Проза

Начало

Продолжение

Майор собрался уже окликнуть его, как вдруг в застекленных сенях
раздался топот заплетающихся ног, пьяное рычание – и дверь
распахнулась. На крыльцо вывалились две простоволосые девушки
(одна была в шортах и майке, другая завернулась в простыню),
они вели под руки толстого волосатого мужчину. Толстяк был
абсолютно голый: в черноте под огромным трясущимся брюхом –
эта деталь сразу бросилась в глаза – подпрыгивало нечто,
похожее на шарик для пинг-понга. Девушки при виде Андрея
попятились, как если бы хотели вернуться в дом, но туша по инерции
продолжала двигаться вперед и увлекла их за собой. Толстяк,
сотрясаясь заросшим телом, запнулся о собственные ноги и
грохнулся на четвереньки, показав обрамленную лысину, – девушки
отпустили его. Та, что была в простыне, не удержалась, села
на ступеньку. Простыня спала, обнажив маленький, розовый
сосок, девушка поглядела выразительно на Андрея и натянула
простыню на плечо.

Мужчину вырвало в подставленный таз. Он весь посинел, почернел, шея
стала толще головы, виски вздулись, рот со щеками вытянулся
вперед, и из него начали вываливаться свекольного цвета
куски. Вторая девушка, что удержалась на ногах, склонилась над
ним и, упираясь рукой в его загривок, приговаривала:

– Так, молодец… еще поблюй.

Но толстяк сел на верхней ступеньке, весь в слезах и поту.

– Что вы мне дали, гадины? – протянул он плачущим голосом.

– Узвар, очищающий, – сказала старшая, в шортах.

– Смерти моей хотите! Я же компотику просил, дуры.

– Ничего, потом спасибо скажешь.

Толстяк продолжал охать и отдуваться в то время, как девушка
обтирала ему рот и все лицо полотенцем. Под каштановой шерстью
проступил румянец, губы налились, как спелые вишни. Андрей
наблюдал за ним, не скрывая усмешки, и тут взоры их встретились.

– Ты что же ругаешься, как собакоед? – сказал Андрей. Он
окончательно узнал Валерку Козырчикова по слабому страбизму широко
расставленных глаз, который даже сейчас придавал его взгляду
мечтательное выражение. (И все равно не верил своим глазам:
неужели этот волосатый боров – и есть Валерка Козырь, которого
он помнил маленьким и худеньким, с набитыми на кулаках
мозолями. Тот еще в школе увлекался восточными единоборствами,
распускал слухи о своих победах и пользовался славой великого
бойца, хотя подрался всего один раз и то был бит. Впрочем,
сколько он его не видел? Лет двадцать, а то и больше? Все
течет, все изменяется…)

Толстяк смотрел мимо него расходящимися глазами внимательно и тупо,
словно стараясь разглядеть, кто прячется у Андрея за спиной.

– Почему калитка не заперта? – проговорил он уже без капризных
ноток, – сколько вас учить, чтобы все закрывали. Я тут организм
чищу, – продолжал он, обращаясь к Андрею, и поморщился, как
если бы из утробы поднялась тяжелая отрыжка, которую он
подавил: – Это особый вид сура терапии, известный еще с пуран.

В глазах его мелькнул осмысленный огонек, они на минуту заняли
нормальное положение: очевидно, гуру сообразил, что перед ним
кто-то знакомый, но кто именно – вспомнить не мог. Перегаром от
него несло за версту.

– Не признал что ли? – усмехнулся Андрей. Девушки во время их
разговора неуверенно улыбались, видимо, не зная, как себя вести.
Светловолосая, что упала вместе с гуру, куталась в простыню,
словно в тогу; Валерику накинули на пояс полотенце.

– Ты кто, брат? – спросил гуру. Андрей почувствовал себя неловко как
человек, которого не узнают. На мгновение ему показалось,
что он вообще утратил индивидуальность, имя и почти перестал
существовать.

– Андрея Зубова помнишь? – поспешил он возобновить утраченное «я» и
добавил с сомнением: – Был такой…

– Так это ты что ли?.. – не то облегчение, не то разочарование
промелькнули в неопределенных глазах гуру. Он попытался
приподняться навстречу, но закряхтел и сел на место, лишь протянул
руку. – Когда я тебя… в последний раз видел? Курсантиком еще
неоперившимся – а сейчас заматерел: коса, волосы до плеч…

– Экономия на парикмахерской…

– А мы только глаза продрали, не успели еще себя в порядок привести…
– Он поднял голову и посмотрел на спутанные волосы девушек.
– Это мои Матанга с Сидхайкой, верные спутницы, –
шасанадеваты, короче, – представил гуру девушек.

