Проза

Начало

Продолжение

Глава двенадцатая

– За что я люблю грибы собирать?.. – разглагольствовал Алексей на
следующий день, шагая в накомарнике через бор с ведром. – За
то, что гриб – это нечто совершенно особенное, отличное от
всего растущего, бегающего, ползающего по земле. Он, словно
пришелец с другой планеты, не похож ни на одно из растений, ни
на одного зверя – разве только на человека, и то не сильно.
Идешь по лесу – и вдруг стоит старичок, рыженький колпачок!
Вылез из земли – аккуратный, чистенький, с вросшими в
шляпку сухими травинками. И шляпка у него крепенькая, напоминает
подрумяненную булку, и сам он сбитенький такой – что во мне
тут же просыпается грибной хищник, или грибник. Не могу себе
представить человека, который бы прошел мимо гриба
равнодушно и хотя бы не пнул его. Потому что эта грибная страсть
сидит в нас глубже даже, чем охотничья к убийству невинных
животных. Я не хочу сказать, что она лучше, так как, возможно,
гриб тоже страдает, когда его срезают под корешок, но она,
если и не сильнее, то основательнее – и поглощает всех
поголовно. Видели вы в лесу человека, собирающего грибы? Этот
сосредоточенно-рассеянный взгляд, озирающий пеньки и пригорки? И
даже в самом пустом ничтожестве появляется в этот момент
какая-то одухотворенность… Погода тоже сегодня самая что ни на
есть грибная: пасмурно, однако дождя не обещает – самый для
сбора грибов подходящий день. Нет, что ни говори, я грибной
человек: меня хлебом не корми – дай по лесу с корзинкой
походить… или вот с ведром.

– Ты же вчера сказал, что терпеть не можешь грибы собирать, –
изобличил в непоследовательности школьного друга Андрей. Они тоже
с Борисычем были в накомарниках и напоминали эфиопов своими
скрытыми за черной вуалью лицами. Оба уже нашли несколько
грибов, а «грибной человек» только колотил палкой по соснам.
Возможно, его благодушное настроение и похвала грибам были
вызваны тем, что перед выходом они уже несколько раз
«поправились» и, по настоянию Борисыча, налили еще во фляжку.

– Ну, вчера… Вчера, может быть, и не мог, а сегодня очень даже могу.
Вчера я вас не предполагал увидеть, а сегодня вижу, слышу и
могу даже осязать.

– Что хорошо в деревне, здесь похмелья не бывает, – сказал Борисыч.
– Вот что значит экология, чистый воздух! И самогонка у
тебя, Алексей, высший сорт, лучше всякой водки.

– Потому что приготовлена с любовью: тройная очистка на березовых
углях… – произнес не без заносчивости Алексей. – Хочу я из
гриба сварить, чтобы бесплатное сырье всегда иметь под боком,
но никак не получается. Не знаешь рецепта?

– Я из пива пробовал гнать, тоже ничего не получилось, – сказал
Борисыч. У них зашел разговор о превратностях самогоноварения:
вспомнились удачные и неудачные эксперименты.

– Видимо, все-таки какой-то предел тут положен природой, через
который уже не перейти, – сказал Алексей, подытоживая все
сказанное, – из картошки можно выгнать, а из грибов уже нет. Так же
как тинктуру получить…

– А не пробовал из мухоморов гнать? – спросил Борисыч и показал на
красный, как напоминание о первомае, гриб впереди.

Алексей задумался:

– Интересно, конечно… но это было бы уже действительно адское зелье!

Он помолчал, потом сообщил, что тут в бору только маслята и еловики,
а дальше березы, осины пойдут – там уже белые, абабки,
подосиновики.

В глубине темного бора что-то ярко и празднично вспыхнуло:
белоснежное, голубое, серебристое…

– Кладбище что ли? – остановился Борисыч.

Они прошли мимо почерневшего забора, за которым среди берез и
ржавого, выцветшего кладбищенского мусора виднелись деревянные
кресты и обелиски. Некоторые из них были свежевыкрашены, другие
почернели и упали кверху ножками.

– Как странно, – сказал Андрей задумчиво.

– Что странно? – спросил Алексей.

– Умереть и лежать вот так в лесу. Не на городском кладбище около
свалки… Ты видел наши кладбища? Это же целые города мертвых… А
рядом город живых. Как это все странно. Нет, лучше – здесь.

– Меня здесь и похоронят, – сказал уже без патетики Алексей. – Хорошо.

– Что ж хорошего! – буркнул Саня.

– А меня отправят, наверно, на препараты в анатомический музей. Ни
семьи, ни близких – и похоронить некому, – сказал с улыбкой
Андрей.

– Я тебя похороню по первому разряду, – пообещал Борисыч.

– Навряд ли: куришь много, – сказал Андрей.

– У меня генетика хорошая – все дело в генетике.

– А помнишь, как мы хотели продать себя в морг? – проговорил вдруг
Алексей.

– Да… – улыбнулся Андрей. – За нас, думали, дадут рублей по
семьдесят, а за твой скелет… – он смерил одноклассника взглядом, –
все сто.

