Проза

Начало

Продолжение

Глава семнадцатая

– А мы где? – спросил Борисыч, внимательно глядя под колеса. Они
выезжали из леса на изрытый, ухабистый грейдер.

– Тогда – в тундру, – сказал Андрей.

– В тундру так в тундру, – ответил Борисыч, мрачнея, после душевного
подъема он впал в уныние. – В тундру мы и так успеем. Хотя…
мы же его отпустили.

– Это послужит смягчающим вину обстоятельством...

Они молча взобрались на грейдер, и Андрей посоветовал Борисычу
повернуть с песка налево, чтобы следы оставить. На грейдере они
развернулись и поехали назад. Грейдер от жары был весь в
трещинах и твердый, как бетонка. Они ехали по обоженной солнцем
просеке, похожей на глинистое русло пересохшей реки.
Миновали дорогу на лесосеку, на которой застряли два дня назад и
повстречали лесоустроителей.

Андрей посоветовал выкинуть массажер: зачем им лишняя статья.

– А пистолет? – спросил Борисыч.

– Пистолет пусть останется: они его узнают – он газовый. А вот от
массажера придется избавиться, только не на дороге.

Он достал подаренные инженером карты и разложил на коленях.

– Ну что, долго мы будем трястись по этому долбаному грейдеру? –
спросил с раздражением Борисыч.

– Надо искать другую переправу и возвращаться по левому берегу
Иртыша, – сказал Андрей, стараясь, несмотря на тряску, что-то
разглядеть в ксерокопиях.

– В Большепятском был паром, – сказал Саня и добавил с сомнением: –
Лет десять назад.

Андрей отыскал нужный лист и сказал, что какая-то переправа там
есть. Лишь бы она существовала в действительности. Они стали
решать, какой дорогой ехать. Сразу за высоковольтной линией
будет поворот налево, сказал Андрей, это – дорога на Кабырдак
от которого до переправы рукой подать. «Твоя – через Ершовку
проходит», – добавил Андрей. При упоминании высоковольтной
линии Борисыч досадливо поморщился.

Скоро над лесом впереди показался шестирукий великан, поддерживающий
провисающие над дорогой сверкающие, как сабли, провода. С
противоположной стороны поднимался другой такой же, но
дальше, за деревьями. Первая опора стояла у грейдера, и как только
они проехали ее, слева в ельнике открылся темный грот, туда
убегала желтая дорога.

– Значит, к татарам, – проговорил Борисыч, и грузовик, скрипя и
позвякивая бутылками, круто нырнул с насыпи, заставив Андрея
упереться рукой в панель. И вот, снова над головой побежала
веселая солнечно-хвойная сень.

– Если переправа не работает – я знаю дорогу в объезд гаи, – сказал
Андрей и, аккуратно сложив карты, спрятал в кармашек рубашки
бабушкины очки.

– Ее все знают, – был ответ, – мусора там засаду устраивают.

– Все равно какой-то шанс. Хотя… по номерам нас так и так найдут.

Борисыч быстро взглянул на Андрея и потом после небольшой паузы сказал:

– Хрена лысого – найдут! – Теперь Андрей посмотрел на него
вопросительно, заинтригованный больше тоном, чем самим ответом.

– Номера левые, – сообщил Борисыч доверительно.

– Да, – проговорил Андрей озадаченно. – А какие документы ты
гаишнику показывал?

– Тоже левые, у них же купленные. Эта машина записана на мертвого
человека.

– Так, может, она криминальная? – нахмурил Андрей брови и усмехнулся
в то же время.

– Хозяин говорит, что чистая.

– Какой – мертвый?

– Почему мертвый – живой!

– Так ты говоришь: записана на мертвого.

– Записана на мертвого, а владелец живой. Он тоже по доверенности ездит.

– А доверенность выдана мертвым?

– Тьфу ты, опять – двадцать пять! – плюнул Борисыч, с минуту они
ехали молча.

– Навряд ли они в город сообщат, – сказал, подумав, Андрей. – Ничего
страшного для него, в сущности, не произошло: собственность
на месте, должность тоже при нем, здоровье не пострадало,
если не считать сливы. Ну, ущемлено самолюбие. но это же
ерунда: главное – вещественные признаки: я владею, следовательно
существую – никуда не делись. Зачем ему лишний шум? – такие
кроты сидят тихо. Районным мусорам он, конечно, сообщил,
поэтому нас там ждут, а в городе – вряд ли. Так что можешь
массажер не выкидывать.

Саня, однако, заверил, что выбросит его, как только увидит удобный
съезд, чтобы не оставлять улику на дороге. Полез за
пластиковой бутылкой, которая обычно лежала у него между сиденьями.
Она оказалась пустой.

– А воды-то мы не набрали – из-за этой жабы!

– Ты тоже заметил, да? – повернулся к нему Андрей. – Правда, похож?
И еще: если черт похож на поросенка, то и голос у него
поросячий, с хрипотцой, а если на жабу, то все повадки у него
жабьи, и брюшко, и лапки? Что-то за этим все-таки есть…

– А ведь ты хотел его валить – я по глазам видел? – посмотрел Саня
испытующе на Андрея.

