Проза

Начало

Продолжение

Глава шестнадцатая

По маршруту, проложенному красным маркером инженера, они вернулись
почти до самой дороги на Халдеевку и свернули с грейдера
налево. Проселок пошел в гору, дуалисты очутились в светлом,
кондовом бору, и ехали по нему до моста, через небольшую речку
или ручей. Перед ним Борисыч притормозил в задумчивости:
мост был латаный-перелатаный, со сверкающей сквозь дыры водой.
В одном месте взамен заплаты был прибит щит «берегите лес от
пожара». Подумав, Борисыч все же решил рискнуть, и на этот
раз оказался удачливее, чем на болоте.

За мостом дорога скрывалась за деревьями и круто забирала в гору. Но
только они повернули, как наткнулись на свежевыкрашенный,
полосатый шлагбаум. Борисыч резко нажал на тормоз:

– Что за дела?

Рядом со шлагбаумом был вкопан грибок. Сутулый мужик в душегрейке, с
многодневной щетиной стоял в стороне и не спешил
приближаться к машине. Он поставил ногу в сапоге на пенек, положил на
бедро карабин, в руке держал рацию.

– Командир, открывай! – закричал Борисыч и добавил примирительно: –
В Куролесовку правильно едем?

– Ну, правильно, – сощурился подозрительно лесной страж.

– Открывай! Бутылки собираем: «чебурашку», «четушку», «водочную»
берем, «ноль тридцать три» с-под пива. Цены высокие.

Часовой задумался, потом сказал:

– Вы тут вряд ли че соберете… – Однако в голосе его послышалась
неуверенность. Вдруг зашипела рация и спросила гнусаво:

– Ну, что им надо?

– Бутылочники, бутылки собирают, – ответил человек с ружьем. Рация
опять зашипела, но ничего не сказала, вероятно, тоже
задумалась.

– Ну, что назад отправляем? – спросил часовой и терпеливо уставился
в пространство. В эфире повисла пауза, и внезапно он
взорвался хриплым рычанием:

– Сейчас узнаю!

Часовой опустил руку с рацией на колено и сделал скучающее лицо.
Было оно самое обыкновенное рыжее, злое, с какой-то белесой
перхотью в морщинках и на ресницах. Камуфляж под безрукавкой
лоснился черным глянцем, из-за ворота выглядывал
красно-зеленый грязный свитер.

– У вас тут что, секретный объект? – спросил Борисыч, однако
охранник даже бровью не повел, продолжал рассматривать переднее
колесо.

– Тридцать первый, – взорвалась снова рация.

– Слушаю, тридцатый. – Часовой поднял и снова опустил руку с
радиостанцией, глядя прозорливо вдаль.

– Пропусти – только машину проверь. Если бутылки, то пропускай…

– Вы меня пораньше смените, мне тоже надо сдать … – закричал часовой.

– Пусть к магазину едут. До связи...

Охранник объяснил, как проехать к магазину, потом спросил, долго ли
они тут пробудут, поднял шлагбаум, но Борисыч уставился
вперед и оставил его вопрос без ответа, – по-видимому, обиделся
на неразговорчивого часового.

– У тебя даром не возьму, – пробормотал он, как только отъехали от
поста.

Андрей смотрел по сторонам. Его мысли были заняты другим. Пока
грузовик, натужно ревя, карабкался вверх среди сосен, они
умчались к далекому детству, где его так же везли по лесной дороге
в гору, и сейчас ему показалось, что это то самое место. Он
жадно вглядывался во все новые сочетания сосен, пытаясь
найти соответствия в памяти, и думал: «Да нет, как бы я здесь
оказался? Зачем, с какой стати, нам было сюда приезжать?
(«Нам», – очевидно, ему и родителям.) Хотя… все уже не так
просто». Ему теперь всюду мерещились знаки и предзнаменования. В
его голове, по-видимому, зрел какой-то план. «У всех была
своя гора – у Иисуса, у Магомета…» – думал Андрей.

При въезде в деревню они уперлись в старый бревенчатый амбар, перед
которым песчаная дорога разделялась на две улицы. Одна
уходила в гору, другая шла низом, на нее они и свернули, следуя
указаниям охранника.

По-видимому, асфальт когда-то здесь все-таки был, потому что то тут,
то там попадались его островки, но они делали дорогу еще
ухабистее. Обочины были обильно унавожены и ископычены, в
канаве плавало несколько уток, за ней вся гусиная трава была
черной от грязи и навоза. Жилые дома чередовались с брошенными,
заколоченными, многие из которых растащили. Обычная деревня
– ничего особенного, если не считать шлагбаума и новой
церкви из темного кирпича.

Они догнали старика в кепке и пиджаке, опиравшегося на оструганную
палку, в другой руке он нес сумку. Борисыч остановился и
высунулся в окно.

– Батя, до магазина далеко?

– А вы, часом, не бутылки собираете? – ответил тот вопросом на вопрос.

– От… деревня! Все уже знают, – воскликнул Борисыч. – Бутылки.
Приходи к магазину…

– Может, уважишь старика… – приподнял дед сумочку. – А то у меня
ноги больные...

– Ты уже с бутылками? От, деревня! – сказал Борисыч и открыл дверь.
– Ну, давай, раз ты заслуженный ветеран, мы у тебя вне
очереди примем. – Он спрыгнул на землю и заглянул в открытую
сумочку. – Э, отец, сейчас таких и не выпускают. Ты где их
откопал?

Борисыч выбрал годные бутылки, сунул их под сиденье и отсчитал
старику мелочь.

– Хоть бы помыл сначала: у тебя в пузырях тараканы.

– У меня, сынок, глаза не видят, а так бы помыл, конечно. – Старик
спрятал деньги в карман, довольный и тем, что получил. Махнул
им вслед сумкой.