– Я даже в центральный морг ездил узнавать, – предался приятным
воспоминаниям Алексей. – Мне там дядька, лысый, носатый такой,
говорит: у нас этого добра, молодой человек, вагон и
маленькая тележка, и совершенно бесплатно: бичи, зеки, просто никому
ненужные люди… – Он осекся.

– Вы что, совсем ебанулись! – сказал, шедший позади Борисыч. В его
тоне было столько неподдельного возмущения, что оба школьных
товарища оглянулись.

– Что тут такого? После смерти же, Борисыч, – сказал Андрей.

– Ну и что, все равно нельзя.

– Почему?

– Ну, как можно пойти продавать себя в морг!

– Да ты что, Саня? В школе это было, – сказал с неуверенной улыбкой
Алексей.

– Нет, ну как!.. – Борисыч остановился, развел руками и оглядел
себя. – Ебануться можно!

Два друга повернулись к нему и смотрели с недоумением.

– Если бы знали, что это на тебя так подействует, то не говорили бы
ничего, – сказал Андрей. Однако негодованию Борисыча не было
предела:

– С ума сойти!.. Это у меня возьмут, значит, отрежут член и поставят
в банку со спиртом всем на обозрение!

– С формалином, – поправил Алексей.

– Тем более!

– Смотри, как ты себя любишь! – завелся Андрей. – Ты же дигамбар: ты
не должен заботиться о теле, к тому же мертвом… Тебе уже
все равно будет – какая разница: черви тебя съедят, или еще
студентки будут любоваться твоей красотой!

– Поплюй, – сказал сурово Саня.

– Не буду плевать! – разозлился Андрей.

– Поплюй или по дереву постучи. Помнишь, как на дороге накаркал…

– Нет, плевать я не буду…

Вдруг Алексея осенило, он даже описал рукой круг в воздухе:

– Это же за деньги, Саша! Восемьдесят рублей тогда хорошие бабки
были: ящик водки можно было купить… А откуда взялись эти
«восемьдесят рублей»? – обратился он к Андрею.

– Семьдесят, – поправил Андрей.

– Ну, семьдесят. Почему решили, что труп стоит семьдесят рублей?

– Кто ж знает… Ты и сказал.

– Я?.. Почему – я?

– У тебя родственник какой-то в медицине работал…

– А-а, точно! Дядька мой меня надоумил – он просто пошутил, а мы,
дураки, поверили. Саша, представляешь: ящик водки просто так,
как в «Поле чудес». А потом, ты всегда мог расторгнуть
контракт или уехать в другой город – никто бы тебя искать не
стал. (Это мы тогда думали – ничего этого на самом деле нет!) На
худой конец, умер бы естественной смертью в старости и
поехал бы не на кладбище, а в анатомический театр.

– Ну, если в старости и естественной… – проговорил задумчиво Борисыч.

– А ты что думал, что тебя зарежут что ли? – спросил Андрей.

– Ну, не зарежут, усыпят, например…

Андрей с Алексеем переглянулись.

– Ты меня иногда просто пугаешь, Александр, – сказал майор.

– Да, ладно… – проговорил примирительно Борисыч. – Уже и пошутить
нельзя.

Алексей сшиб хворостиной ветку хвоща и увидел первый гриб.

– Надо расходиться, а то мы так ничего не соберем. Грибные места пошли.

– Давно пошли, – показал Андрей ведро.

– Да?.. – почесал озадаченно Алексей под косой. – А мне почему-то не
попадаются… Ах, голова еловая! Я же очки дома оставил…
Думаю, почему грибов нет, – оказывается, очков нет!

Они посмеялись над его рассеянностью, отхлебнули из фляжки и
разбрелись по лесу. За час набрали полные корзины груздей, только у
«грибного человека» они едва закрывали дно.

– Ты смотри, груздей сколько, а белого ни одного, – удивлялся он,
переворачивая молодые, с махровой шляпкой, грибы в корзине у
Борисыча. – Значит, жена где-то в другом месте берет.

Грибники расположились у края старого оврага, которым заканчивался
лес. На другой низкой стороне его снова начинался смешанный с
осинами березняк, ложе поросло молодыми сосенками. Оно
расширялось и переходило в безлесную низину с ярко-зелеными
болотинами, сухостоем и отдельно стоящими соснами и березами.
Дальше, за болотом, снова поднималась тайга.

– Груздки тоже хорошо зимой под водочку идут. Сопливые, что надо, –
сказал Борисыч, разбирая «улов».

– И не только зимой, а и в любое другое время года, – ответил
Алексей и добавил, взглянув на Андрея: – Если тебе сейчас голову
обрить, у тебя не слабый оселедец получится. Помнишь?..

Школьные друзья рассмеялись какому-то воспоминанию.

– Что помнишь? – спросил недоуменно Борисыч.

– Андрей после летних каникул… – указал Алексей на однокашника. – (В
девятом классе это было.) С патлами пришел, до плеч.
Военрук его выгнал. Он пошел и наголо обрился, только хохол
оставил – военрук чуть своего скромного дара речи не лишился.