Повисла неловкая пауза, во время которой все улыбались и усиленно
соображали, что бы такое сказать не очень глупое. Вдруг Андрей
вспомнил, о чем хотел спросить:

– Что за человек там, на сосне?

– А – это... Дигамбар один, – ответил, даже не оглянувшись, Валера.
– Медитирует.

– Почему в противогазе?

– Плоть умерщвляет – аскет! – произнес гуру, расширив со значением глаза.

– Не упадет?

– Не-ет!.. Он же как кошка: владеет боевой йогой – моя школа. Пойдем
в дом. – Гуру поднялся с помощью деват и продолжал
рассказывать, проходя в сени: – Мы тут с даосами второй день квасим,
у меня там два даоса сидят. Даосы эти – пьяницы ужасные, я
бы и не пил совсем, если б не даосы…

Попав из сеней в темную прихожую, Андрей на какое-то время ослеп и
шел держась за руку одной из девушек.

– Осторожно, здесь ступенька, – сказал Валерик.

Он все равно запнулся, наткнулся на умывальник, но тут открылась
дверь на кухню, и Андрей снова начал видеть. Ему указали туда,
сами же провожатые исчезли за другой дверью, направо.

Посреди просторной кухни за столом сидели две худощавые фигуры в
одинаковых футболках и шортах. Вероятно, это и были даосы. Оба
при его появлении сделали вид, что привстали в плетеных
креслах, чтобы пожать руку. «Гена», – произнес на южнорусский
манер долговязый, костистый, с маленькой головой и длинным,
раздвоенным носом даос, у него были рыжие усы торчком и
скошенный подбородок, что делало его похожим на осетра. «Володя»,
– представился другой, невысокий, с очень белой кожей и
сочными, красными губами. Редкая челка едва прикрывала глубокие
залысины на огромном лбу. Говорил он тихо и загадочно. Его
пальцы и шею украшали толстая печатка и цепь. Он тут же
пересел как-то боком и продолжил играть цепью.

Перед Геной стоял высокий бокал с выдохшимся пивом, дальше – тарелки
с вчерашними закусками, винегрет, пиала с медом, черствый
хлеб. Геннадию, по всей видимости, не здоровилось и пиво ему
не помогало. Володя выглядел гораздо свежее.

Через минуту вошел голый по пояс Валера в белых штанах, препоясанных
веревочкой под большим, волосатым животом. Остатки длинных
волос на голове были схвачены ремешком.

– А что водки у нас не осталось? – спросил, провожая его глазами, Геннадий.

– Должна остаться, – сказал бодро хозяин. Он протиснулся между
холодильником и креслом, в котором сидел Владимир – при этом его
живот желеобразно перекатился за спиной даоса – и заглянул в
угол, где стояли пустые бутылки. Пальцем сверху пересчитал
их.

– Где-то еще одна должна оставаться… – подсказал Гена.

– Если, конечно, не разбили, – пробормотал хозяин озабоченно.

Все, привстав, заглянули в ведро около печки, потом себе под кресла,
под газовую плиту.

– Матанга!.. – закричал Валерик, но тут же хлопнул себя по лбу и
воскликнул: – Я же ее в морозилку сунул!..

Он распахнул холодильник, раздался треск, будто что-то отодрали ото
льда, и окрыленным тоном сообщил:

– Замерзла бедная!

Заиндевелая, с ореолом льда на боку бутылка казалась игрушечной в
его пухлой лапе. В этот момент Валерик напоминал волосатого
ребенка-великана. Вилкой сковырнул пробку, и из горлышка в
хрустальные стопки потекла густая прозрачная струя. Кто-то
задвигал под столом ногами.

– Загустела, тянется… – сказал Валера.

– Замерзла бедная, хе-хе-хе,– захехекал, поджав по-осетриному губы и
не спуская глаз с бутылки, Геннадий.

– Ну что как неродной? – посмотрел Валера на Андрея, который остался
у печи, сложив на груди руки. – Давай поближе…

– Спасибо, я не пью, – сказал майор.

– Как не пьешь? – гуру развернулся к нему и указал бутылкой на
кого-то, вошедшего в этот момент на кухню: – У нас аскеты и те
пьют.

Это был человек с сосны. Андрей узнал его по рваным джинсам –
надетую на голое тело ветровку он снял и бросил на газовый баллон.
Расширяющийся книзу, лишенный мускулатуры торс аскета был
изжелта-смугл. Круглая и седая голова его была коротко
острижена, подбородок и грудь без следов растительности. На левом
плече выколота русалка в купальнике, с поднятыми локотками,
и под ней какое-то изречение. Белки карих, больных, словно
заключенных в зеркальную оболочку, глаз были тоже желты.
«Борисыч, у тебя желтки побелели, – наверно, уже где-то
поправился», – сказал Валерик. «Где бы я поправился!» – с
раздражением ответил аскет. Он с осуждением посмотрел на Андрея и
протянул ему руку – в этот момент майору удалось прочитать
следующую за изгибом хвоста русалки надпись: «Берегите любовь!».