– Нет. Это Он хотел, чтобы я это сделал, – сказал Андрей убежденно.

– Как это он хотел? – удивился Саня.

– Он, – указал Андрей вверх, – чтобы я снова начал служить Ему.

Он взял у Борисыча бутылку и сказал остановиться. Они выпрыгнули из
кабины, по перине из игл и мха углубились в лес, там Андрей
нагнулся, прошел под шатер, образованный нижними ветвями
огромной ели. Борисыч следовал за ним, он заглянул ему через
плечо: у самого подножия, между замшелыми корнями стояло
темное оконце прозрачной воды. На дне под осыпавшимися иголками
жемчужно белел оплывший лед. Андрей утопил бутылку,
послышалось бульканье.

– Лед что ли! – удивился Борисыч.

– Пей, только осторожно: холодная, – протянул Андрей бутылку. – Не
бойся: на лесных травках и ягодах настоянная.

– И насекомых, – показал тот в оконце плывущего кверху лапками
дохлого долгоносика.

– Тоже витамины.

Саня сделал несколько глотков, жажда оказалась сильнее.

– М-м, ледяная! – Он сунул руку в оконце, ее тоже заломило от холода.

– Мерзлота, – сказал Андрей и растянулся в солнечном пятне на
мягком, сухом, как порох, мху. – Здесь уже спать нельзя на земле,
надо сруб делать, а то утром проснешься без почек и легких.

Но Борисыч не дал ему лишиться ни того, ни другого.

– А ты что, тут ночевать собрался? Поехали до темноты успеем! – И
он, действительно, жал на газ, не щадя бутылок.

Снова пошли скакать по увалам, оврагам и холмам золотистые сосны; их
становилось, чем ближе к реке, тем больше. Грузовик въехал
на большой, пологий холм, противоположный безлесный склон
которого сбегал к широкой реке. Они остановились на вершине,
пораженные открывавшимся видом. Вышли из машины.

Впереди под ними сверкала, как поток лавы, большая река, за ней до
самого горизонта синел сплошным ковром лес, он был в тени.
Малиново-золотое солнце, раздробленное на горящие осколки,
пробилось сквозь рваные края облаков, похожие на застывшие
молнии. Там, где падал сноп света, было видно каждое дерево,
куст и тень от них – в редколесной пойме они словно висели в
хрустальной призме. А рядом все снова тонуло в синей дымке.
Река в тени была свинцово-зеленоватой, с желтыми, глубокими
пятнами прорвавшихся лучей. В чистом от облаков, бездонном
розовато-голубом небе на востоке пролетели очень высоко черные,
четкие точки. На их невидимых крыльях блеснули солнечные
блики.

– Он, наверное, сам не понимает, какой страшный мир создал. Смотрит
на эту красоту и радуется, – сказал Борисыч, очевидно, чтобы
подобающим образом прервать созерцание и ехать дальше.

– Нет, это мы не понимаем, – проговорил Андрей серьезно. –
«Прекрасный мир» создан человеком – на самом деле ничего хорошего в
нем нет. Человек населил его своими мыслями, привязанностями,
привычками. И эта красота ни что иное как человеческий дух,
рассеянный в природе. Если бы сейчас вдруг вернулись
времена динозавров, ты бы сказал: что за уродливый мир. И этот ни
чем не лучше: он тоже населен чудовищами, но привычными,
своими, похожими на нас, знакомыми с детства. Лишь иногда мы
видим под этим покровом страшную действительность – это и есть
истинный, Его мир. Тогда вдруг страшная тоска охватывает
нас – настоящий ужас бытия – даже при созерцании всей этой
красоты… Вон Большепятское, – показал Андрей на противоположный
берег, где виднелось большое село, а потом на несколько
поднимающихся из-за леса дымков на этом берегу, – а там,
наверное, аул. Паром, скорее всего, не работает: баржа с буксиром
у причала, но никакого движения не видно, машин тоже нет.
Может, просто поздно уже…

Борисыч сдал назад, заехав в кусты, и они сбросили на землю
массажер. Он зацепился за ветки и, качнувшись на них, остался стоять
в зарослях – странно было видеть белоснежный осколок
цивилизации среди бурелома и таежной крепи.

– Вот удивятся какие-нибудь археологи будущего, когда найдут его
здесь, – сказал Борисыч, захлопывая будку.

– Напишут диссертацию об изнеженности народа населявшего пойму в
низовьях Иртыша в начале третьего тысячелетия… А, может, и
первого?.. – добавил Андрей с самодовольной улыбкой.

В аул они въехали, когда солнце уже зашло за тучи. Небо затянула
ровная белесая пелена, но было светло, как днем.