– У тебя тоже не хилый будет… – Андрей улыбнулся, представив себе
Алексея в очках и с чубом на макушке.

– А давайте костерок запалим. Картофли испечем – я взял. Можно
шашлык лесной замандячить: лук, грибы, помидоры – все есть… – И
Борисыч занялся костром.

В это время они заметили спускавшегося по противоположному склону
человека в кепке и пиджаке. В одной руке у него было большое,
оцинкованное ведро, в другой – ветка, которой он отмахивался
от комаров.

– А не боись, Алексей, вёдро не пустое, – закричал человек.

– Старик Рыбин, – сказал Алексей, растягивая пальцем к виску глаз,
чтобы лучше разглядеть приближающуюся фигуру, потом крикнул:
– Что, бобра, поди, несешь, Степаныч?

Старик остановился, притопнул и как-то перекрутился, словно его
всего передернуло от этих слов, постучал кулаком по лбу.

– Они бобров в заказнике капканами ловят, а шкуры закапывают, чтобы
егерь не поймал, собаки отрывают и потом таскают по всей
деревне, – объяснил Алексей.

– Зачем бобров ловить, если шкуру закапывать? – спросил Борисыч.

– На мясо, жрут их.

– Как жрут? разве их едят? Они что, съедобные что ли?

– Питательные, так скажем, – продолжал Алексей, глядя на
приближающегося старика. – А в этом году еще повышение солнечной
активности, бобров развелось, как собак...

Тем временем старик перебрался через изложину и остановился, не
доходя несколько шагов, чуть ниже их. Поздоровался, приподняв
кепку, и попросил закурить.

– Вот грибков на жаруху насобирал, – сказал он с улыбкой и поднялся
за сигаретой, пожал каждому руку. – Комарики одолели, у вас
вон шляпы какие шикарные... – Указал он на накомарники.

– Под грибками-то, наверно, бобер? – сказал Алексей.

– Дак… – притопнул снова с улыбкой Рыбин. – Какой бобер! Ты что
болтаешь? На что мне бобер?

– А что за кровь на руке?

– Ох, Алексей, тебе бы милиционэром работать. Комара прибил – что за
кровь!

Борисыч перестал нанизывать на ветки грибы и помидоры, взгляд у него
стал отрешенно-сосредоточенным. Он внимательно слушал эту
перепалку, потом спросил:

– Отец, шкурки есть?

– Какие шкурки, сынок? – развел руками Рыбин. – Мы этих бобров в
глаза не видели. Приснилось ему.

– Нет у них шкурок: они их закапывают: боятся, что домой придут,
будут искать… – вмешался Алексей.

– Да погоди ты, – отмахнулся Борисыч и налил в мензурку из фляжки
желтоватой жидкости. – Соточку накатишь?

– Это – спасибо, – принял негнущимися пальцами стаканчик старик и не
спускал с него глаз.

– Давай так: за каждую шкурку я тебе пачку сигарет даю?.. –
продолжал Борисыч. – Две пачки…

– О-хо-хо, насмешил, – засмеялся Рыбин, глаза у него стали
хитрые-прехитрые.

– Или водки – четушку? пойдет?

Старик выпил и закусил, отломив кусочек хлеба.

– Ох, хорошая. Сам выгонял? – спросил он у Алексея.

– Отец, ну мы договорились? – начинал терять терпение Саня.

– Да нету у меня шкурок! Вот тебе крест, в глаза не видел: что за
шкурки такие!

– Ну, сам назови цену.

– Как банный лист пристал... Нет у меня ни шкурок, ни полшкурок!

– А у кого есть – знаешь?

– Кто ж скажет, если и есть: это – турма, турма… – отвечал,
посерьезнев, старик, ища что-то глазами: не то выпить, не то
закусить.

– А как бобра добыть, знаешь?

– Не знаю, не ловил, – с хитрой улыбкой отвечал Рыбин. – А на что
тебе бобер-то?

– Шапку сошью, – сказал Борисыч, теряя интерес к собеседнику.

– Так тебя в городе заарестуют.

– Кто ж меня заарестует?!

– Да милиционэр: проверит – а штампа на подкладке-то нету.

– Какого штампа?

– Такого, что шапка в магазине куплена.

– Я у того же милиционэра штамп куплю. Ты, дед, в какой стране живешь?

– Известно в какой, – ответил уклончиво Рыбин.

– Ну, как она называется?

– Известно как.

– А мне кажется, неизвестно. У тебя телевизор есть?

– Ну, что ты к нему пристал! Живет и все человек – зачем ему страна,
телевизор. Правда, Степаныч? – вступил в разговор Алексей.
– Лучше займись шашлыком.

Борисыч качнул головой и продолжил нанизывать на шампуры все, что у
них с собой было. Старик еще потоптался рядом, поговорил о
погоде с Алексеем, но увидел, что ему больше не наливают,
стрельнул закурить и, приподняв кепку, подался восвояси.