– Саня, – мрачно проговорил аскет, глядя уже не на Андрея, а на
Валерика. – Ну что, по соточке?

– Тебе нельзя, – сказал строго гуру и наполнил поставленную Андрею рюмку.

– Нет, я не буду, – запротестовал майор и отодвинул ее. – Вон, и
Володя не пьет…

– Володя… Володя – особый случай. А за встречу? – за встречу надо
выпить! – настаивал Валера.

– За меня Саша выпьет! – Андрей быстро протянул свою стопку аскету.
Валера рта не успел раскрыть, как тот подхватил рюмку,
отставив округло мизинец, и вздохнул.

– Борисыч, ты же знаешь: тебе нельзя! – закричал гуру.

– Одну можно… чтоб сосуды расширить.

– Тогда неси еще рюмку, – буркнул Валера недовольно.

Эта перепалка сопровождалась шумной неразберихой, суетливой
жестикуляцией и перемещениями: Гена пересел на табурет, Валерик
развалился в его кресле (кресел было два). Появились девушки,
темноволосая Матанга принесла стул Андрею, Борисыч остановился
у него за спиной с пустой уже стопкой.

Выпили. Андрей лишь пригубил, уступая требованиям хозяина. Геннадий
опрокинул и замер, вытянувшись верхом на табурете, растянул
рот в деревянной улыбке – и только потом крякнул, как бы
ставя восклицательный знак с отточием. Кончик носа у него
покраснел, на лице появилось выражение блаженства. Аскет не
спускал больных, блестящих глаз со стола, макал через Андрея хлеб
в мед и сосредоточенно жевал, словно стараясь понять, что
это такое. Один Володя не пил.

– Опять упустил? – спросил Валера у аскета, закусывая заветренной колбасой.

– Поймал – они на ашоку сели.

– Точно поймал?

– Ну что, еще по соточке, чего душу томить? – Их разговор
заинтриговал Андрея. Он подумал, что некоторые слова здесь следует
толковать иносказательно.

– Как медитация прошла? – спросил он осторожно, повернувшись к Борисычу.

– Нормально, – ответил невозмутимо аскет, но, по-видимому, не понял,
о чем речь. Валера тоже воззрился на Андрея с недоумением и
вдруг закричал, размахивая маринованной волнушкой на вилке:

– Ха!.. Я же пошутил – сказал, что ты на ашоке медитацией
занимаешься! Он рой с перепою упустил – вот и полез туда за роем! А ты
думал: мы совсем тут съехали! Одно для меня непостижимо:
как он… – гуру ткнул грибом в Борисыча, – как он не боится с
похмелья к ним подходить. Даже я никогда к пчелам с перегаром
не подойду, а он может!

– Я дыхание на полчаса задержал, – сказал так же хмуро аскет.

– А-а, ну если дыхание – это другое дело. Если дыхание, то и я могу.

– Ну что врете! – вмешалась Матанга, взбивавшая что-то мутовкой у
плиты. – Мы же видели: он в противогазе был!

– Жено, что общего между тобой и мной! – с пафосом возвестил гуру.
Борисыч даже бровью не повел – сосредоточенно смотрел на
стол, не то с сознанием женского несовершенства, не то потому
что «соточка» опять откладывалась.

После второй «за знакомство» всех охватил яркий, радостный подъем
единения – когда спрыснешь на старые дрожжи: все заговорили
одновременно, наперебой, но, казалось, к месту и остроумно.
Даже деваты, стучавшие ножами у разделочного стола, принимали
участие в этой глоссолалии. Матанга беседовала с Володей,
Гена и Борисыч доказывали что-то самодовольно кивавшему
Валерию, белокурая Сидхайка, надевшая выцветшую футболку и юбку,
вставляла реплики и поглядывала на Андрея.

– Как вы тут живете, городские? – спросил майор, когда словесный
поток иссяк.

– Дело не в месте, а в человеке. Когда в тебе мир – миры! – какая
разница, где жить…

– Ну а с местными какие отношения?

– Ой, эти деревенские задолбали совсем! – воскликнула радостно
Сидхайка. – Шепчутся за спиной, сплетни распускают: кто с кем
пошел…

– Особенно после того, как они голые в магазин сходили, – закричал Валерий.

– Как голые? – удивился Андрей.

– Это я виноват, – гуру указал на аскета, – пожурил его с пьяну:
мол, какой же ты дигамбар: в штанах ходишь. Дигамбар значит
«одетый ветром». Ну Борисыч и отправился в магазин в чем мать
родила.

Тут аскет с готовностью взялся за молнию на штанах.