Черные, бревенчатые дома, с наличниками, ничем не отличались от изб
в любой другой деревне. Навстречу им попались женщины. Они
были в белых платках в редкий, мелкий цветочек. Лишь на одной
бархатный жилет и остроносые сапоги, на остальных юбки и
кофты. Все были светлые, с рыжими бровями и ресницами.

– Если бы не знал, что татарская деревня, решил бы, что – русская, –
сказал Андрей, разглядывая встречных. – Иной русский больше
похож на татарина, чем сами татары.

Деревня расположилась под лесом на старом береговом уступе, река
здесь блестела узкой полоской из-за матово-сочной заболоченной
поймы. Они остановились у магазина с закрытыми ставнями, над
обрывом, в круче была прорыта ведущая вниз дорога. Туда
мимо них, не спуская глаз с грузовика, проехали на мотоцикле
два рыболова в пиджаках и шляпах, на ногах у обоих были
болотные сапоги с отворотами, из люльки торчали удочки. Они
нырнули головой вниз, исчезли из виду, лишь минут через пять
показались внизу на дороге крошечной черно-красной точкой,
поднявшей белый шлейф по направлению к реке. Перед крыльцом
магазина возилось в пыли, приняв ее за песок, несколько чумазых
детей; взрослых, кого можно было расспросить о пароме,
поблизости не было.

– Вот великий народ, создавший самую большую империю в истории, –
сказал Андрей, вылезая из кабины. – Он единственный мог
завоевать весь мир – и не захотел. Другие хотели, но не смогли, а
этот не захотел. Просто уже не лезло, желудок не справлялся.
Пролил море крови, складывал пирамиды из черепов, разрушил
сотни городов – сам не создал ничего путного, потому что все
силы пошли на войну. Столько несчастья, столько боли и
ужаса было разлито в мире с его приходом, столько горя он
принес, что даже сейчас спустя семьсот лет это – полузапретная
тема: боятся оскорбить татар или тех, кто под ними был, то есть
себя. Ограбил Индию, Китай, Персию, Русь, остановил их
развитие на века – зато каждый сотник, да простой солдат, имели
свой гарем… И вот, теперь их потомки живут в этих халупах на
краю земли и жрут насекомых. Ты зачем кузнечика съел? –
обратился Андрей к татарчонку. Тот во все глаза глядел на
заезжих и машинально сунул в рот пойманную саранчу, ее красные
крылья торчали у него изо рта. От ужаса он открыл рот,
«кузнечик» выпрыгнул и, пролетев с легким треском, сел Борисычу на
рукав. Андрей рассмеялся, а дети бросились наутек.

– Ты смотри, – сказал Саня, разглядывая сидящее на его рубашке
насекомое, – сюда уже дошла.

– Может, завез кто-нибудь. – Андрей и с сомнением посмотрел на
грузовик. Борисыч стряхнул с себя насекомое, но давить не стал.

— Великий… Что значит – великий? Тот, который больше зла причинил
другим? – продолжал размышлять Андрей вслух. – А, может быть,
благодаря этой неприхотливости им и удалось завоевать три
четвертых мира? Могли есть насекомых, сырое мясо, пить кровь
своих лошадей. Народ-армия: скакали на лохматых лошадках, и
все ехало вместе с ними: скот сам бежал за ними, в кибитках
сидели женщины и рожали пополнение. Мораль и законы тоже были
подчинены одной цели – завоеванию: на первом месте стояла
воинская доблесть, принципы товарищества, патриотизм. Религии
не было почти никакой – она не особенно-то и нужна на
войне. Я не хочу сказать, что они были какие-то особенные, но их
общество было наиболее приближено к идеалу. Потому что, если
не ты завоюешь соседа, то он завоюет тебя, и тогда у твоего
народа не будет ни своей истории, ни культуры, ни языка, а,
скорее всего, и самого народа не будет. Эти, видишь,
все-таки сохранились – а сколько сгинуло? Значит, не даром
старались... Так в этом смысл истории? Мне кажется, если мы поймем
его, мы сможем разгадать Его цель. Не смысл того, что делает
в истории человек, а Его смысл – зачем Ему это нужно. Кроме
того, конечно, что Человек пытается разрушить Его планы, а
Он разрушает человеческие…

Неожиданно пелена туч разорвалась, и Иртыш вдали вспыхнул
бардово-оранжевым огнем, который слепил глаза сильнее, чем само
заходящее солнце. Андрей замолчал завороженный этим зрелищем.
Борисыч посмотрел на него и сказал:

– Стадо гонят, сейчас спросим, как у них паром ходит.

По улице с мычанием, в облаке пыли шли коровы, пятная дорогу
зеленоватыми лужами. Запахло пылью, навозом, молоком. Коров
разбирали по пути крестьянки. Мимо проходил большеголовый мужчина в
ичигах и тюбетейке, он тащил на веревке упиравшуюся
черно-пегую буренку. Борисыч обратился к нему:

– Салам алейкем, уважаемый?

– Салом, – отвечал тот и остановился.

– Паром будет только завтра работать, – ответил мужчина на расспросы
Борисыча.