– Ничего он тебе не скажет, – проговорил Алексей, когда старик ушел.
– Потому что пуще огня боится трех человек, в чьих руках
жизнь его и его близких: егеря-браконьера, мента-бандита,
председателя-вора. Да и на что ему шкуры, где он их тут продаст?

– В городе. Знаешь, сколько сейчас бобровая шапка стоит? – сказал
Борисыч, опахивая шляпой вспыхнувшие угли.

– А как же ахимса? То в марле ходишь, чтобы комара не проглотить, а
то собрался бобров глушить, – сказал Андрей.

– Почему глушить?.. – заинтересовался Борисыч.

– Как рыбу, наверно, палкой? А как ты еще собираешься бобра взять? –
сказал насмешливо Андрей.

– Точно, их же можно глушить, как рыбу! Только не палкой, а
взрывпакетом... – У Борисыча снова появился его отрешенный взгляд. –
Хотя много шума будет… – и добавил: – Какая там ахимса,
когда детям дома жрать нечего!

Они добили фляжку, доели пресный (забыли взять с собой соль) шашлык
и засобирались домой.

Андрей разглядывал на руке прибитого большого комара с зелеными глазами.

– Ты смотри, здоровый как стрекоза, – сказал он.

– Да-а, земля наша обильна… – проговорил Алексей, поднимаясь. –
Однако… домой!..

Дома они застали вернувшуюся из города жену Алексея, она наводила
порядок. Тут же вывалила грибы на газету и начала их
перебирать. Андрей предложил свою помощь, однако Марья, как
представил ее муж, сказала, что не может эксплуатировать гостя. В
доме с ее приездом стало светлее: на плите кипело, в печи
гудело, блестел еще мокрый пол.

– А мы пока по соточке, – предложил Борисыч.

– Давай грибов дождемся, – возразил вдруг Алексей рачительно.

– Поеду тогда по деревне прошвырнусь – пушнину поищу.

– Я же говорю: здесь нет пушнины, надо дальше на север ехать, где
охотники живут, – сказал Алексей, расставляя стулья.

– Он так бутылки называет, – объяснил Андрей.

Алексей взял ведро и отправился за водой. Борисыч вышел вместе с
хозяином, через минуту на улице завелся грузовик и, потарахтев
с минуту, уехал.

– Не тяжело вам, городским, в деревне? – решил нарушить неловкое
молчание Андрей.

– Да нет, – повернулась Марья удивленно. – Мы уже привыкли, я,
например, даже не представляю, как это в городе можно жить!

Голос у нее то неожиданно взмывал, то также внезапно падал.

– В городе в бытовом плане легче, – сказал Андрей, удивляясь
собственной банальности и еще больше тому, что ему серьезно
отвечают. Люди, наверно, иногда играют в разговоры, думал он, – и
не иногда, а всегда почти.

– Это да!.. – согласилась Марья. – Зато морально тяжело: я,
например, там задыхаюсь. Голова постоянно болит, спать не могу из-за
шума.

– У вас тут автобус ходит?

– Раз в неделю. А потом, это ведь для кого как: кому-то деревня
кажется дырой, а кому – город. Я, например, больше недели не
могу в городе. Только туда приеду, жду не дождусь, когда
назад...

Открылась дверь, сильно нагнувшись под притолокой, вошел Алексей с
ведром и расплескал половину. Остановился, глядя себе под
ноги, – Марья кинулась подтирать. Затем перешагнул и сел рядом
с Андреем, тяжело вздохнул, как после непосильной работы,
спросил жену о городских новостях. Андрей достал из книжного
шкафа том Плотина и попробовал читать.

– Это именно то, с чего начался мой остракизм, – сказал, Алексей,
откинувшись устало на подоконник.

– Как так? – удивился Андрей.

– Все дело в «проклятой» теме. – Алексей взял у Андрея книгу и
покрутил ее в руке. – Я имею в виду диссертацию. В общем-то, все
зависит от отношения, тема тут ни при чем. При определенном
отношении любая тема становится проклятой. Но есть
действительно проклятые темы – при любом к ним отношении. Это ерунда,
что запретных тем больше нет. Я могу назвать с десяток:
бессмысленность существования, чудовищность человека, правда о
гуманизме и т.д. И все они сходятся на главном проклятом
вопросе: что есть творение, и кто Творец.

– А ты знаешь? – посмотрел на него Андрей.

– Теперь знаю, но тогда еще не знал, – продолжал, листая безотчетно
книгу, Зернов. – Хотя все началось гораздо раньше, на первом
курсе университета. А может быть, еще в школе, когда мне в
руки попал томик Аль-Фараби, я прочел его от корки до корки
и ничего не понял, зато почувствовал вкус возвышающей душу
премудрости. А, скорее, еще в раннем детстве, когда я,
маленький, сидел один у реки и смотрел на воду – и вдруг испытал
дикий ужас открывшейся вдруг иррациональности реки, солнца,
леса на том берегу. Пути познания неисповедимы… Итак, я был
зеленым очкариком, который честно высиживал в универе все
пары, а потом мчался в читальный зал поглощать все то, что
тогда было скрыто от широкой публики. Там был большой выбор
дореволюционных изданий, человеку любознательному, в общем, были
доступны все философы прошлого и настоящего – последние
выпускались небольшими тиражами для «посвященных». Исключая,
конечно, запретный ширпотреб. Там я прочел всего Платона,
которого ортодоксы не жаловали, а от Платона был один шаг до
Плотина. Каким умным и даже гениальным я себе казался! Как
легко играл понятиями, не понимая их действительной глубины!
Сколько гонора было в моих «смелых» выпадах на семинарах и
коллоквиумах. Но преподы, кроме круглых дураков, даже поощряли
такое вольнодумство, так как сами все были или тайными
отступниками, или сикофантами. На семинаре, куда я по
неосмотрительности записался, меня и заметил один гад. – Он вернул
Андрею книгу.

