Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

С женщинами студенту Окочурину везло. Но не так чтобы очень.

Вот, к примеру, сокурснику его – смазливому и вечно похотливо
похрюкивающему – Армену Гоберидзе стоило лишь пальцем прищелкнуть,
и барышни начинали виться галдящею стайкой буквально вокруг
его гигантского носа. Армен даже иногда так уставал от них,
что, бывало, притащится в каморку к Окочурину – эдак ближе
к утру, и еле шепчет:

– Э-э, брат Окочурин, совсем они меня изъели. Все тело ломит. Спасу
нет. Сбереги, брат. Сбереги… – так и засыпал: в бессвязном
бреду.

А всё, говорят, оттого, что как-то пустил Гоберидзе слух, будто он –
всамделишный граф. С тех пор, стало быть, и липли.

Что же до Окочурина, так он, душа простецкая, всегда по наивности
считал, что барышням его, окочуринские, чувства и, правда, в
первую голову важны. Да что там далеко ходить. Намедни
познакомился студент Окочурин с некой полуооформившейся особой –
по-своему очаровательной гимназисткой Нирыбанимясовой. Была
она не то чтобы первой красавицей в городе, но миловидна,
нежна, пухлява, а главное – чертовски юна.

Первое время с ними (с гимназистками), известное дело, просто.
Скажет Окочурин своей Нирыбанимясовой: пойдем, мол, радость моя
полуоформившаяся, в парк – та сразу же и идет, мороженым
угостится и сыта вроде, довольна. А позовет Окочурин в кино или
же в кафе, так Нирыбанимясова всенепременно понимающе
ответит: да лучше в другой раз, мой милый, ты и так мне вроде как
люб. Но все равно хихикает преглупо, так что интеллект в ней
сразу и не заподозришь. Но что с того Окочурину – он
человек увлекающийся, влюбчивый, за завесою дымчатых
нирыбанимясовских глаз ничего и не видит вовсе.

Вот идут они вдвоем – полупрекрасная Нирыбанимясова собственною
персоной да Окочурин в своих кругленьких очечках – как-то
вечерком по темной-темной набережной. Вокруг никого: только
дымчатая завеса любви стелется над водою.

А окочуринская спутница как раз и говорит – слегка извинительно даже:

– Вообще-то, фамилья эта мне от папеньки досталась. А по маменьке я
никакая не Нирыбанимясова…

– Не Нирыбанимясова? А кто же ты, радость моя? – влюбленно
стискивает ее пухлую ручку Окочурин.

– Это тайна… – таинственно шепчет гимназистка.

– Ну, пожа-алуйста… – игриво лебезит Окочурин, а сам все смущенно
пытается обхватить нирыбанимясовскую талию.

– Ну ладно, мой герой, – смеется гимназистка. – Тебе я скажу… По
маменьке я Теплохладнова.

– В самом деле? Вот прелесть какая. Эти фамилии – сущее наказание.
Правда?.. Да и я, кстати сказать, по папе вовсе не Окочурин,
а…

Едва Окочурин попытался произнести эту фразу, как вдруг, откуда ни
возьмись – четыре пьяных матроса, и не то чтобы сказать
просто «пьяных», а, прямо скажем «в стельку».

– А ну, сто!.. – странно выкрикнул один из них, размахивая
разболтанными конечностями в разные стороны. – А ну сто?.. – как бы
удивляясь самому себе, повторил он, – сто!.. сто…

– …ять, – спокойно докончил за него второй и лаконично взглянул на
первого, как бы говоря: сосредоточься, мы же – одна команда!

– Угу… – пробубнил третий, не особенно успешно опираясь волосатою
рукой о мостовую. – Ща бу… Ща будем наси… Ща наси… наси… ло…
на-си-ло… – он так и не договорил, что, впрочем, он и не смог
бы сделать в любом случае: его неожиданно вырвало.

– …вать! – торжественно объявил второй матрос, за шиворот подтягивая
третьего кверху.

– Во-во! – истерически выкрикнул четвертый матрос, аж подпрыгнув от
возбуждения. – Будем насиловать! Насиловать!! Да!!!
О-о-о-о!!! Раздевайсь по-хорошему!!! – После этого он смачно сплюнул
– прямо под ноги Окочурину.

– П-простите, вы что же нас обоих… будете…– несколько удивился
Окочурин, сжимая похолодевшую ручку Нирыбанимясовой.

– Да-а!!! – извиваясь всем телом, завопил четвертый матрос. –
Трахать! Трахать будем!! Всех!!! Понятно?!

– Что… и меня?.. – с трудом подал голос первый матрос.

Остальные на несколько секунд задумались, но четвертый матрос не
выдержал первым и заголосил:

– Да-а-а-а!!! И тебя! И этого очкастого!! И всех его подружек!!!

– Погодь. Но она ж одна тут, – спокойно констатировал второй матрос.

– Да ладно?!

– Две!..

– Тррри… вам говоррю…

В этот момент произошла следующая любопытная цепь событий. Студент
Окочурин – с одною только яркой мыслью в голове: бежать! –
схватил в охапку уже, кажется, на все согласную гимназистку
Нирыбанимясову и попытался рвануть в спасительную темноту.
Однако случайно поскользнулся на смачном плевке четвертого
матроса, резво взмахнул как руками, так и ногами (причем, и
нирыбанимясовскими тоже), выкрикнул: «блин! вот блин!», и оба
резко полетели в сторону оторопевших матросов. Раздались плеск
воды, какое-то испуганное похрюкивание и бульканье. А затем
кто-то с диким визгом сам спрыгнул в воду.

– Санек, ты чего?

– То… ну… я!..

– Ты же моряк! Держись! Плывем отседова!

Гимназистка Нирыбанимясова поднялась с мостовой, подняв заодно и Окочурина.

– Ты мой герой, – прошептала она и крепко поцеловала зардевшегося
Окочурина в губы.

Вот с тех самых пор и пошла молва о студенте Окочурине, как о
бесстрашном ловеласе, с легкостью разбивающем как женские сердца,
так и мужские носы. За ним начали увиваться целые стаи
обезумевших поклонниц. Бывало, приползет Окочурин под самое утро
к Армену Гоберидзе и давай жаловаться ему на свою горькую
долю:

– Гимназистки, понимаешь, одолели. Не могу я так более, друг. Хочу
лишь покоя и одиночества, а тут такой гвалт, шум, щебет…

А Гоберидзе слушает – понимающе, проникновенно – да только
сочувственно вздыхает.

Так-то. А вы говорите: «граф»!

2008