– Мы ездим по деревням, колодцы чистим… – проговорил Борисыч с
вдохновением. – Цены низкие. А где здесь можно переночевать?
Можем колодец почистить… по льготной цене.

Незнакомец с интересом рассматривал путешественников. Потом сказал:

– Пойдемте ко мне, я один живу… – Вдруг молодая телка рванула с
места в галоп, увлекая его за собой. Он побежал, дергая за
веревку.

– Езжай за мной, – крикнул он на бегу.

Боясь потерять его из виду, друзья поспешили к машине, однако не
успели они свернуть в ту улицу, куда забежала корова, как
увидели ее в канаве. Теперь она упиралась и не желала идти домой.
Хозяина коровы показывал жестами на зеленые ворота.

– Ты зачем про колодцы наврал? – спросил Андрей, глядя, как мужчина
вытягивает корову из канавы.

– Что, лучше опять в машине ночевать? Надо же было как-то заинтересовать …

– Вот завтра сам в колодец полезешь, – сказал Андрей.

– Ладно, утром разберемся, – отмахнулся Борисыч. – Зато поспим, как
люди: ноги вытянем.

– Однако смотри, не каждый русский сейчас на ночлег пустит, а
простой татарский человек без лишних слов… – сказал Андрей в своей
манере сразу все обобщать без особой надобности.

«Простой татарский человек» тем временем подтянул корову и открыл
одну створку ворот, они оказались не запертыми, и вдруг корова
сама пошла во двор, он только похлопал ее (по мере того,
как она двигалась мимо него) сначала по холке, потом по боку и
в заключении – по крупу. Через минуту, видимо, закрыв
буренку в сарае, выглянул из калитки и пригласил ждавших снаружи
друзей:

– Заходите, пожалуйста.

Он производил впечатление человека, образованного, по-русски говорил
без акцента. Среднего роста, коренастый, с большой, лысой
головой, слезящимися глазками и молочно-розовой кожей – такой
белой и розовой, что она наводила на мысль, скорее, о
болезни, чем о здоровье. «Признаки вырождения, – думал Андрей,
глядя на его непомерных размеров голову и розовую кожу. – Все
правильно, все когда-то заканчивается. И страшная их история
тоже – здесь, под пятой когда-то порабощенного ими народа…»

В будке завозился и с трудом выбрался старый, лохматый алабай.
Несколько раз глухо тявкнул, замахал хвостом.

Во дворе хозяин представился:

– Александр.

– Меня тоже Аскар, – подмигнул со значением Борисыч, – тезки, значит.

Хозяин внимательно взглянул и пригласил в дом.

Они разулись в сенях и прошли через двустворчатую дверь в большую
комнату. Посредине стоял обычный раздвижной стол, на стене
ковер, под ним тахта, телевизор, стенка – все, как у русских,
думал Андрей – или это у русских как у татар? На телевизоре
большая фотография красивой татарки. Когда хозяин вышел на
кухню, Борисыч толкнул Андрея локтем и указал на портрет.
Сложил руки на груди и закатил глаза: фотография была в черной
рамке. Андрей толкнул его локтем – из дверей кухни вышел
хозяин с двумя стеклянными банками, сказал, что корову подоит и
вернется. Пригласил их садиться, включил телевизор и
удалился.

– Вот, чудеса, – сказал Борисыч, окидывая взором обстановку, – а
если мы жулики какие-нибудь?..

Андрей ничего не ответил, он разглядывал портрет женщины. У нее были
большие глаз, брови дугой, длинная шея и покатые, худые
плечи. По ним и по ключицам угадывалась стройность балерины.

– С каких пор ты стал Аскаром? – спросил он у Борисыча.

– Им нашими именами можно назваться, а нам ихними нет что ли? –
сказал Борисыч.

Вскоре вернулся хозяин, принес полные банки в оттягивающей руку
холщовой сумке. Сказал, что «соорудит яичницу», и ушел на кухню.
Андрей крикнул из-за стола, что ничего не нужно, они не
голодны, но Борисыч постучал по лбу. Тогда майор шепнул ему:

– Принеси что-нибудь к столу.

Борисыч отправился в машину за сумкой с припасами.

Между тем на кухне продолжал хлопать холодильник, вот зашипело на
сковородке масло. Андрей шепнул Борисычу, что лучше бы он
сказал, что ремонтирует холодильники: холодильник у него целый.
Друзья церемонно сложили на коленях руки, в ожидании, когда
хозяин, носивший из кухни нехитрый столовый прибор, сядет к
столу. Борисыч тоже выложил все из сумки, показал Андрею,
пока хозяин был на кухне, бутылку, но тот отрицательно покачал
головой, и он сунул ее назад, проговорив:

– Ну, там видно будет…

Наконец Александр появился с большой сковородкой в одной руке,
обмотанной серым полотенцем, и с бутылкой водки в другой.

– Ну вот, это по-нашему! – воскликнул Борисыч и выставил тут же свою
водку.

