие он в обличии комара: сверхъестественного существа (и здесь можно вспомнить опыт Кастанеды, встретившегося однажды с хранителем границ тайного мира – и именно с комаром!).

Итак, Гвидон навещает отца, воспользовавшись своим инфернальным эго, и здесь мы вновь сталкиваемся с фигурами, роль которых в сказке, как уже было замечено в начале, явно недооценена. Ткачиха с поварихой, со сватьей бабой Бабарихой ведут себя во время аудиенции Салтана с метафизическими купцами вовсе не в соответствии со своим придворным статусом. Они вмешиваются в высочайшую беседу, позволяют себе дерзко поучать царя. Закрадывается мысль: имена их должностей не совпадают с обычно приписываемыми им (должностям) функционалами.

Попробуем развить эту идею. Говоря «вольные каменщики», мы ведь отнюдь не имеем в виду артель неких свободных художников мастерка и отвеса. Так мы называем некогда могущественное и таинственное общество масонов. Вот и в сказке, как можно предположить, поэт за персоналиями ткачихи, поварихи и Бабарихи спрятал какой-то мистический орден, а сами эти поварихи и т. д. являются магистрами этого ордена.

Но ведь в таком случае и начало сказки предстает в несколько ином свете! Некая тайная, сакральная организация (предположим, Вольные Домработницы) в ходе своих ужасных мистерий вызывает с того света на этот демона Салтана. Великие магистры ордена лелеют корыстные замыслы относительно инфернального гостя, но тот меняет расклад сил, вербуя младшего магистра. Чаши весов уравновешиваются, хотя подспудный конфликт очевиден.

И вот царь получает весточку с того света. Он еще не может знать, что автор послания его сын Гвидон (Салтан попросту не знает его имени), но смутное влечение заставляет его собираться в дорогу. Однако противоборствующая партия не дремлет: магистры вынуждены реагировать на любой потусторонний сигнал, рисковать они не могут. Так завязывается мистическая шахматная партия…

Приглашая Салтана в гости, Гвидон стремится провести рокировку и вывести отца-короля из-под удара, но не тут-то было: противницы проводят ответный ход. Дискредитируя сообщение купцов, ткачиха и компания заявляют, что это так называемое чудо, не достойно внимания монарха, тут же они приводят и пример настоящей диковины: рассказывают о волшебной белке.

И вновь заметим: рассматривая события сказки с профанной точки зрения, мы неминуемо будем сталкиваться с абсурдными ситуациями. Вот и здесь Салтан выглядит не царем, а олигофреническим подростком, не способным проявлять интерес к предмету дольше минуты – услышав байку о грызуне, он забывает про Гвидона. И лишь приняв во внимание нашу версию, можно понять суть происходящего.

Оказывается, компания магистров своим заявлением о характере чудесного стремилась показать Салтану, что виденный купцами остров не относится к миру сверхъестественного, и, следовательно, царь не должен принимать эту информацию близко к сердцу: о сыне речь не идет. Однако Салтан доказал в этом эпизоде, что он не только могущественный демон, но и хороший политический игрок. Он внешне соглашается с чародейской кликой, но делает это лишь затем, чтобы дать возможность Гвидону увеличить свою силу. Подозревая, что сын может быть осведомлен об этой беседе, чадолюбивый отец тянет время, памятуя о волшебном законе: произнесено – значит, есть.

Расчеты Салтана оказываются верными. Оставив отцу знак (покусал ткачиху), Гвидон полетел осуществлять родительский план. Покровительница-лебедь легко соглашается помочь своему протеже. Так Гвидон последовательно обретает чудесную белку и морских витязей, укрепляя, таким образом, экономику и силовые структуры своей сверхъестественной державы.

Между тем распоясавшиеся магистры входят в раж, не понимая, что в политике горячность неуместна и ведет лишь к ошибкам. И они совершают эту ошибку! Отговаривая Салтана в третий раз от поездки «за море», повариха произносит роковое:

За морем царевна есть, 
Что не можно глаз отвесть: 
Днем свет божий затмевает, 
Ночью землю освещает, 
Месяц под косой блестит, 
А во лбу звезда горит. 
А сама-то величава, 
Выступает, будто пава; 
А как речь-то говорит, 
Словно реченька журчит. 
Молвить можно справедливо. 
Это диво, так уж диво. 

С этого момента партия магистров проиграна. Лебедь немедленно обращается в указанную царевну, и Гвидон женится на ней, то есть, женится на эпониме (тотеме) своего фратрия, завершив, наконец, магическую последовательность: Салтан (не-человек) – царевна (человек) – Гвидон (человек) – царевна-лебедь (не-человек). В этой пропорции можно увидеть и неявно выраженный факт женитьбы сына на матери (Родине), а это в мифологических системах считалось добрым знаком, а также момент объединения Салтана с царевной-лебедью. Таким образом, в результате всех этих перемещений и объединений появляется новое коллективное существо, обладающее неслыханным могуществом, причем в обоих мирах. Рождение этого существа закрепляется путешествием Салтана к сыну и символическими объятиями членов новой семьи. Ткачиха, повариха и сватья баба Бабариха при этом признают свое поражение и присягают на верность новым владыкам.

Казалось бы, на этом и все. В сказке – хэппи-энд, анализ также подошел к концу, но остаются, остаются еще проблемы, не затронутые нами. Так, например, не ясно, зачем Гвидону понадобилось ритуальное совокупление с царевной в хрустальном гробу. Конечно, тут прослеживаются явные карнавальные мотивы, т.е. жизнь торжествует над смертью, но связь этого события с остальными фактами сказки все же не очевидна.

Как не очевидно, впрочем, и значение такой фигуры, как Балда. Относительно этого персонажа сразу напрашивается вопросы: почему Салтан согласился нанять работника на таких странных условиях? Чем это Балда мутил воду тридцати трем богатырям (исходя из своего очень выразительного имени)? И что там за история с кобылой приключилась (что Балда делал с кобылой «между ног»)?

И далее… э..э.. О чем это мы?..

Ах, да. Помочь нам здесь мог бы подробный анализ взаимоотношений Золотой рыбки, Бабарихи и старика в своем любовном треугольнике, тем более что взгляд на эту ситуацию, изложенный в «Старике и море» не совсем адекватен заявленной проблематике: Папа Хэм почему-то исключает старуху как опосредующее звено, и, тем самым, встает на позиции интуитивизма, несостоятельность которого давно доказана Гегелем, а ведь старуха, заказывающая новое корыто, требует себе вечной молодости, так как корыто, корзина и т. д. известно что обозначают в контексте соответствующей культуры. Однако рыбка-лебедь, удовлетворяя в целом просьбу старухи, отказывается ей служить, то есть избегает неуместного в данном случае однополого акта, и убегает к царю Дадону, где в образе Шамаханской царицы охраняет мир и справедливость…

Та-а-к… Ничего не понятно… Куда мы зашли?...

Занавес.

(Окончание следует)