– Нет, Борисыч! Мы верим – не надо! – закричал Валерик.

– Так у Любастры челюсть отвисла, – продолжала, сияя, Сидхайка. –
Говорит: голым не отпускаю (голос у нее стал гнусавым и
гадким, каким был, вероятно, у испуганной продавщицы), приходите
одетые. А Саша ей – нет, я не смогу повторить, какой ужас!..
Чтоб у тебя член на лбу вырос – только он на букву «хэ»
сказал.

– Борисыч – прост, аки голуби, раньше таксистом был.

Неожиданно бутылка опустела, все сразу задумались, погрустнели.

– Всё, – сказал Гена. – Надо за водкой ехать.

– Сегодня магазин в деревне не работает, только в райцентре можно
взять, – проговорил гуру, с озабоченностью хозяина, у которого
закончилась выпивка. – Самогонка есть, но ее пить нельзя.
Нет, ни в коем случае! – добавил он категорично.

По лицам Борисыча и Геннадия пробежала светлая тень сомнения, что
такой случай когда-нибудь может все-таки наступить.

– Нет-нет, – запротестовал Валерий, – это отрава! К тому же она мне
для дела нужна. А ты не привез? – обратился он к Андрею, и
все присутствующие выжидательно посмотрели на гостя.

– Да нет, я думал, вы не пьете, – почувствовал вину Андрей.

– Ну-у, не пьем… – протянул мрачно гуру.

– Мы съездим, – поднялся Володя, за ним Геннадий; с даосами вызвался
ехать и Борисыч. Андрей тоже «скинулся» на водку.

Закрыв за «девяткой» ворота, они с Валерием сели покурить на
крыльце: гуру уперся руками в верхнюю ступеньку, будто собираясь
отжаться, потом с трудом развернулся и сел.

– Хорошо тут – тихо, – сказал Андрей. Где-то вдалеке взревел
трактор, и тут же с противоположной стороны отозвалось эхо.

– Тихо! – иронично поднял палец Валера. – Хотел удалиться от мира
ради достижения абсолютного знания – и вот, удалился!

– Здесь каждый звук отдельно, а в городе сплошной гул, – пояснил
Андрей. – Все равно отдыхаешь. Воздух – сам в легкие льется, не
надо дышать. Вот бы еще не курить…

– А что за это «молния» у тебя на машине написана?

– Так верблюда у Магомета звали.

– М-м, респект, – сказал Валера с одышкой, доставая из-за уха
сигарету, которую ему оставил Геннадий.

– Да, лучше водку пить, чем курить… – задумчиво согласился он. – Я
только, когда выпью, курю.

Солнце горячим потоком било прямо в лицо, они смотрели себе под
ноги: поднять глаза не было никакой возможности.

– Опять, наверное, лето засушливое будет, – проговорил гуру.

По двору важно вышагивал маленький петушок – поднял ногу и покосился
на двух курильщиков, свесив гребень.

– Это из джунглей петух – банкивский. Мне его один индус привез.

– А я думал: не удался.

– Не удался! – воскликнул Валера. – Злой, как черт, всех петухов в
округе перевел. Мужиков терпеть не может: нападает сзади и
бьет шпорами. Ты, когда в сортир пойдешь, поглядывай назад.
Леху Зернова помнишь? С тобой в одном классе учился…

– Помню, конечно.

– Когда у меня тут гостил, он ему так саданул, у того очки слетели!
Хотел здесь дом купить – не нашел. Сейчас в тайге живет,
учительствует в школе. Еще дальше, в самый урман забрался.
Деревня Халдеевкой называется. Тоже человек брадатый и лохматый,
в манихейство ударился.

– Это что такое?

– Ересь древняя: у них и люди не люди, и бог – не бог, а черт. Если
хочешь, я тебе по карте покажу. Потом еще раз заезжал, адрес
оставил, хотя какой там адрес – первый дом от околицы.

– А они кто, эти ребята? – спросил Андрей.

– Кто? Володя? «Черный пояс» по каратэ-до, известный в городе
каратэг, а Гена… так, при нем. Уличный боец, смертельный кулак,
экстремал. Вместе начинали когда-то, Володя дальше пошел, а
Гена остановился на достигнутом. У них симбиоз, друг друга
дополняют. Володя что-то пытается в Гену вложить, ну а тот
слушает…

– Я думал даосы мяса не едят, – вспомнил Андрей свое недоумение при
виде того, как последователи Лао уплетали сало и колбасу.

– Воинам разрешается, – не без важности ответил Валера.

– Они что, воины?

– Ну… можно так сказать, – проговорил гуру.

– А Борисыч?..

– Борисыч – тяжелый случай. У него рак мозга был…

– Рак?! И что, сейчас – нет?