– С дороги – закусить, – проговорил, как бы извиняясь, Александр.
Поставил на подставку сковородку, достал рюмки и сел к столу,
вытирая руки о полотенце, потом повесил его на спинку позади
себя. – Ничего, если прямо со сковородки… Я один – чтобы
посуды меньше мыть.

Оба гостя заверили хозяина, что так даже удобнее.

– Может, мы вас от дел отрываем… – сказал Андрей, оба обращались к
хозяину с предупредительностью, как вообще, русские
разговаривают с «нерусским», если хотят ему понравиться.

– Наоборот. Хоть люди живые, а то все один да один, – сказал
Александр смущенно. – Давайте выпьем за знакомство.

Андрей тоже пригубил, чтобы не обидеть хозяина. После первой Борисыч сказал:

– Мы тут заодно бутылки собираем, – и он перечислил виды скупаемых у
населения бутылок.

– У меня есть маленько, еще с похорон осталось. А в деревне вы
навряд ли что найдете, – сказал Александр.

– Что, не пьют? – поднял брови Борисыч.

– Пьют, но потихоньку: мулла злой – его боятся.

– У вас тут и мечеть есть? – спросил снова Борисыч.

– Нет пока – собираются строить.

– И что, много верующих? – заинтересовался Андрей.

– Много. Старики, те смерти боятся, а молодые – стариков… – сказал
Александр. Этот ответ удивил Андрея, он посмотрел на него с
любопытством и тут же спросил:

– А вы?

– Я не верю… Плохой бог, – сказал тот твердо и устремил на Андрея
слезящиеся глаза. Повисла пауза. Даже Борисыч перестал жевать.

– Почему?

– А что, хороший?.. Простите… – Он вытер глаза и взял рюмку, которую
ему предупредительно протянул Борисыч. – У меня жена
умерла, сегодня три месяца…

– Извините, – проговорил Андрей. Александр выпил с Борисычем, не
чокнувшись, и продолжал:

– Ничего… При чем тут бог – нет никакого бога. Зато теперь возить
никого не надо… Она у меня бухгалтером была. Хорошая работа,
зарплата большая, без задержки, только приходилось каждый
день на тот берег в райцентр ездить.

– В Большепятку?

– Да, здесь работы нет. Я тут главным механиком в гараже работал.
Отвезу ее утром и еду сам на работу. Потом вечером опять на
паром – и так каждый день.

– А сейчас паром ходит? – спросил Борисыч.

– Вчера, вроде, ходил. Я ведь не езжу – что мне там делать, – сказал
Александр, вытирая полотенцем пот. – А раньше каждый день
мотался. Накладно выходило: считай, четыре раза переезжал
туда и обратно – бензин, конечно, бесплатный, но по двадцать
кэмэ два раза в день туда и обратно тоже не сахар. Стоишь еще
паром ждешь… Хотя смысл, конечно, был: у нее зарплата
хорошая – без задержки.

– А сколько грузовик стоит перевезти?

– Сейчас даже не скажу: каждый месяц цена меняется – но грузовик
дороже будет. Месяц назад тридцать рублей с легковушки
туда-обратно было. Совсем сдурели! Людям куда деваться: кому на
работу, кому на базар, – акционерам, правда, под запись можно
ездить. А другим? Не хотишь – не езди. Вот и думай: тридцатник
в день выложи... В месяце в среднем двадцать два рабочих
дня. Тридцать на двадцать два – шестьсот шестьдесят: вот,
семьсот рублей в месяц выложи! А в год? В году двенадцать
месяцев: двенадцатью шестьсот шестьдесят… Ну-ка, сколько будет? –
Он достал из жилета калькулятор и произвел на нем
вычисления: – Семь девятьсот двадцать… Ого! Корову можно купить.

– А за десять лет и машину купишь, – вставил Борисыч и получил тычок
под столом.

– За десять?.. – возвел глаза к потолку Александр. – Это будет ни
много, ни мало восемьдесят тысяч. Ого, какие деньги! Правда,
новую не купишь, но трехлетнюю «семерку» можно взять.

– Нет, пятилетнюю возьмешь, а трехлетнюю только «шоху» можно взять.
– Борисыча, кажется, тоже начал увлекаться разговором. –
Зато «оку» новую возьмешь.

– Если по деревням поискать, можно и «семерку» трехлетнюю приличную
найти, за эти деньги, – возразил Александр.

– Ну, если только по деревням... – согласился, обстоятельно качнув
головой, Борисыч. – А вот если тридцать лет на пароме не
ездить, то можно и новую купить.

– Тридцать лет… Семьдесят девять тысяч двести на три? – Александр
перемножил на калькуляторе деньги и время и получил деньги.
Глаза его подернулись болезненной мечтательностью: – Двести
тридцать семь тысяч… – проговорил он.

– «Волга» – стопудовая! – сказал Борисыч, разливая водку.

– За тридцать лет машины поднимутся в цене так, что никаких ваших
тысяч не хватит, – сказал Андрей, чтобы как-то прекратить это
счетоводство. Борисыч же, напротив, вошел во вкус и
подзуживал быстро захмелевшего хозяина.