При появлении грузовика черно-серая толпа у магазина повернула
землистые лица.

– Ты смотри, как из пушки… От, сарафанное радио, – сказал Борисыч.
Как только они подъехали, тон его сразу переменился. Саня
вылез из кабины и, ни на кого не глядя, подошел к задней двери.
Там уже выстраивалась очередь.

– Ну, чего кучкуетесь! – прикрикнул он и открыл дверцу.

– За деньги принимаете аль под запись? – спросила старуха в паневе и
шугайке (многие здесь были одеты по довоенной моде: видимо,
достали из сундуков дедовские вещи).

Борисыч взялся за поручень и оглянулся на нее с видом изумленного
начальника.

– За нал, – коротко ответил он и залез в будку.

– Это как? – выкрикнул мужик в галифе.

– Живые бабки плачу, – сказал Борисыч и пропал в глубине будки. Там
он начал греметь бутылками, что-то передвигать и
перекладывать. Очередь терпеливо ждала. Затем он выставил картонку с
ценами и тяжело вздохнул.

– Ну, что там у вас? – сказал, глядя сверху Борисыч. – Сюда ставим,
я буду смотреть. Вот прейскурант. Все грамотные, надеюсь?

Андрей зашел в магазин. Как-то само собой с молчаливого согласия
Борисыча он устранился от приемки товара. В магазине ему опять
стало казаться, что он тут уже бывал когда-то. «Просто здесь
ничего не меняется, – старался объяснить он свое странное
состояние. – Ярких этикеток стало больше, а пахнет так же:
плесенью, затхлыми пряниками и прогорклым маслом. В скольких я
таких магазинах перебывал за жизнь?»

«В Зазнамово мужик семью зарезал, – рассказывала женщина у прилавка.
– Хороший, говорят, мужик, работящий: жене и детям подарки
купил, а ночью взял косу и всем животы вспорол. Потом пошел
в сарай и сам удавился». – «Хорошие-то они – хорошие, пока
глаза не зальют», – возразила продавщица. – «Да это уже
неделю, как было», – сказала другая покупательница. «Наш –
молодец: запретил водку продавать…» – «А проку…» – «И то ладно!» –
«А что проку: вы ее дома варите». – «Дома это дома». – «А в
Дурново женщины магазин с водкой спалили»… Андрей
поздоровался с продавщицей и тетками. Они уже набрали буханок по пять
хлеба, расписались в амбарной книге, но не расходились.
Умолкли и наблюдали за Андреем, что тот купит. Потом снова о
чем-то заспорили, когда он уже выходил из магазина. На крыльце
он столкнулся с тем самым стариком, что сдал по дороге
бутылки. Увидев в руках у Андрея сигареты, старик сказал:

– Ну, давай покурим…

Андрей открыл пачку и протянул старику. Непослушные, горбатые пальцы
вытянули одну сигарету, чуть не рассыпав остальные.

– Правду про вашего председателя говорят, будто он мужиков порет? –
спросил Андрей на правах знакомого. Старик лукаво улыбнулся
и сказал:

– У людей на то и язык, чтоб болтать.

– Значит, врут – не порет, стало быть?

– Один раз было – и то за дело. Телегу зерна скрали, пропили
бесшабашники. Вот он их поучил, чтоб другим неполадно было.

– Без суда, без следствия?

– Почему? – мы всем миром постановили. Он только спросил: пороть или
нет. Алексий розги освятил…

– Это кто такой?

– Кто-кто… поп наш.

Андрей едва сдержал улыбку:

– Ну, это другое дело, если освятил, – тогда конечно… А зачем
розги-то освящать?

– Чтоб наука крепче входила.

– А что в турму надо было сажать? – спросил бородатый крестьянин, в
старой гимнастерке, лаптях и онучах. Вокруг стали собираться
мужики, уже сдавшие бутылки. – А, детишки у обоих – кто их
содержать будет?

– Как же они теперь об отце, поротом, думать будут, а? детишки-то?

– Как – как… А не укради, сказано, – отвечал снова старик. – В
старое время за воровство руку рубили.

– И голову рубили – а помогало? Кому тогда рубили, если помогало?

– Ну, несравнимо меньше было.

– А поп ваш не говорил, что Иисус завещал прощать брату своему до
семижды семидесяти раз?

– Так то – брату, а то – воры? – возразил опять старик.

– А кто вам брат? председатель? Председателя почему прощаете – или
не ворует?

– Уже наворовался… – сказал бородатый мужик, но старик пихнул его:

– Тише ты!.. А дай, мил человек, еще цигарку. – Тут и другие мужики
потянулись к пачке, кроме толстомордого, в камуфляже и в
юфтевых сапогах. Он стоял позади всех, смотрел в сторону, но
когда Андрей отворачивался, щурил на него кабаньи глазки.

– Вот и постановили бы председателя выпороть, – сказал Андрей, – раз
он тоже вор.

– Ну, может, что и взял... Зато не голодуем, как в других совхозах:
хлеб, консерва под запись. Зерном помогат…

– То есть ворует, но хозяйственник хороший?

– Хозяйственный, хороший, – подтвердил дед.

– Он – молодец, – поддакнул еще один мужик в поршнях из бересты. –
Порядок навел.

– А я слышал, люди у вас пропадают?.. – не успокаивался Андрей.

– Это, которые в город бегут, – сказал высоким с хрипотцой голосом
мордоворот в камуфляже, – те пропадают. В деревне, вишь,
пахать надо с зари до зари, – ну, кто работать не хочет, те
бегут. – Курил он свои, с фильтром, зажав сигарету в розовом
кулаке, на вроде кукиша.

– Я смотрю, у вас церковь новая, – сказал Андрей, – а дороги хорошей
нет.

– Ведут к нам дорогу из Кутерьминки – должён был проезжать, – сказал
старик. – А церкву губернатор отгрохал.