– Что на ужин приготовить? – спросила Марья. – Ты про Самуила? –
опять спать не будешь.

– Нет, я водки напьюсь, – успокоил ее муж.

– Самуил?! – переспросил Андрей. – Я встречал одного Самуила. – И он
в двух словах рассказал, где и при каких обстоятельствах
познакомился со Светозаром Светлооким.

– Вот идиот-то! – покачала головой Марья, которая на время его
рассказа оставила хлопоты у плиты. – Устраиваются же на свете
гилики!

– Гилики и саркики тем и отличается от психиков и пневматиков, что
все силы полагают на собственное благоустройство, – сказал
Алексей.

– Это кто такие? – спросил Андрей. Зернов вкратце изложил свою
классификацию человечества.

– Ты себя к кому причисляешь? – снова спросил Андрей, когда тот закончил.

– До пневматика мне еще далековато – к психикам. – Алексей
усмехнулся чему-то. – А зуб он себе так и не вставил? Вот здесь,
спереди.

– Вроде все на месте.

– Значит, вставил. Ну, конечно, как без зуба… – задумался Алексей и
потом добавил: – Это же я ему выбил.

– Да? – посмотрел на него с интересом Андрей.

– Но это было гораздо позже, – продолжал рассказ хозяин. – В общем,
записался я к нему на семинар, и не сам записался, а он меня
пригласил. Я же, польщенный вниманием преподавателя, о
котором все говорили, как о смелом, не боящимся ставить
рискованные проблемы, обрадовался приглашению. В то время он писал
кандидатскую и не назывался еще индейскими прозвищами. Был он
тогда простым преподом, однако нос всегда держал по ветру.
По-видимому, учуял что-то такое в воздухе: и тема у него
была навеянная этими ветрами, что-то про «зоон политикон» и
средний класс в условиях «политии», то есть ограниченной
демократии, у Аристотеля. Ему нужен был я с моим платонизмом (я к
тому времени имел пару публикаций), чтобы противопоставить
его своему «зоону». То есть тема самая пустая, высосанная из
пальца. Однако он умел использовать молодой задор – он
всегда был чуток к психологии нужного человека. Со мной он
провоцировал спор, по интересующей проблеме, и тут же получал
ответ. И еще добавлял: отразите это в вашей курсовой. А я-то,
дурак, рад был стараться! Несколько лет спустя я нашел на
кафедре один экземпляр его диссертации и прочел в ней слово в
слово выдержки из моей работы. И еще, он всегда подкупал
искренностью, чтобы вызвать собеседника на откровения, – в то
время он, кажется, был связан с гэбухой. Короче, он защитил
диссертацию, а я закончил университет с красным дипломом, и
меня (не без его протекции) оставили на кафедре.

– А времена настали смутные. И все почему-то этому обрадовались,
даже закостенелые бронтозавры диамата переживали какое-то
возбуждение. Мой патрон между тем стал уже завкафедрой – патрон,
потому что я по какой-то необъяснимой инерции выбрал его
своим шефом и начал работу над собственной диссертацией. И тут
возникли первые трения: он настаивал, чтобы я продолжал
мучить платонизм, а я занялся неоплатониками и все больше
связывал их с гностицизмом. Я не мог понять его настойчивости –
понял гораздо позже, когда узнал, что он защитил докторскую,
но это было уже без моего участия. Платонизм был школой, я
шел дальше, вступил в области, совершенно не тронутые нашими
историками, – а если тронутые, то с точки зрения их
скудоумной политфилософии. Времена мирволили моему увлечению, к тому
же мне стало что-то открываться за платоновскими
дефинициями. Мой же шеф, после того, как я настоял на своем, сразу
охладел к моим изысканиям. Что, в общем, понятно: притянуть
Симона с Маркионом к аристотелизму было уже никак нельзя – тогда
же мне эта перемена показалась странной. Но что еще хуже,
он начал строить мне козни: гилики и в философии остаются
гиликами. Казалось бы, это такая материя, которая… не терпит
суеты, но для них и она лишь средство достижения личных целей.
И вроде бы занимаются тем же – и все равно не тем: что-то
гоношатся, компилируют, крадут у других. Спешат поскорее все
описать, охватить целиком, лишь бы составилась система.
Система утешительно действует на человеческую психику, поэтому
их любят – они всегда на виду, на людях, в гуще событий. Они
понятны. Пневматик – это затворник, одинокий мыслитель,
который пытается хоть что-то уяснить, не думая о награде и
научных степенях, пробиться сквозь ужас хаоса, который скрывает
под собой, – быть может, еще худший хаос. В человеке мысль
всегда связана с каким-то чувством: если ты думаешь о
вечности, то испытываешь страх, благоговение и так далее. В гилике
этого нет: у него и мысли, и чувства, – тем более, слова, –
все отдельно. И говорит вроде бы то же самое, и теми же
словами, а – не то. Как будто не сам говорит, а в его голову
вставлен какой-то образчик мысли и речи…