– Так ведь и паром на месте стоять не будет! – воскликнул он. – Тоже
в цене подрастет. А что если шестьдесят лет на пароме не
ездить?..

– Столько не живут… – сказал Андрей и закашлялся. Александр не
слышал, потому что уже набирал на калькуляторе. Однако назвать
сумму у него не хватило дыхания, он только повернул результат
к Борисычу.

Андрей сказал, что им уже хватит, сам он не пил.

– Успокойся, – отвечал, не взглянув, Борисыч.

– А ты же, Саня, два раза в день переезжал туда и обратно! – вдруг
осенило его. – Ну-ка, умножай все на два! Только давай
сначала выпьем…

Андрей сказал, что хотел бы прилечь. Александр поднялся, шатаясь,
подошел к стенному шкафу, достал белье и кинул на тахту. Его
глаза пропали за слезящейся поволокой. Андрей стал
отказываться от простыни, но тот показал кулак, говорить ему было уже
трудно.

– Обидишь – нельзя, – пояснил жестикуляцию Борисыч.

Андрей лег, а они еще долго продолжали вычисления: сколько будет
денег и что можно на них купить, если не ездить на пароме сто
лет, двести и даже тысячу. Александр только кивал головой,
вернее, тряс ею и согласно мычал. Вдруг он резко встал и,
сильно качнувшись, пошел в другую комнату, оттуда донесся скрип
диванных пружин и почти сразу – храп.

Борисыч допил остатки из последней бутылки, сказал лежавшему с
открытыми глазами Андрею:

– Да… Видно, смерть жены на него сильно подействовала.

– Можно подумать, он сам бухгалтером работал, а не жена, – сказал
Андрей, продолжая что-то рассматривать на потолке. – Однако
смотри: двух незнакомых людей накормил, напоил, спать уложил.
Русский бы сейчас на порог не пустил.

– А что ему: одному скучно – да и водки выпить не с кем. Они хоть и
мусульмане, а тоже выпить не дураки, – сказал Борисыч,
зевая. Он собрался на крыльцо покурить перед сном и на всякий
случай спросил:

– Может, самогонки на деревне поищем – тоже ведь, наверно, гонят?

– Мне не надо, – сказал Андрей, поглощенный своими мыслями.

Вернувшись Борисыч разделся, выключил свет и залез рядом под одеяло:

– У тебя как с ориентацией?.. можно спать спокойно?

Андрей не ответил и даже не пошевелился, Борисыч решил, что он
заснул. Повернулся на бок, и тут Андрей произнес, словно
продолжая размышлять вслух:

– И смотри, совсем обрусели, ничего своего не осталось. Лицо вот
только татарское, глаза раскосые, а дом, мебель, одежда – все
русское. Вот настоящее великого народа, который уже и не
помнит, наверно, кто он и откуда. И вот, потомок великих
завоевателей считает, сколько сэкономит рублей, если не будет
ездить на пароме!.. И вот, человек… Человек и история – что это
такое? Человек и народ? И что получается? – народы – колонии
микробов, пожирающие друг друга? Выходит, люди – инфузории
туфельки, гибнущие без числа? Но каждая при этом страдает и
выносит нечеловеческие муки. (Хотя какая мука может быть
сильнее человеческой?) Вот простой лысый татарский человек,
потерявший свою инфузорию туфельку и рассуждающий о ценах на
паром, потому что ни о чем больше рассуждать не умеет. А без
этих рассуждений боль становится невыносимой. Вот почему он
нас впустил, чтобы забыться хоть на час – и таких миллионы.
Каждый сидит в своей скорлупе со своей болью, при этом верит в
хорошего бога или аллаха – и в любую минуту готов
отправиться на войну: завоевывать, убивать, причинять боль другим…

Тут он услышал храп Борисыча, который, не дождался окончания его
речи. Однако Андрей долго еще лежал с открытыми глазами,
вглядываясь в темноту над собой, и ему казалось: вот-вот, еще
немного и приподнимется завеса, скрывающая главную тайну бытия.
Но только он мысленно, напряжением воли, начинал
приближаться к ней, как она тут же ускользала, пока не исчезла
окончательно. «Надо записывать мысли, – подумал он, засыпая, – есть
неплохие».

Борисыч проснулся от рези в мочевом пузыре. И опять не мог
вспомнить, где находится. Вокруг была непроницаемая тьма. «Это всё
трава! – подумал Саня. – Траву курю, поэтому памяти не стало».
Он, кряхтя, поднялся с кровати и начал пробираться к двери
в надежде, что как только включит свет, все сразу выяснится.
Однако ни двери, ни выключателя он не нашел. Борисыч шарил
по стене, натыкаясь на какую-то мебель, в одном месте он
нашел что-то напоминающее дверь, но это оказался встроенный
шкаф. Резь, однако, становилась невыносимой – он уже искал
цветочный горшок или другую посуду. Ходил на полусогнутых,
жгучее нетерпение готово было прорваться сквозь все условности,
как вдруг – о, счастье! – он наткнулся на дверную ручку.
Ощупью вышел в сени – запнулся о порог и чуть не упал, – выбежал
во двор, едва успел завернуть за крыльцо. В будке сонно
зарычал алабай, но вылезать не стал. Тут уже Борисыч все
вспомнил: и с кем пил, и где находится.