– Нет, мы со стороны Халдеевки заехали. И что, в церковь ходите?

– Ходим.

– И бог вам помогает?

– Помогает! – сказал опять злоязычный бородач. – Не знаем только,
куда от такой помочи деваться.

– Да тихо ты! – цыкнул на него дед, покосившись на мордоворота.

– А хороший это бог?

– Для кого и хороший– у кого деньги есть.

– А для вас?

– Для нас, можно сказать, никакой.

– Зачем же тогда в церковь ходите?

– Так говорят «ходи», вот и ходим, – вставил мужик в поршнях.

– Кто говорит?

– Батюшка, председатель…

– Вы что, председателя батюшкой величаете?

– Поп – батюшка!

– То есть, для кого он хороший, те говорят?

– Не знаем мы, – сказал старик, который покраснел и подмигивал во
всю Андрею. Но тот словно не замечал этой сигнализации.

– Если он для жулья хороший, а для простого человека плохой – так,
может, там вовсе и не бог? – Андрей указал пальцем вверх.

– Ну, и кто там? – спросил злой мужик.

– А ты сам, как думаешь?

– Черт что ли?.. – Дед совсем отвернулся и махнул рукой. Однако
ответить Андрей не успел: в этот момент из проулка на большой
скорости вылетел уазик и резко затормозил, обдав очередь
пылью. Потом стал разворачиваться и сдал задом прямо к будке,
давя народ, – очередь рассыпалась. Из уазика выскочили два
казака в камуфляже и кроссовках, откинули задний борт и стали
вытаскивать мешки с бутылками.

– Сейчас эти примешь – потом за нами поедешь, – сказал долговязый, с
лошадиным оскалом и сонными глазами казачина. Перед тем,
как грузить, он заправил за спину под ремень нагайку.

– Куда поедешь? – остановился в дверях будки с бутылками в руках
Борисыч.

– Не боись! Там тебе еще больше бутылей надают – не упрешь, –
пообещал казачина.

– У меня вон люди стоят… – попробовал возразить Саня.

– Люди обождут, – крикнул казак с лошадиным лицом, запихивая полный
мешок в будку, и обернулся к очереди: – Обождете, люди?

– Конечно, ну а чего – подождем, – затоптались на месте крестьяне.
Борисыч растерянно посмотрел в сторону крыльца.

– Эй, олень! – вдруг раздался зычный, пригибающий к земле окрик.
Казак обернулся, ища глазами того, кто кричал.

– Тебе, тебе говорю! Ну-ка, в очередь встал! – Взгляд обратного
кентавра (голова лошади, остальное человеческое) остановился на
майоре.

Мужики вокруг Андрея раздались, и он остался на крыльце один.
Заложив руки за спину и расставив ноги, как бывало на плацу, с
выражением холодной властности в лице Андрей имел грозный вид.
Он снова возвысил командный голос:

– Тебе сказано: сначала – люди, потом – вы. Не понятно, что ли?
Убирай мешок! Не принимай у них, – добавил он для Борисыча.

– Это кто? – оторопело спросил долговязый казак, у него вдруг
слетела врожденная дремота.

– Начальник – ой, строго-ой! – отвечал бодро Борисыч. – Если сказал
нельзя, значит, нельзя – давай, братка, в порядке очереди.

– А и ладно, мы обождем, – оттеснил кентавра седой усач –
выглядывающая из бакенбард моська. – Нам и сказали обождать, когда вы
людей отпустите. Ведь так, Николай?

Борисыч возобновил сбор стеклотары у населения, Николай продолжал
сонно буравить глазами Андрея. Седой оттащил мешок и прислонил
к колесу, позвал долговязого в уазик. Туда же залез и
толстомордый, в сапогах.

– Что за конармия? – спросил Андрей у старика, который снова подошел
к нему стрельнуть сигарету. Они присели на верхней
ступеньке. – Откуда такие?

– Да из своих же. Вон тот здоровый, на снулую рыбу похожий, – Колька
Шибалкин. Был раньше хоткеистом.

– Спортсмен что ли?

– Кой на хрен спортсмен! Скотник: с клюшкой ходил, какашки коровьи в
кенализацию пропихивал, потому что слив отродясь не
работал. А второй, с усами, как пропеллер, на Буденного похожий,
тот был директором в школе, пока его за воровство не нагнали.
Он из школы все новое, что получал, к себе в хату тянул, а
старье в школу перетащил.

– Ну, и что они теперь делают?– спросил Андрей.

– А ниче, катаются вон, охраняют тут все.

– Есть что охранять?

– У нас нету – у других есть, – подтянулся к крыльцу злоязычник.

– У других это у кого? у председателя что ли?

– Да кто ж их знает, они ж разве скажут, – отвернулся старик.

– Нет, ты скажи: председатель вам нравится?

– Он – молодец…

– Лучше уж такой, чем невесть какой, – сказал злой мужик. Дальше
сколько Андрей не пытал мужиков, на все расспросы получал
уклончивые ответы.

– Так все, что про него говорят, – вранье? – допытывался Андрей.

– Нет дыма без огня, – неопределенно проговорил бородач. – По
крайности, не голодуем, как в других колхозах…

– Это я уже слышал. В общем, хорошо живете?

– Кто работает, тот и живет... – Тут Борисыч окликнул Андрея,
последним он принял бутылки у рыжего охранника того самого,
который не пропускал их на въезде в деревню, – сейчас он складывал
пустые мешки в багажник зеленого «москвича».

– Ну, поедем посмотрим на «молодца» вашего, – сказал Андрей, поднимаясь.

– А не угостишь еще цигаркой на дорожку? – спросил старик.

– В твоем возрасте, отец, курить столько вредно, – сказал Андрей,
протягивая ему полупустую пачку.