– Черти! – сказал вдруг Андрей. – Это черти так говорят, словно
стоишь рядом с пустотой, и она разговаривает.

Алексей внимательно посмотрел на него и сказал:

– Да, и при этом тебя начинает еще мутить? Тошнота по Сартру!

– Точно! – подтвердил Андрей.

– Самый верный признак. По одной славянской легенде они – потомки
Каина, а тот в свою очередь произошел от соития Сатанаила с
Евой. Остальные люди ведут свой род от Авеля – но это так… к
слову. – Алексей снял очки, осмотрел их, надел снова и
продолжал. – Короче, я сменил шефа, закончил работу над
диссертацией – и провалился на защите. Дело в том, что подобные
субъекты никогда не останавливаются, если начали гоньбу, доведут
ее до конца. Все это делалось, однако, скрытно – в лицо
всегда была улыбка и участие. Заглазно же он распространял
какие-то небылицы о моей неблагодарности: якобы, я был его любимым
учеником, он выпестовал меня, и вот этот Брут – то есть я –
нанес удар в спину. (Действительно, я напечатал в одном
журнале статью, где прошелся по «неоперипатетикам», правда,
мной двигал исключительно молодой задор, никакой мстительности
в этом не было). Потом он пытался нажимать какие-то рычаги в
ВАКе, ездил перед самой моей защитой в Москву – не
специально, в связи со своей защитой, а заодно – и моей. Но об этом
я узнал гораздо позже…

– И квартиру нам не дали благодаря твоему еврею, – вставила Марья. –
Университету выделили квартиру для молодого специалиста,
так дали ее какому-то лаборанту, а преподаватель должен был
жить в студенческом общежитии.

– У того трое детей – все правильно дали, – возразил Алексей.

– Но ходил же Самуил в ректорат? Ходил?

– Ну да… А тут пошло поветрие выбирать начальников. Старого декана
по причине одиозности ушли на пенсию, и факультет разделился
на партии. Стали собираться тайно на квартирах, писать
доносы, в общем, бесовщина началась страшная. Самуил рвался к
власти в первых рядах. Все подоставали компру друг на друга:
кто на гэбуху работал, кто просто стучал из любви к искусству.
Один маразматик – то ли забыл, что за времена настали, то
ли у него извет был на случай возвращения старой власти
заготовлен, а он его перепутал с докладом – начал читать на
деканате махровый донос сталинских времен, называя своего
оппонента не иначе, как «цепным псом американского империализма». Я
был далек от этих дрязг: занимался своими гностиками, и,
как часто бывает, предмет изучения превратился в предмет
почитания. Особенно меня захватила идея ущербного Творца, а в
происходящем вокруг я видел только подтверждение моим мыслям,
не более того.

– И вдруг перевес получила либеральная, пользующаяся доверием
власти, партия Самуила. Сразу терпящие поражение красные, розовые,
коричневые всех оттенков объединились против
«дерьмократов». А так как договориться о кандидате не смогли, то решили
сойтись на нейтральной фигуре, лишь бы не допустить Самуила к
власти. Такой нейтральной фигурой им показался ваш покорный
слуга, причем у меня не было ни ученой степени, ни протекции
– случаются такие периоды, когда колесо фортуны выносит
наверх всех подряд, но почему-то плоды все равно пожинают
пройдохи. Мне эта волокита была ни к чему, я бы отказался, но они
забыли поставить меня в известность: так моя персона
интересовала их сама по себе. Я был на больничном, и никто даже не
удосужился дойти до общаги и сообщить мне о моем
выдвижении, а может быть, они где-то понимали, что я возьму самоотвод.
Сообщили задним числом и сумели уговорить: сказали, что
теперь, если я откажусь, то многих подведу – несколько человек
среди них было приличных, – к тому же я не очень-то верил в
успех. Тогда я еще не научился говорить «нет». Гилики всегда
одинаковы: степень их наглости зависит от величины куша,
который они могут урвать, или, вернее, им позволяют урвать.

– И вот произошло невозможное: то ли часть переметнувшихся
маразматиков, в тайне осталась верна старым хозяевам, то ли они опять
что-то перепутали, но с перевесом в несколько голосов
победила моя кандидатура. Мне это пришли сообщить в библиотеку. Я
тогда сразу решил взять самоотвод. Однако противная партия
тоже не сидела, сложа руки. В общем, через пару дней
открылось, что мои «соратники» подделали второпях мою подпись под
каким-то заявлением, и результаты выборов были отменены.
Как-то так повернули, что я оказался виновен в подделке
собственной подписи…

– Как это? – удивился Андрей.