– Нет, я его исцелил. – У Валерика глаза закатились под веки. – В
раджа йоге есть целая система упражнений, с помощью которых
даже рак можно вылечить – если в начальной стадии. Плюс
мадхувидья, медовая терапия…

Вдруг задергалась, запертая на засов, калитка.

– Кого еще черт несет? – Валера кряхтя встал, подошел и заглянул в
щелку. – Что тебе, Семен?

– Отвори-ка, – послышалось с улицы.

– Без денег не дам. – Гуру взялся за ручку , но не открыл.

– Ну а ты отвори-ка: может, я принес.

В окно высунулась Матанга.

– Посмотри, сколько нам Семен должен, – сказал Валерик, отпирая засов.

В открывшемся проеме выросла худая, растрепанная фигура: рубашка
навыпуск; лицо светится блаженной улыбкой; глаза запойные. На
голове с одной стороны волосы торчком, с другой примяты,
отчего кажется: не хватает одного полушария, – видимо, Семен на
том боку спал.

– Покажи деньги, – сказал гуру. Мужик разжал руку со смятыми
бумажками. Валера выглядел слегка растерянным.

Матанга снова показалась в окне и, подозвав его, что-то сказала
вполголоса. Семен прошел в калитку (он был в домашних тапочках),
заметил Андрея, кивнул как знакомому. Тем временем Валера
вернулся к Семену, и тут между ними произошла небольшая
заминка. Семен протянул руку, чтобы поздороваться, а Валерик – за
деньгами ладонью вверх. Увидел, что деньги еще зажаты в
кулаке, начал опускать руку, но передумал и погнался за правой
рукой Семена, которую тот уже убрал, и начал протягивать
левую с бумажками. Гуру, однако, догнал правую, несколько раз
тряхнул ее и только после этого принял деньги. Он развернул
их и замер, словно не зная, что с ними делать. Семен тоже
тупо уставился на деньги. Валерий поднял свои мечтательные
глаза и проговорил:

– Тут не всё, Семен. А за прошлые разы?

– Как не всё! – удивился Семен, заглядывая в раскрытую ладонь,
почесал в голове: – Ну, Валерк…там всяко… ты ж меня знашь.

Валерик вздохнул, изобразил на лице крайнюю степень досады и сказал Матанге:

– Ну, принеси одну. Сколько там осталось?

– Одна и осталась. – Она тут же протянула бутылку с мутной
жидкостью, как будто держала ее под подоконником.

– Вот народ! – смущенно досадовал Валерик, когда Семен ушел, – знает
же, что не хватает, – еще надуть хочет…

– Ты что, самогонку продаешь? – спросил Андрей.

– Джайнам разрешается. Все, что не причиняет вреда живому – даже
деньги в рост можно давать.

– Ты же сам говорил, что это отрава.

– Для кого – отрава, а для кого – бальзам… Они сами еще хуже гонят.
Я, может, его спас, а то взял бы у Евлампьевны и ласты
завернул! Мертвый это народ, мертвый – всё!

– То есть как мертвый? – удивился Андрей.

– Мертвый значит – неживой. Разжижение мозгов и синдром Дауна,
закрепленный в наследственности. А что ты хотел, если почти сто
лет шел планомерный отбор имбецилов. И вот они –
расплодились… – Он развел руками.

– Нет, все равно что-то должно остаться…

– Ну, выйди посмотри! Нет, ты выйди за ворота и посмотри!
Выйди-выйди. Ну, пошли вместе выйдем. – Тянул Валерий Андрея за рукав.

– Да я был там… – привстал Андрей и снова сел.

– Нет, пошли: ничего ты не видел. На детей их посмотри. Пойдем-пойдем.

– Они детей специально головой об стену колотят, чтобы они были
такие же тупые, как их родители, – сказала свесившаяся из окна
Сидхайка: – Суп готов, можно садиться.

– Ну, пойдем выйдем, – уступил Андрей.

– Заодно и покурим, – добавил гуру. – Нет, это – все, конец. Еще лет
десять и ничего не останется.

– Что-нибудь да останется.

– Да ничего – кагалык-магалык останется, татарин один останется… А
нет – китайцы все займут!

Они вышли за ворота. В ту и в другую сторону улица была пуста.
Вдалеке поджарая свинья гонялась за лохматой собакой, та лаяла на
нее и тут же убегала. Они молча закурили, наблюдая за
животными. Наконец Валерик сказал:

– Ну вот вам – национальный колорит! Пойдем ладно суп есть, суп у
них специальный – ведический. – «Все у него специальное,
особенное, – подумал Андрей. – Ничего обыкновенного».

– Суп у нас вегетарианский. Вы едите вегетарианское? – спросила
Матанга, разливая суп по пиалам.