– В моем возрасте помереть только полезно, – залучился всеми
морщинами старик, разинув в беззвучном смехе беззубый рот, и хрипло
закашлялся.

Только Андрей с Борисычем забрались в кабину, как уазик с места
пошел юзом, развернулся и рванул вверх по проулку. Они выехали
на соседнюю улицу, проехали по ней и свернули в другой
проулок. Село было большим, но они проехали его все, а уазик не
собирался останавливаться. Он миновал последний дом и скрылся
в бору. Широкая песчаная дорога вилась среди сосен вверх по
отлогому холму, и Андрей с Борисычем только на мгновение
успевали заметить ведущую машину, как она тут же скрывалась за
следующим поворотом, оставив за собой шлейф пыли.

Повернув еще раз, они увидели уазик, стоящим перед железными
воротами. Над забором вздымалась темная мансарда, сложенная из того
же кирпича, что деревенская церковь. Казаки посигналили,
кто-то выглянул в прорезанную в воротах щель, и сначала одна
створка, а потом другая, поползла вперед. Из-за нее показался
страж в камуфляже, толкавший воротину.

– Сколько их тут еще? – проговорил озабоченно Саня.

Из окна уазика высунулась рука и махнула Борисычу. Они въехали на
широкий двор, где слева были хозяйственные постройки все из
того же темно-красного кирпича, справа – два гаражных бокса, а
прямо – двухэтажный дом, с высокой крышей и слуховыми
окнами в ней.

Перед домом двое голых по пояс мужчин кололи свинью. Третий,
колченогий, толстенький, в одних синих, с оранжевыми вставками
плавках, бегал вокруг, присаживался и подавал им советы. Один из
бойцов, сам огромная туша, схватил свинью за уши и повис,
как на вожжах. Его тощий товарищ, с голубым от наколок,
дряблым торсом, примеривался, чтобы нанести удар длинным узким
ножом. В его движениях не было уверенности, он, было заметно,
побаивался обезумевшее животное. Свинья визжала и
вырывалась, на ее розовом теле было уже несколько черных,
продолговатых ран, и только из одной вытекала кровь. Тут маленький
толстяк отобрал нож, оттолкнул тощего, подскочил к свинье сбоку,
ловко примерился и ткнул под левую ногу. Свинья дико
завизжала, встала на дыбы, но тут же села и стала заваливаться на
бок. Из раны толчками брызнула длинная струя, с каждым
толчком струя становилась короче. Здоровенный толстяк упал рядом и
обессиленно перекатился на спину. Свинья крутила хвостиком
и дергала ногами, как собака во сне. Нижняя челюсть мелко
дрожала, по вывалившемуся языку пошла густая, алая кровь.

– Учитесь, пока батька живой! – крикнул карапуз, отерев нож о
грязную тряпку. Вернулся к свинье, которая еще дышала, и вырезал у
нее за ухом, словно это был арбуз, и он его пробовал,
треугольник розоватого сала, округло взял его квадратными
пальцами, насадил на острие ножа и понес на террасу. Там на белом
пластмассовом столе стояла бутылка водки, стакан, большая
миска (или небольшой тазик) с квашеной капустой, хлеб и соль.

– Кровь спустить без меня сможете? – бросил он на ходу, не сводя
глаз с лакомого куска и страхуя его округленной ладонью. Ляжки
и бледный живот его покрывали дорожками, как брызгала кровь,
крапинки. У него были повадки ребенка, но ухватистые,
бережные. Он вскарабкался в пластиковое кресло и уселся на
подушке, ноги калачиком, пересел еще несколько раз, умостился
поудобнее. Все это время нож с дрожащим салом он держал перед
собой. Наклонился, налил в стакан водки, посолил сало и выпил,
не сводя с него выпуклых глаз. Потом разинул квадратный
рот, запихал туда сало, хлеб (щетинистую кожу выгрыз, обсосал и
бросил в палисадник), разжевал и, держа нижней губой
жеваный ком из хлеба и сала, обратился к Андрею и Борисычу, причем
крошки долетали до них.

– Люблю, как только свинью заколют, вырезать за ухом сальца парного
треугольничек. Присолю и тут же под водочку съем. А вы чуть
ее не упустили, охламоны! – закричал он подручным, качавшим
уже паяльную лампу.

– Конечно, она кровь почуяла – сдурела. Кому помирать охота, –
отвечал словоохотливо тощий резчик, очевидно, довольный тем, что
все закончилось. – Первую-то мы сразу завалили!

Только сейчас Андрей с Борисычем увидели еще одну белую тушу возле
открытого сарая, у нее тоже краснел треугольник за ухом.

К салоеду подошел обратный кентавр и стал что-то ему рассказывать,
тот нахмурился, натолкал полный рот квашеной капусты, а потом
закричал, стреляя капустой в Борисыча:

– Ты водила? Подгоняй задним бортом к тому боксу, сейчас мы тебя под
крышу загрузим! – Он уже вскочил и с чашкой капусты,
побежал к гаражу. За ним едва поспевал кентавр, и педагог. Борисыч
попытался уточнить условия сделки, но председатель – так
как, судя по всему, это он и был – закричал:

– Давай подгоняй – там разберемся.

Саня сел за руль и сдал задом к боксу, который уже открывали казаки
под руководством толстяка. Тот ел капусту и отдавал какие-то
распоряжения. Потом все трое скрылись в гараже.

Борисыч открыл будку и вспомнил про массажер.

– Эй, хозяин, – крикнул он, – массажер импортный нужен? Бэу, но в
отличном состоянии.

Председатель тут же выскочил из гаража, поставил миску на пол будки,
весь вытянулся, привстал на цыпочки, оперся ручками, как
ученик о парту. Андрею даже показалось, что его морщинистые
глаза выдвинулись из орбит и заворотили мимо Борисыча в темный
угол, где стоял массажер. Борисыч посторонился.