На улице стояли светлые сумерки и тишина. Это из-за запертых ставней
в доме царил мрак. Может быть, уже утро, взглянул Борисыч
на часы, – было без четверти двенадцать: «севера!». Саня уже
хотел вернуться в постель, как вдруг стукнула дверь летней
кухни, из нее вышел хозяин с табуреткой в руке. Он был в
сапогах, трусах и майке. Борисыча он не заметил; проходя под
навесом, снял с гвоздя веревку, смотанную в жгут, и зашел в
сарай. Саня с полминуты соображал, что бы это могло значить, и
вдруг стукнул себя по лбу: ах, черт!..

Опрометью бросился в дом, повторяя про себя: ах, черт! ах, ты
черт!.. Так же ощупью, споткнувшись о порог, больно ударившись обо
что-то и что-то опрокинув, Борисыч вбежал в комнату и
ринулся к белевшей в темноте тахте.

– Андрей, вставай! Андрей!.. – тряс он за плечо, пока над постелью
не поднялась лохматая голова.

– Татарский человек вешаться пошел!.. – От волнения Саня забыл, как
зовут гостеприимного хозяина. Андрей подскочил, как по
тревоге.

Они выбежали во двор, и заглянули в окно сарая, дверь была подперта
изнутри. Там горела тусклая лампочка. Присмотревшись, Андрей
сонно плюнул:

– Тьфу! Всё – пошли, – сказал он и потянулся.

– Что он там делает?.. – проговорил Саня, который тоже разглядел
хозяина дома в полутемном хлеву. – По ходу, он того… корове
вдуть собирается!..

– Пошли-пошли отсюда, – дергал Саню за рукав Андрей. – Все лучше,
чем вешаться…

Но тот не мог оторваться, наблюдая, как «простой татарский человек»
приставил позади коровы табуретку и уже встал на нее.

– Может… – Борисыч игриво показал, как он стучит в дверь.

– Нет, – сказал Андрей. – Идем.

Они тихо, чтобы не услышал хозяин, вернулись в дом и легли в постель.

– Я даже теперь за него спокоен стал, – сказал Андрей, – такое
жизнелюбие!

– Это его после водки потянуло… А зачем ему тогда веревка? – спросил
задумчиво Саня, который находился еще под впечатлением
увиденного.

– Корову за рога к жердине примотал, – ответил из темноты Андрей. –
Это у них в порядке вещей – у скотоводческих народов. У нас
в полку служил один азер. Так он, когда его спрашивали,
почему не женится, говорил: я лучше корову куплю, она еще молоко
давать будет.

Борисыч заржал и дрыгнул ногами:

– Ну, чертугай! Это же – черт, черт натуральный!

– Нет, несчастный человек. И от этого он еще несчастнее, – сказал
Андрей. – Женщины, дети и животные хранят столько мужских
тайн, что если бы они заговорили, – я думаю, пришел бы конец
мифу о «венце творения». Никакое животное не додумается
вскарабкаться на особь другого вида. Куда гамадрилу с его гаремом,
до чисто выбритого, надушенного «венца творения» в сорочке и
галстуке! Это мог быть только Дьявольский замысел соединить
разум с гениталиями, чтобы унизить его и привязать к Себе
навсегда. Душа человеческая – в яйцах. Один Фрейд осмелился
сказать это – и тут же, как на каждое слово истины, нашлись
последователи, которые это слово извратили. Потому что
гамадрилу в сорочке неприятно слышать – что он гамадрил. Это, мол,
таинство или естественная потребность – кому что больше
нравится… Чтобы делать каждый день «таинство» и при этом
думать, что он «венец»… Он так привык к своей мерзости, что уже
просто не замечает ее: на некоторые детали закрывает глаза,
остальное прощает себе…

– Кто? – спросил, зевая, Саня.

– Гамадрил.

– Какой гамадрил?

– В сорочке… Ты и я, в том числе, – вообще, человек.

– А-а… Я читал Фрейда, только ничего не понял, – сказал Борисыч,
продолжая зевать. – У Махатмана. «Большой люмпф», «малый
люмпф», «вивимахер»… Черте что!.. Будто, если во сне поднимаешься
по лестнице, то это вроде как жаришь кого-то. А мне ебля без
всякой лестницы каждую ночь снится – и так реально, будто
наяву. Только кончить никак не могу: все откладывается, или
мешает что-то – пока совсем не проснешься…

– Так, давай спать. – Андрей тоже зевнул. – Ты, как всегда, зришь в
корень.