– Очень даже ем, – сказал Андрей, почувствовав зверский аппетит.

– А я медовухи выпью, а то как-то иссяк духовно,– сказал Валера,
доставая из шкафа бутыль, похожую на оплывшую свечу, в
темно-янтарных подтеках. – Ты будешь? – Андрей поблагодарил и
отказался.

Девушки тоже подсели к столу со своими пиалами и стаканчиками. «Ну
налей и нам», – сказала Матанга. У нее были темно-каштановые
волосы (точно такие же попадались в супе – Андрей
внимательно осматривал каждую ложку и незаметно складывал их около
тарелки), круглое лицо, острый нос, широкая кость. По виду
старше второй деваты лет на десять. Сидхайка была стройной,
гибкой, с детским выражением овального лица и янтарных глаз. Ее
светлые волосы попадались в салате («Это – особый
тантрический салат», – сказал Валерик.) Она села через угол от Андрея
и касалась его под столом коленом. При этом он снова видел
ее с выпрыгнувшим из простыни розовым соском, устремленным к
небу, – и у него жаром наливалось внизу живота. Он отодвинул
свое колено, но через какое-то время ее нога снова
оказалась рядом с его.

– У меня Танга по супам, а Хайка по пирожкам – специалистки, –
говорил Валера, склонясь над большой тарелкой. – Ох, люблю я эти
пирожки медовы! – подмигнул он игриво.

«Да-а, – подумал Андрей, – попал…»

Съев тарелку, Валерик откинулся в кресле и погладил себя по животу:

– Лет пять назад я таким не был, с вегетарианской пищи несет: на
одних овощах да кашках… А женщинам нравится! – Перешел он,
поглаживая, на широкую, волосатую грудь и подмигнул самодовольно
в сторону девушек: – Мужчина должен быть большой…

– У мужчины должен быть большой! – вставила Матанга, и Сидхайка чуть
не подавилась: поперхнулась, слезы брызнули из глаз. Валера
растерянно завозился в кресле, вцепился в подлокотники.

– А у меня что, для вас маленький? – спросил он обиженно.

– Нет, – закричала Сидхайка, – у него просто «зеркальная болезнь» –
из-за живота не видать!..

Андрей испугался за Валерика: он весь посерел, поджал губы, на глаза
навернулись слезы. Девушки тоже заметили эту перемену и
притихли.

– Что у тебя за рисунки на стенах? – спросил Андрей, чтобы отвлечь гуру.

– Это янтры, энергетическая живопись… – нехотя, словно каждое слово
давалось ему с большим трудом, проговорил Валерик. –
Специально для медитации. Им соответствуют мудры и мантры, которые
нужно знать, чтобы найти вход в янтру… Но это для
продвинутых – тебе это не к чему. – С каждой сказанной фразой он,
казалось еще больше впадал в амбицию: речь его замедлялась и
становилась тише. – В общих чертах... Дело в том, что
энергетика человека соответствует энергетике космоса… Как говорят
тантрики: что есть в тебе, то есть и там; а чего нет в тебе,
нет и там… Так как человеческое тело заключает в себе все силы
космоса, они концентрируются в центрах, которые расположены
вдоль всего позвоночного столба и имеют форму лотоса… Вот,
например, на этой, – Валера указал на одну из картинок, –
квадрат с четырьмя выступами означает четырехлепестковый
лотос, который соответствует самой грубой материи, расположенной
в районе гениталий… – Вдруг он развернулся к Матанге и почти
закричал: – У твоего бывшего, наверно, больше был?! Он-то
уж точно весь в корень пошел! Метр с кепкой!..

– Ты что, рыбка! Рядом с тобой никакого сравнения, – начала гладить
его по плечу Матанга. – Ты самый большой, самый умный…

– И потом дело же не в размере, а в умении, – внесла свою лепту
Хайка. – Мал золотник… – Матанга толкнула ее под столом – Андрей
почувствовал, как толчок передался его ноге.

– Пойдем покурим, – предложил он Валерику. Тот молча встал, и они
вышли во двор.

– Что-то долго их нету, – сказал Валера отрешенно. Он открыл
калитку, переступил порог, Андрей последовал за ним. – А, легки на
помине. – И правда, в начале улицы показалась пылящая
«девятка», из окна неслась музыка и торчали чьи-то голые ноги.

– Шлюх деревенских сняли... – Валера прищурился, вглядываясь в
людей, сидящих в машине. – Ну, точно! Нельзя Борисыча с Геной
отпускать!

«Девятка» юзом повернула к дому, подняв волну песка, – внутри
завизжали, заглушив магнитофон, – и стала как вкопанная в метре от
ворот. Из нее выпали Гена, Борисыч и… две сегодняшние
попутчицы Андрея, обе уже пьяные. Увидев Андрея, они хихикнули и
поздоровались. Гена сгреб обеих в охапку с самодовольной,
деревянной улыбкой и начал таскать кругами, но чуть не уронил
. Толстая вырвалась, а вторую, высокую, он не отпустил.