Глядя на этот беспокойный огузок, Андрей испытал приступ гадливости.
«Именно, огузок. Да это просто другая порода, из другой
плоти – и даже плоть его враждебна моей: каждая ее клетка, если
они у него есть, должна ненавидеть каждую мою клетку. Война
заложена на генетическом уровне. Никогда я даже не смог бы
приблизиться к нему, не то что прикоснуться или подать
руку»… – думал Андрей, глядя на то, как председатель, растопырив
ножки, проворно лезет за Борисычем в будку, помогает
вытащить к свету массажер и потом щурится от дыма сигареты,
наклонив на бок деловито голову: обходит, гладит, округло ощупывает
«аппарат», садится на корточки, трет между квадратными
пальцами ремень.

– На что он мне? – произнес, погруженный в раздумье, председатель. –
Разве копылуху мою массажировать! – закричал он весело,
однако глаза цепко продолжали бегать по «импортной вещи». – Так
ее никакой массаж не промнет. Ну-ка, крикни мать, – кинул
он одному из заглядывавших в будку лупастых мальчуганов со
светлыми дорожками соплей на животе.

Через минуту на террасу вышла белая, рассыпчатая женщина.

– Иди глянь: какой мужики аппарат для труски сал привезли! –
закричал ей председатель, взявшись опять за тазик с капустой, и тут
же оборотился к открытому гаражу: – Пахомыч, ну-ка, тащи
удлинитель! Должён я, нет, его в действии поглядеть?

Бакенбардист размотал провод и поставил барабан с розетками в будку.
Вокруг грузовика собралось уже с десяток, не известно
откуда взявшихся, домочадцев: было тут несколько пучеглазых
детей, «копылуха», две или три девушки в фартуках, кентавр и
педагог, даже свинорезы бросили палить тушу и подошли поглядеть
на невиданную машину.

Борисыч воткнул штепсель в сеть, председатель отдал тазик и сам
залез под ремень, нажал «on». Массажер загудел, пузан затрясся,
как желе, прибавил оборотов и закричал радостно:

– Эх, Америка-Европа – вот такая будет жопа! – Он показал
восторженной публике кукиш.

– Сразу на десять лет помолодел, – сказал председатель, отключив
массажер и вылезая из-под ремня. – Ну, мать, давай, иди
растряси жиры-то. – Протянул он руку копылухе.

– Да ты что, Сима, опупел! – охнула жена председателя, но ее уже
подталкивали дети.

– Давай, давай, – может, я его еще куплю. – Она упиралась, однако
председатель схватил ее за руку, а казаки подсадили сзади.

– Шевели копыльями! – прикрикнул на нее муж и она, охая и
взвизгивая, уцепилась за поручень. Наконец общими усилиями
раскрасневшаяся толстуха была водворена в будку. Там она начала
пятиться, видимо, не понимая, как ей залезть под ремень.

– Ну, корова безрогая! – ругался председатель, стараясь пригнуть ее.
Тут Борисыч отстегнул ремень, и жена без труда встала на
место.

– Ишь, капиталисты проклятые: все для людей сделано! – удивился
Сима. – На старт, внимание… – Лицо у копылухи было серое, как у
парашютиста перед первым прыжком.– Арч! – И он нажал «пуск»,
жена заколыхалась, охи и ахи слились в один сплошной визг.
Зрители тоже раскачивались от хохота. В глазах у
председателя мелькнула проказливость, и он выкрутил регулятор до
отказа. Жена начала колыхаться очень быстро, причем жир, казалось,
летел в одну сторону, а костяк – в другую: и вот-вот они
должны разделиться, как в сепараторе. Кричать она почему-то
перестала. Председатель только притопывал и хлопал себя по
ляжкам, лицо его сияло, словно смазанный маслом блин. Борисыч
выключил массажер. Толстуха схватилась за сердце, села на
мешки с бутылками, из глаз ее брызнули слезы.

– Ну, все хватит, – проговорил серьезно председатель, спохватившись,
вероятно, что после стольких похвал трудно будет сбить цену
на массажер, и подтолкнул жену к выходу, где ее ждали с
вытянутыми руками четверо мужчин. – Давай сначала пузырями
займемся, а об твоей трехомудии потом потолкуем.

Казаки уже вытащили из гаража мешки и коробки с бутылками.
Председатель разогнал зрителей, чтоб не мешали, и сам принялся за
торг. Казаки только подавали ему бутылки, а он торговался из-за
каждой, беря хватко за горлышко и показывая со всех сторон
Борисычу. Очень грязные отдавал мыть девушке, нарочно
посаженной неподалеку с ведром и ершиком.

– Ты что, золотой мой! – кричал председатель на Борисыча. – Ты
погляди, какая кондиция – просто конфетка. А этот сколочек никто
и не заметит. – И он любовно отирал бутылку ладонью, словно
драгоценную амфору.

– Да у меня ее никто не примет! – упорствовал Борисыч.

– Ты подумай, а!.. – сокрушенно откладывал председатель бутылку в
особый ящик. – Какой ты коммерсант, Саня! Да ты так совсем
прогоришь с такой коммерцией! Вот посмотри ни сколочка, ни
царапинки – просто игрушка, а не бутылочка.

– Да не выпускают сейчас таких, – чуть не плакал Борисыч.

– Сейчас не выпускают, потом снова будут выпускать. Видишь, время-то
как ходит – кругами.

– Вот потом и приму. – Все-таки Саня взял у него два «огнетушителя»
из-под «777 портвейна», чтобы уважить хозяина.