– Ну, мы военных академиев не заканчивали. Приятных сновидений… Тсс!
– В сенях тихо скрипнула дверь: кто-то на цыпочках прошел в
соседнюю комнату.

– Отстрелялся, – прошептал Борисыч.

Но Андрей уже не отвечал, послышалось его размеренное дыхание.

Когда утром они проснулись, Александр был уже на ногах в своей
вчерашней жилетке и тюбетейке. Он принес и поставил на стол банку
парного, пенящегося еще молока. Андрей с Борисычем быстро
оделись и умылись. С утра зарядил дождь, все небо заволокло
тучами.

– Ну, слава богу! Только теперь уже урожай погиб, – сказал Борисыч,
выглянув в окно.

– Да погорел хлеб. Молочка свеженького хорошо с похмелья, –
пригласил хозяин. – Пока чай закипит.

Андрей собирался ехать без завтрака, но Саня сел к столу. Хозяин
хотел налить ему молока, вдруг Борисыч закрыл стакан ладонью.

– Это молоко от той коровы? – спросил он, и Андрей толкнул его под
столом коленом.

– Какой? – замер с банкой в руке хозяин.

– Ну, что в сарае.

Александр с недоумением ответил, что у него одна корова, другой нет.

– Спасибо, я чаю дождусь, – сказал Борисыч. Андрей под предлогом,
что совсем не пьет молоко, тоже отказался.

– Молочко хорошо с похмелья, парное, теплое еще – выменем пахнет… –
как-то растерянно проговорил «татарский человек».

– А-а так и быть, я выпью деревенского молока! – согласился
неожиданно Борисыч. – В городе такое разве попробуешь… – и подмигнул
Андрею.

Александр обрадовался, налил ему стакан до краев.

– Ну, вот и хорошо, молочко жирное, каймак один.

– А как переводится название вашего села? – спросил Андрей, чтобы
переменить тему разговора.

– Не скажу даже, – ответил хозяин, садясь за стол. – Я по-татарски
слов десять всего знаю.

Андрей задумался и сказал:

– Когда-нибудь, наверно, и русский народ забудет свой язык. –
Борисыч покачал головой не то в знак согласия, не то нахваливая
про себя молоко.

Александр с удивлением посмотрел на друзей.

– Может, вы думаете, что я татарин? – спросил он нерешительно.
Теперь они взглянули на него вопросительно.

– Вообще-то, я русский. Жена у меня татарка была, а я из Воронежской
области.

Андрей с Борисычем переглянулись.

– Так ты, в самом деле, не татарин?.. А живешь тут…

– Да нет же, говорю! Я бы давно уехал, если б было куда. Дом разве
сейчас продашь за настоящую цену? А если продашь, то что
купишь на эти деньги в городе? Если бы еще по старым ценам, он
тогда хорошо стоил, а сейчас дома в деревне совсем упали.
Такой дом… – И Александр пустился в финансовые расчеты. К чаю
он поставил на стол банку деревенской сметаны и варенье.
Борисыч намазал хлеб сметаной, Андрей ел один хлеб.

Порассуждав о ценах на недвижимость, друзья стали прощаться. Дождь
только припустил.

– Значит, мимо магазина, вниз – там увидите: дорога одна, –
напутствовал их хозяин уже на крыльце.

– Мы видели, – заверил его Саня. – Ну, рахмат, спасиб болшой! Будешь
в городе, заходи. – Однако Андрей не заметил, чтобы Борисыч
оставил адрес.

Перед спуском Саня был снова сосредоточен. Они медленно сползли на
первой скорости по скользкому склону. Раза два их занесло, и
только благодаря искусству водителя они не перевернулись.
Внизу он снова развеселился:

– «Простой татарский человек»! «Скотоводческий народ»! – барабанил
Борисыч по рулю. Андрей взглянул на него и промолчал.

На пристани выстроилась очередь из нескольких машин. Паром был еще
на той стороне.

Андрей пребывал в своем обычном созерцательно-рассеянном настроении.
Не выходя из машины, следил за пузырями на реке, а так же в
лужах и колеях на заваленном ржавым хламом берегу, с
линиями прибоя из коры и серой пены. Ливень стих, перешел в
затяжную, монотонную морось.

– Обложной пошел, – сказал Борисыч. – Для саранчи это – смерть,
саранча солнце любит.

– Так вот... – проговорил Андрей. – Я думаю, что есть смысл в
истории, но такой дикий, паскудный, что он не умещается в уме
человеческом. Люди вроде пузырей на воде, которые появляются
только потому, что есть вода в реке, и идет дождь. Но проклятие
в том, что мы разумные пузыри, и понимаем, что – пузыри, и
страдаем от этого. И еще эти пузыри лучше и реки, и дождя, и
того, кто его посылает, но ничего не могут с этим поделать.
Это – прекрасные пузыри, которые гибнут миллионами, не
успев даже понять, кто они и что – и зачем мучились…

– Паром идет, – сказал Борисыч.

И они переехали реку…

(Продолжение следует)