Володя сдал назад, чтобы заехать в ворота, но открывать никто не спешил.

– На хрена вы их притащили! У меня что тут постоялый двор! –
выговаривал вполголоса в стороне Валера Борисычу. Тот оправдывался,
что это была не его идея. Гена с бутылкой пива в одной руке
и с девушкой в другой что-то кричал Володе, стараясь
перекрыть хлопающую, как выбивалка по ковру, музыку. Валера
посмотрел на них и махнул рукой. Толстая девушка осталась одна,
она сосредоточенно курила, запивая дым пивом. Андрей пошел
открывать ворота. На крыльце стояла Матанга чернее тучи.

– Давай и твою загоним… – сказал Валера, думая о чем-то другом.

– Пусть там стоит, кому она нужна.

– Ты не знаешь – тут война! Угнать не угонят, а какую-нибудь пакость
сделают. Вон, видишь: уже на стекло плюнули.

На боковом стекле, и правда, появился какой-то белесый подтек.

– Может, то корова лизнула?

– Корова!.. – проговорил с горькой усмешкой гуру.

Володя достал из багажника сумку с водкой.

Андрей загнал «молнию» и поставил рядом с «девяткой», подошел к Валерику.

– Зачем он их привез – он же трезвый: разве он не понимает, что они
этого терпеть не могут! И не выгонишь: обидится, –
пожаловался гуру майору.

– Пойду пройдусь по лесу, – сказал Андрей.

– Куда ты-то уходишь! Что я тут один буду делать?

– Где же один – вон вас сколько!

– А!.. – Валера махнул двумя руками. – Только не заблудись, у нас
тут заблудиться раз плюнуть. – Он стал объяснять, как
спуститься к реке.

Но Андрей выбрал другую дорогу, через деревню. Ноги сами несли под
гору. Ему встретились дети, они замерли, с одинаково
бессмысленным выражением под выгоревшими ресницами. И пока он не
скрылся из виду, их расплывчатые от размазанной грязи лица
поворачивались за ним, как локаторы. На другой улице валялся
пьяный мужик в нескольких шагах от калитки. «Может, он прав: и
деревня действительно вырождается», – думал Андрей. Он
повернул в проулок, и там ему попался старик, ведущий под уздцы
тяжеловоза, черно-пегого с рыжей гривой, с лохматыми ногами.
Сам вожатый был подстать коню: рослый, грудь, как каток,
заломленная кепка едва держится на широком, седом затылке, на
ногах юсовые сапоги. Во дворе дома, ворота которого были
открыты, дородная старуха в заношенном халате развешивала белье,
седые пряди выбились из пышной копны и растрепались по
ветру. Она подняла руки, чтобы прищепить ветхую ночную рубашку
движением исполненным спокойной грации в бесформенном уже
теле. Две лохматые, широколобые собаки лежали в воротах и без
всякого выражения смотрели на прохожего. И дети уже не
казались ему слабоумными: у них обветренные, неправильные, но
красивые лица, от которых веет какой-то первозданной свежестью–
чистые, хоть и грязные, думал Андрей.

Выйдя из деревни, он прошел немного по дороге и свернул в бор. Было
уже жарко. Он шел по бору, как по пустому залу. Солнце
опоясывало чешуйчатые колонны сосен, стлалось по рыжей от игл
земле, путалось клубком огня и черноты в кустах, слепило,
словно зеркальный пол, отражаясь от листьев папоротника. Пахло
горячей хвоей. Паутина горела переливчатыми лоскутами, за ними
лес тонул, как в зазеркалье. Большинство нитей были
невидимы, и Андрей в который раз начинал отмахиваться и сдирать
сухую, липкую гадость с лица, ругая пауков и себя за то, что
опять потерял бдительность.

Приятно было тонуть в ковре из игл, наступать на шишки и чувствовать
под ногой что-то упругое, круглое. Большой черный дятел
пропорхнул долотом над самой его головой, сел где-то в глубине
леса и гулко застучал по клавише ксилофона. В другом месте
Андрей увидел на ветке большущую сову, не спускавшую с него
желтых глаз. Он остановился невдалеке, и с минуту они
смотрели друг на друга. Сова моргнула и отвернулась, недовольная
чем-то, и снова уставилась на Андрея. Он подавил желание
запустить в нее палкой. Сова замерла, как столб, и продолжала
гипнотизировать незванного гостя. «Во репа! – подумал ликующе
Андрей, рассматривая ее широкую, плоскую голову. – Какое
здесь все большое, крепкое… головастое! – не сразу подобрал он
эпитет. – Даже пауки… – при воспоминании о них его
передернуло: – Хотя пауки, скорее, жопастые».