– Вот гадость-то была, – предался приятным воспоминаниям Сима. –
Бррр! Зато пьянее водки, и хмель тошнотный, как будто тебя на
центрифуге раскрутили. Зинка! – вдруг крикнул он без всякого
перехода. – Иди глянь пустые бутылки на кухне, по всем
комнатам прошвырнись, в подполе посмотри – живо ! – И девушка,
мывшая посуду, убежала в дом.

Говорил председатель непререкаемым тоном, при этом постоянно напевал
что-то под нос, и, по всему, был очень собой доволен.
Андрей с наслаждением ненависти разглядывал белесый,
перекатывающийся живот; тумбы косолапых ног, толстые, квадратные ногти;
лягушачьи ляжки; рачьи глаза в морщинистых полусферах век
(покоя они не знали: всюду шарили, шныряли и выворачивались, –
когда он, стоя боком к Андрею, пытался разглядеть его
косу); жабий кадык и брыла; плоскую, широкую голову; губы
трубочкой, вытягивающиеся, как хобот, и такие же хваткие; борозды
возлияний и выпуклый лобок под носом. Чувство гадливости
сливалось с негодованием, вскипало яростью, готовой затопить
мозг. «Поэтому я не могу судить его, думал он: это будет просто
расправа».

Во дворе воняло жженной шерстью, гудела паяльная лампа: черные от
копоти свинорезы снова принялись за свинью.

Борисыч уже отсчитывал деньги, когда взгляд председателя упал на
початую бутылку водки на столе.

– Надежда, – заорал он кому-то в окне летней кухни. – Тащи скорее
какую-нибудь банку, а лучше графинчик простый. Только живо! –
И водка была немедленно перелита в графин, а освободившаяся
бутылка заняла место в одном из мешков в кузове грузовика.
Борисыч деловито сиял, стараясь не подать вида, что тоже
доволен и ожидает еще большего от общения с председателем.

– Ну вот, теперь можно и о салотруске твоей поговорить, – сказал
председатель, отирая со лба пот, как после тяжелой работы. –
Надюха, – обратился он к той девушке, что вынесла графин, –
ну-ка, собери нам что-нибудь – на скорую руку.

Последнее выражение, произнесенное с нажимом, означало, по-видимому:
не все из печи на стол мечи.

– Ну что, я тебе штуку даю – и расходимся, – сказал он Борисычу и
сделал приглашающий жест в сторону стола.

– Да ты что, Соня…

– Сима, – поправил его председатель. – Меня Зосимом зовут.

– Ты что, Зося! Этот аппарат десять косарей стоит, а ты мне – штуку!

– Пошли выпьем, на сухую такие дела не делаются.

На террасе Надюха накрывала «на скорую руку»: доложила в тазик
капусты, принесла нарезанное сало на блюдечке, старые котлеты
(ножиком соскоблила мушиные яйца), и блюдо парящей вареной
картошки. Председатель очистил себе и разрезал пополам луковицу.

– А друг твой что не идет? – спросил он.

Андрей начал отказываться, но Борисыч его уговорил: пошли, с утра
маковой росинки во рту не было. Чтобы не расстроить ему сделку
Андрей присел напротив председателя, но так и не
притронулся ни к картошке, ни к капусте, ни, тем более, к салу.

– Ты же его где-то подрезал, а, Саня? Положа руку на сердце –
подрезал, да? И цена должна быть соответственная, – раздался
первый залп капусты в Борисыча. Глаза председателя при этом стали
маслянистые и хитрые-прехитрые.

– Что? Я подрезал? Да ты что, Зося?.. Это тещин массажер, теща у
меня бизнесвумен – и стоит он двадцать тысяч.

– Ты же говорил десять. А что за инвентарный номер на ём?..

– Ну, правильно: она же бэу брала – так он тридцатник стоит.

– Можно ведь и проверить… – сказал, хитро улыбаясь, председатель.

– Ты что, Сима, пугаешь что ли?

– Ну, что ты, Саня... Давай выпьем. – У Симы глаза блестели так,
словно он их облизал.

Андрей следил за всем этим торгом. Ненависть накатывала на него
волнами, на какой-то миг затопляла рассудок, но он усилием воли
заставлял ее отступить. Тут же убеждал себя, что ему не за
что ненавидеть председателя: не виноват же он в своей
наружности. И народ им доволен; а что говорит с полным ртом –
просто не воспитан, может, некому в деревне было ему хорошие
манеры привить. Лезет всюду – такой темперамент, – не убивать же
его за это.

– Что-то вы свиней рано колите, – сказал Борисыч, поднося стаканчик
к рюмке председателя.

– Дочку замуж выдаю, – ответил с гордостью тот.

– Это вон та дочка? – показал Саня на девушку, прислуживавшую за столом.

– Нет, это кухарка… Ты подумай: кому ты его здесь продашь! –
закричал Зосим тыкая вилкой в картошку. – Тысяча сто.

– Здесь не продам, в городе у меня с руками оторвут. Девять штук –
дешевле просто не могу: теща меня съест. Новому русскому с
озера продам! – вдруг осенило Борисыча выдвинуть новый
аргумент.

– Да у него двадцать таких… Полторы штуки и все, у меня сейчас
больше и денег нет… – И тут, в тот самый момент, когда Андрей
пытался подавить в себе очередную волну ненависти, кусок
капусты вылетел изо рта председателя и прилип к его щеке. Слепая
ярость затопила мозг.

– Тебя что не учили сначала прожевать, а потом говорить, – процедил
Андрей сквозь зубы, вытирая щеку платком – он сразу начал
считать про себя, как учил в зоне психолог.

— Как!.. кха, кха… – подавился вдруг председатель. Он начал быстро
синеть и разбухать, лицо его надулось, словно у него
развернулись защечные мешки, а глаза вывалились из орбит, как у
рыбки-телескопа. Председатель пытался набрать воздуха и не мог,
раздавалось только какое-то мокрое хрипение, как в
испорченном насосе. Андрей встал из-за стола, чтобы уйти от летевших
уже градом снарядов. Борисыч тоже вскочил и хлопнул ладонью
Зосима по спине, и сразу тот задышал, порозовел и освободил
рот в таз с капустой.