– Якобы я дал согласие на подлог. Выборность отменили совсем, так
как по замыслу ректора деканом должен был стать Самуил. Через
несколько месяцев, когда забылась эта история, его просто
назначили на должность. Но и это еще не все… Со мной он решил
разделаться раз и навсегда. Видимо, ненависть ко мне
победила в нем чувство реальности. Я из жалости одному студенту
поставил «зачет». Студиозус оказался подосланным. Самуил под
страхом исключения заставил его показать, будто я получил от
него взятку. Тогда я ему зуб и высадил. Представляешь двух
очкариков: один декан, другой препод, дерущихся у всех на
глазах в стенах alma mater! Впрочем, драки никакой не было: я
провел чоку-цуки – он упал. Было это на заседании кафедры, как
раз по поводу взятки. В общем, меня уволили за аморалку.
Студиозус мне потом во всем признался – и Самуил побоялся идти
в суд, – но и тут повернул все в свою пользу: будто он меня
прощает великодушно. С такой трудовой меня на работу никуда
не брали, только грузчиком. Я отдал документы на замещение
должности преподавателя в один вуз, потом – в другой, и
везде был отказ. Устроился в техникуме вести обществоведение. Но
это все уже не имело никакого значения, потому что от
гностицизма был один шаг, вернее, полшага до манихейства…

В этот момент за окном раздалось знакомое тарахтение. Грузовик
остановился, открылась и хлопнула дверца.

– Саша вернулся, – проговорил Алексей, поднимаясь, – пойду открою.

– Как раз грибы поспели, – сказала Марья.

Первым в дверь прошел с утомленным видом Борисыч, следом за ним Алексей.

– Собрал что-нибудь? – спросил Андрей.

– Ничего практически, – ответил Саня с деловитым довольством и
поставил на стол две бутылки водки, очевидно, только что
купленные в магазине; сел к столу. – Зато теперь знаю, как бобров
добыть.

– Крестьяне рассказали? – спросил, садясь рядом, Алексей.

– Нет, сам дошел, – сказал Борисыч, откидываясь на стуле.

– Ну и как?.. – насторожился Андрей.

– Надо привезти машину хлорки и вывалить в речку, они все и всплывут.

Марья застыла с мензурками в мокрых руках. Манихей тоже онемел, он
сидел пораженный, подавленный, опустил голову, из-за
свисающих волос не было видно лица.

– Ты же, Саша, этот… как его… даже забыл, как называется… –
проговорил Андрей.

– Никакой я теперь не дигамбар – ты же сам говоришь: мир создал
Дьявол. Одна бобровая шапка в городе стоит больше, чем все наши
бутылки! Скоро зима – шапки будут в ходу... – Но тут Борисыч
заметил, что приготовление к пьянке остановилось: хозяйка
замерла с рюмками, и товарищи что-то поникли. – Ну, что за
охоту? Я теперь хоть на море съезжу, а то ни разу не был.

– Как?.. – поднял голову Алексей. – Как можно погубить чистую
таежную речку ради того, чтобы съездить поблядовать на море?!

– Да он шутит, – сказал Андрей. – Ты же, Саша, шутишь?

– Ничего я не шучу, – так же невозмутимо сказал Борисыч. – Я на море
ни разу не был. Должен я посмотреть море? И что значит
поблядовать? Я жену и детей с собой возьму, им воздух морской
нужен. Они тоже моря не видели.

– Чтобы повезти сопливых детей на сраное море – погубить чистую
речку! Там же, кроме бобров, рыба и… другие животные – звери
ходят на водопой. Я не понимаю… – Алексей встал из-за стола и
пошел ходить по комнате-кухне.

– Целую деревню пропитания лишишь, – добавил Андрей, желая
превратить все в шутку, но, видимо, тоже невпопад.

– О, боже мой… – прошептала Мария, она села на табурет, стиснув
горестно руки на коленях.

– Но вы же тут все сатанисты, вам-то какое что? – удивился Борисыч.

– Сатанисты! Не суди о том, чего не смыслишь… – остановился Алексей,
задумавшись. – Так. Если ты привезешь сюда хлорку, я на
тебя егеря натравлю.

– А ты и не узнаешь: привез я или нет. А когда узнаешь, я уже все
шкурки сдам оптом, не на базаре же я буду стоять…

Алексей с Марьей растерянно переглянулись, видно было, что оба
подавлены и не знают, что сказать. Но тут им на помощь пришел
Андрей.

– Ничего у тебя не получится, – сказал он убежденно.

– Почему это?

– Потому что бобр умный зверь, в отличие от некоторых двуногих. У
него хатки где находятся?– над водой. Он просто переждет в
них, пока вся отрава стечет, вот и все.

– Ладно, всё, проехали, – сказал Борисыч, мрачнея. У него была
манера сразу замыкаться в себе, если дело не выгорело. – Давайте
выпьем.