Андрей набрел на небольшую лужайку с поднявшейся уже травой и
прошлогодним репейником. И сразу его окатило жаром: не было ни
ветерка, ни малейшего дуновения. Пахло горячим соком растущих
трав. Кузнечики промахивались и садились на рубашку, Андрея
сопровождал лениво звенящий рой паразитов. Откуда-то прилетел
размером с шершня, полосатый овод с зелеными глазами и стал
с гудением, от которого мурашки пробегали по спине,
описывать круги во всю поляну. Даже комары здесь были в два раза
больше обычных и тоже зеленоглазые, как стрекозы. Андрей лег в
тени деревьев. Вершины сосен плыли навстречу друг другу, их
движение завораживало. Хотелось обдумать что-то важное, что
накопилось за этот день – месяц, год, но мысли разбежались.
Впрочем, и без них было как-то исчерпывающе значительно.
«Вот так и жить, – решил он про себя. – Купить дом в деревне –
и просто жить, как эта трава, деревья. Что меня постоянно
куда-то заносит! Всё хватит – пора остановиться». Вдруг
кто-то впился ему в шею. Он привстал на локоте и достал из-за
ворота рыжего муравья. Стараясь не причинить вреда, сжал его
двумя пальцами, но так, чтобы тот мог дотянуться челюстями до
ногтя. Крепкое, маленькое тело пыталось вырваться из
гигантских тисков и прокусить твердый заусенец. Ему радостно стало
от ощущения силы в этом комочке. Андрей любовался его
матовым блеском, надломленными книзу сяжками, черными, будто
нарисованными глазками. Он отпустил муравья, и тот сразу стал
бегать, останавливаться, шевелить усами, – очевидно, в поисках
врага. «Вот так и жить»… – подумал еще раз Андрей, встал и
пошел в сторону, где по его расчетам должна была быть река.

Он вышел на крутой, высокий берег. Внизу под глинистым обрывом в
извилистом русле быстро неслась, крутя водовороты, желтая вода.
Из нее то там, то тут торчали черные коряги. На другом
берегу опять стеной вставал бор. Прямо под ногами был небольшой
пляж: здесь намыло гору мелкого, ослепительно белого песка.
«Ну что, пора открыть купальный сезон?» – решил про себя
Андрей и, держась за корни висящей сосны, начал спускаться
вниз.

Раздевшись, он подошел к воде. Ноги через твердый слой песка ушли в
ледяной ил, просочившийся между пальцами. Андрей бросился в
воду, и это было как ожог всего тела – ледяная стремнина
несла его на коряги. Размашисто погреб к другому берегу.
Выскочил, ухватившись за ивовый куст. Скользя по мокрой глине,
поднялся наверх, увидел, что его сильно снесло, и берегом пошел
назад. Остановился напротив того места, где заходил в воду,
ощущая всей кожей яркую, жгучую свежесть после купания.
Подумал, что, если сейчас кто-нибудь возьмет его одежду на том
берегу, он не успеет доплыть и догнать вора. Андрей
представил себе лица йогов, когда он заявится без штанов; потянулся,
нежась на солнце, хрустнул всеми суставами.

Он зашел выше по течению и оттуда переплыл на свой берег. Пошел
побродить по нему. За поворотом ему открылся чудный вид. Солнце
мягкими, искрящимися серебром бликами качалось на воде, на
листьях ив и осоки; ласково слепило из промоин в песке. За
спиной журчал ручей, выбегавший из уступа по прорытому в глине
руслу. На том берегу бегали дымчатые кулички, высоко над
водой пролетели две пепельно-розовые горлицы. Андрей
остановился по колено в воде, дно здесь было глинистое твердое, и
увидел свои синевато-бледные, уменьшенные слоем прозрачной
воды, словно чужие, ноги. Особенно поразили его пальцы на ногах
– все разной формы: одни пузатые, другие головастые –
странные. И кулички показались ему странными: носатыми, кургузыми
демонами, бегающими на спицах. И сосны были уже не сосны, а
какие-то грибы или полипы с другой планеты. Сейчас все
выглядело смешным и нелепым, без пугающего, холодного выражения
пустоты, как раньше, – по крайней мере, что-то за всем этим
было, не совсем, правда, то к чему привык, и чего хотелось,
но и не враждебная бездна.

Он вышел на берег и простоял там, хлопая на себе паутов и
вглядываясь в это что-то, чуть не до самого вечера. И все также
безрезультатно. Надежда разъяснить свои «припадки» у Валеры
становилась все слабее, и он уже начал сомневаться, что ему вообще
удастся поговорить с ним о чем-то серьезно.

(Продолжение следует)