– Как ты сказал? – спросил председатель, откинувшись в кресле и
вытирая ладонью слезы.

– Я сказал: даже дети знают, что некрасиво разговаривать с набитым
ртом, – сказал Андрей.

– Он кто такой? – обратился Зосим к Борисычу.

Саня посмотрел на Андрея и пожал плечами:

– Человек.

– А почему у него патлы до плеч, он что, не мужик? Разве будет мужик
ходить с такой прической! – у председателя ненависть
прорвалась сквозь улыбку и притворство.

«Ага, значит, и он меня узнал», – обрадовался Андрей.

– Не важно, кто я, – главное, ты знаешь, кто – ты, – сказал Андрей,
вглядываясь в председетеля.

– Конечно, знаю – и все меня тут знают, правда, Пахомыч? – обратился
он к педагогу, который оперся о перила террасы, положил
подбородок на руки и слушал их разговор. Тот кивнул и
обернулся, ища глазами казаков: ой, правда, Зосима Мироныч. Кентавр
высунулся из уазика, свинорезы тоже поглядывали в их сторону.
– Не босота какая-нибудь, которая бутылки ездит собирает! –
развеселился своей находке председатель и перемигнулся с
лучащимся Пахомычем.

Андрей все так же стоял перед столом, сложив на груди руки, однако,
ярость не отступила, он едва сдерживал ее, поэтому не
отвечал. Губы у него побелели и вздрагивали в улыбке.

– Церковь нашу православную посещаю, а ты сразу видно, кришнаист
какой-то. И что вас все на заграничное тянет? – в словах Зосимы
послышался примирительный укор: видимо, ему очень хотелось
купить массажер. – Мы же русские люди, и вера у нас должна
быть одна, русская.

– Не может быть у нас одной веры, – сказал Андрей.

– Это почему же? – Они опять переглянулись с директором школы.

– Потому что у чертей и людей разная вера…

Повисла пауза. Зосим бросил взгляд в сторону казаков. Борисыч
пробормотал «я сейчас», направился к машине, там открыл кабину,
залез туда по пояс, словно что-то проверяя, потом захлопнул
дверь и вернулся к столу. Свинорезы, палившие уже вторую
свинью, бросили работу и напряженно слушали разговор на террасе.
Из дома высыпали женщины и дети.

– А что, разве черти существуют? – спросил, криво усмехаясь,
председатель.

– Существуют, конечно. Вот ты, например, черт – и сам это знаешь.

– Ха-ха… – как-то уж очень громко хохотнул Зосим и спустил ноги с
кресла. – Какой же я черт? У меня ни рогов, ни копытов нету,
ни шерсти. Это ты, как черт, зарос…

– Рога не обязательны, лишь бы душа была, как у черта…

Свинорезы куда-то исчезли, наверное, зашли в гараж. Пахомыч
направился прогулочным шагом, залез в уазик. Хоккеист наоборот вышел
из машины и стоял рядом с открытой дверью, держа руки за
спиной. Председатель привстал в кресле, вцепился в
подлокотники так, что пальцы у него побелели.

– А хочешь, я из тебя сейчас черта исделаю!.. – произнес он, страшно
сузив глаза, и встал, зыркнув в сторону гаража.

– Ага… – произнес Андрей, и в следующее мгновение увидел свои пальцы
на носу у председателя. Тот попытался отцепить их, но майор
сжал нос с такой силой, что у Зосима слезы брызнули из
глаз, он согнулся над столом, следуя за его рукой.

– Пусти, ну!.. – пропищал председатель. Но пальцы сдавили нос еще
сильнее, как тиски, которые закручивают все туже. И вдруг в
последний момент, в мозгу Андрея пронеслось: «хозяйственный,
хороший» – он успел сосчитать до десяти. К террасе уже бежал
хоккеист с монтировкой, из гаража выскочили свинорезы с
ружьями. Андрей отпустил нос. Женщины заталкивали детей в дом.

Зосим еще ниже склонился над столом, бережно дотронувшись до синей,
набрякшей посреди лица сливы, – и в этот момент кто-то
обхватил председателя за шею, разогнул коленом и приставил к
голове пистолет. То был Борисыч – хоккеист остановился как
вкопанный, свинорезы опустили ружья.

– Волыны на пол! – закричал Борисыч, тыкая стволом в висок
председателю, тот вытянулся с дико вытаращенными глазами. – А то еще
одну свинью палить придется. И ты железку брось, – кивнул
Саня кентавру. – Ну, скажи им!

– Бросьте… ружья… – промямлил слабым голосом Сима. Речь его вдруг
замедлилась, он обмяк, стал вялым, как если бы начал впадать в
анабиоз.

Свинорезы с готовностью положили ружья. Монтировка полетела с
презрением на пол и жалобно звякнула о камень.

– Ну вот, умница. – Борисыч погладил пленника пистолетом по голове.

Андрей подобрал ружья, взял валявшийся рядом с опаленной свиньей
нож. (У нее уже выступила какая-то благодушная, значительная
улыбка, словно она видела что-то величественное и в то же
время приятное.) И проходя мимо уазика, проткнул два колеса.
Директор школы, заметив в его руке нож, выскочил через
противоположную дверь и убежал в свинарник. Андрей зашел в гараж, и
там тоже раздался свист выходящего воздуха. Ружья он закинул
в будку грузовика. Борисыч тем временем, не выпуская
председателя, приблизился с ним к кабине и затолкнул Симу внутрь.
Казаки, не сходя с места, следили за их действиями.