Они молча выпили и вышли покурить на крыльцо. Был ясный вечер, от
бардового солнца, садившегося за черный бор, веяло уже осенним
холодом.

– Ты что же, Алексей, крыльцо не починишь? – спросил Андрей.

– Да-а, совсем расшаталось… – сказал Алексей, пробуя ногой зыбкую
ступеньку. – Так ты что, и впрямь, хотел бобров хлоркой
отравить? – повернулся он к Борисычу.

– Ишь, как вас заело! – развеселился Саня, вспоминая, какие лица
были у манихея и его жены: – Как можно таежную речку погубить!
– передразнил он хозяина. – Это вам за член в банке!
Один-один – в мою пользу.

– Да… – усмехнулся Алексей, у него разгладились морщины на лбу.
Андрей тоже тряхнул головой, но с сомнением.

– Ты, Борисыч, никакой не дигамбар, а этот… как его?.. – Андрей
пощелкал пальцами, прося помощи у Алексея.

– Гилик, – подсказал тот.

– Это еще что такое? – подозрительно вскинул глаза Саня. Алексей,
насколько мог мягче, объяснил, кто такие гилики.

– А вы кто в таком случае?

– Мы психики, – сказал Андрей.

– Это заметно!

– Да ладно вам, все мы тут психики, – сказал Алексей. Он взял у
Борисыча горящую сигарету и прикурил от нее. – Так вот, –
продолжал он прерванный рассказ. – Манихейство!.. Меня увлекла его
мрачная поэзия и этот дуалистический романтизм. Все было,
как и с платонизмом: сначала интерес к внешней стороне
учения, игра атрибутами – и потом лишь проникновение в суть.
Манихейство обвиняют в эклектизме – я обвиняю философию в
системности. Потому что эклектизм есть максимальное приближение к
истине. Не выращивание из переходности понятий стройных
систем – а взять от каждой доктрины, то что приближает к истине
(не так много и наберется) и соединить несоединимое, – может
быть, тогда нам проблеснет какой-то намек на правду.

– Так в чем суть этого учения? – спросил Андрей.

– Пошлите за стол, – сказал Борисыч.

Они снова сидели за столом, и снова в печи потрескивали дрова, но
комната не выглядела уже такой мрачной. Казалось, раздались
неровные стены, стали белей и уютнее. (Андрей с некоторых пор
внимательно вглядывался во все, что с ним происходит, и не
мог не заметить этой перемены. Он вспомнил другие случаи,
когда его «дух» так же «обживал» чужое, непривычное
пространство, которое вдруг начинало казаться своим – даже в тюрьме.)
Хотя сейчас, возможно, перемена в доме произошла благодаря
женским стараниям. На столе, кроме грибов, капусты и
патиссонов, появилось рагу – хозяйка зарубила петуха к ужину, – а
также «хреновина», салат из бурых, пахнущих ботвой помидоров,
зелень прямо с грядки, клюквенный «морсик» и много еще чего
от «плодов рук своих».

– Суть та же, что и в гностицизме, только Мани переносит борьбу двух
начал в человека. Битва продолжается и в космосе, но теперь
она еще идет в каждом из нас, то есть это уже тотальная
мировая война, – возобновил рассказ за столом Алексей. – Но
мало того: она идет и между людьми. Между теми, в ком побеждает
Ормузд и в ком – Ахриман. Со мной произошло то, что учение
победило во мне науку. Когда я увидел истину, то не мог уже
больше служить тьме – тем более, обманывать молодое
поколение. На своих занятиях я начал рассказывать о гностицизме и
Мани (а времена хоть и изменились, но были еще те), это дошло
до начальства – и слуги тьмы уволили меня за
профессиональную непригодность. Хорошо, хоть в психушку не упрятали.

[А надо бы! Было два сумасшедших, стало три.]

– Самуил на тебя еще бумагу накатал – вот где настоящий демон! –
вмешалась Марья. – Узнал, где он работает, – не поленился, и
прислал официальное письмо: якобы, он был уволен с прежнего
места за драку.

– Ну да… Я это и имел в виду. В городе житья нам не стало: общежития
мы сразу лишились, денег хватило только на покупку этой
халупы. Но я теперь и не жалею: здесь я обрел себя…

Они выпили, помолчали.

– Так что, значит, – мир все-таки создал Дьявол? – спросил Борисыч.

– Я бы называл его Демиург, что переводится как «творец». Такое
название представляется мне более удачным: оно не несет
эмоциональной окраски, как другие имена.

– Хрен редьки не слаще, – сказал Андрей, задумавшись. – И главное,
все сразу становится на свои места, все понятно от и до…

– Да, мир становится объяснимым от начала и до конца. Не нужно
притягивать за уши оправдания бытия зла, выдумывать
неубедительные теодицеи. Или отрицать зло вообще, будто оно всего лишь
нравственная категория – гуманистическая теодицея. Это,
конечно, убийственная истина – но кто сказал, что истина должна
быть похожа на сладкие сопли хеппиэнда?..

Такие разговоры вели три психика далеко за полночь.

(Продолжение следует)