– Ну, что, станичники, атамана вашего пока зибираем… – крикнул в
окно Борисыч. – Эй, на воротах, давай открывай!

Зосим помахал привратнику, который тоже, было, вытащил винтовку,
побежал открывать ворота. Борисыч дал газу.

Он закладывал на поворотах так, что пассажиры ложились друг на
друга. Зосим прижимался к Андрею, и тот с отвращением отпихивал
его локтем.

– Эх, Маня, одни от тебя убытки! – прислушивался Саня к звону
бутылок в кузове.

– Ничего, спасибо-спасибо… – промямлил Зосим. Андрей с Борисычем
недоуменно переглянулись.

Председатель сидел, вцепившись двумя руками в поручень на панели, и
не сводил с них глаз. Впереди мелькнули белые крыши. Они не
поехали через центральную площадь, а сразу повернули налево
к лабазу и выезду из деревни. Борисыч нахваливал сливу на
носу председателя, а тот благодарил его.

При подъезде к посту, все снова замолчали, Зосим с надеждой поднял глаза.

Однако шлагбаум оказался открытым.

– Спит твой часовой, – сказал Андрей, ища глазами охранника.

– Нет – срет! – показал Борисыч на прыгающего со спущенными штанами
за деревьями казака. Тот на ходу прицеливался в них из
карабина, да вдруг упал.

– Надо же сначала штаны надеть, а потом целиться, воин! – крикнул,
высунувшись в окно, Борисыч и подмигнул председателю: –
Просрал боец твою свободу... – И тут же под ними прогрохотал
деревянный мост.

– Что ж ты мост не починишь, хозяйственник? – спросил у Симы Андрей.

– Спасибо за критику… Это мое упущение – спасибо, – произнес Зосим
медленно, однако прилежно выговаривая каждое слово.

– Сразу хорошие манеры прорезались, – озадаченно сказал Борисыч.

– Куда вы меня, хлопцы, везете? – вдруг спросил председатель.

Андрей открыл, было, рот, чтобы ответить, но Борисыч жестом
остановил его, ему пришла какая-то мысль.

– Мы тебя в Чечню продадим: надо же убытки возмещать. Правда, свиней
ты там есть уже не будешь, это однозначно. – Он был в
ударе.

– Там он вегетарианцем станет, – подтвердил Андрей.

– Да, здоровье ты там сильно поправишь, – пообещал Борисыч. – Горный
воздух, трудотерапия. У меня есть один знакомый
рабовладелец, душевный человек: больше восемнадцати часов в день у него
никто не работает. Бережет рабочую силу. А то, говорит,
подохнут – потом самому в камэноломню лэзть… – последнюю фразу
Борисыч произнес с кавказским акцентом.

– Спасибо… – Борисыч и Андрей переглянулись с пониманием.

Председатель сидел, поджав губы и склонив голову на бок, с каким-то
снисходительным укором. Вдруг Андрей сказал:

– Вон хороший сук – останови под ним.

Грузовик резко затормозил, председатель чуть не ткнулся лбом в
стекло. Он затравленно оглянулся на похитителей. Андрей выскочил
из кабины и пошел назад, что-то достал из будки, хлопнула
дверь.

– Ну, вылезай, приехали, – сказал он, возвратившись с ружьями на ремне.

– Зачем? – с трудом выговорил председатель, его глаза подернулись
мутной пленкой.

– Давай резче! – толкнул его в бок Борисыч. – Или ты, в самом деле,
в Чечню собрался?

Зосим перекрестился и стал двигаться, однако в двери застрял, словно
не мог пройти в нее.

– Ну, шевели батонами! – Подтолкнул его Борисыч, и председатель
сполз на землю, ноги у него подкосились, он бухнулся на колени,
осеняя себя крестными знамениями.

– Смилуйтесь, люди добрые… Христом-богом прошу, – промямлил он. –
Пятеро детей… дочка замуж выходит… Я заплачу…

– Тьфу, – плюнул Андрей. – Он решил, что мы его повесить хотим.

Борисыч стал серьезно увещевать председателя: что смерть от удушения
самая сладкая, так как повешенный в последнюю минуту
испытывает оргазм. Зосима схватил Андрея за ногу и начал ее
целовать. Майор отпихнул его, вскочил на подножку, затем на капот,
а с капота на крышу. Там он дотянулся до ветки и повесил на
нее оба ружья. Зосим остался стоять на коленях лицом к
лесу, что-то обиженно бормоча под нос.

Андрей спрыгнул с капота на землю и сказал:

– Мы тебя здесь оставим, раб божий. Ты не против?

– Спасибо, спасибо… – проговорил Зосим, поднялся с колен и
поклонился Андрею в пояс.

– Тьфу ты, черт знает что такое! – плюнул опять Андрей и залез в кабину.

Отъезжая, они видели в зеркало заднего вида, председателя, который
стоял на обочине и махал им рукой.

– Да у него крыша поехала, – сказал Борисыч весело.

– Мимикрирует – сливается с окружающей средой, – сказал Андрей
немного растерянно. – Я предполагал, что черти бывают противные,
но этот превзошел все ожидания. Ты зачем его в плен взял?

– А зачем ты ему «сливу» сделал? – хотел, чтобы нас взяли? – резонно
возразил Борисыч. – Ты просто какой-то рецидивист по носам!

– Да как-то само собой вышло… – проговорил Андрей смущенно. – Я
думаю вот что: насилие прокладывает в нашей душе тропинки, чтобы
потом легче возвращаться. Тут действует тот же закон
экономии, как и всюду. У меня вот к носам проложило… Теперь,
однако, за нами будет гоняться вся полиция штата. На мост нам
нельзя: там, наверно, уже ждут. Не знаю, в город они сообщили
или нет, – но, если пушку видели, то сообщат. Значит, направо
– в тайгу...

(Продолжение следует)