Проза

Начало

Продолжение

*

О чём всегда догадывался Санька, так это о том, что он – особенный.
Не в том смысле, в каком особенен каждый человек на земле, а
в том, в каком это обычно бывает в детстве. «Золотое время»
– потому и золотое, что эластично и податливо. Это пора
другого движения минут. От мороженого и до мороженого, от
синяка до синяка, от ссоры и до примирения – такова длительность
временных промежутков детства. Моменты неповторимости,
особые моменты…

Санька любил ту отрадную пору, но, в отличие от сверстников, иногда
задумывался над её неочевидностью. И пытался мерить шаги
своего взросления особенностями течения невидимых периодов.
Так, однажды, весь год сложился для него как пляжный стаканчик _ ¹, в один день несчастья с бабушкой. Отец ещё жил с ними, ещё
не часто вздорил с мамой, но уже дрожал в напряжении
воздух, уже расходились волнами чувства, и кренился в штормовую
пучину невесомый кораблик мещанского счастья. Санька помнил,
что тогда он часто хворал, его капризы – безобидные фантазии
больного ребёнка – исполнялись мгновенно. Мать была похожа
на наседку, а бабушка – на птичницу, сыплющую курам
незатейливый корм. Обе оберегали его от «среды».

«Ха! Вы ему ещё и от пятницы с четвергом пилюлю придумайте!» –
хохмил отец, и Санька стыдился своей тщедушности. Занимался.
Бегом, борьбой, плаваньем. Накачивал мышцы, закалялся. Но всё
равно болел. Сквозняков не выносил напрочь. А бабушка вдруг
полюбила свежесть.

Вряд ли она сделала это в тот раз нарочно, только Санька именно так
и подумал: настежь окна, двери. Даже стулья подставила, чтоб
от ветра не закрылись. Он учил уроки, изредка кашлял.
Накануне со школой ходили в парк сгребать листья, было весело,
шумно, немного холодно. Ближе к вечеру засобирались домой;
долго зажигали осень, она, отсыревшая, не загоралась. Так и
ушли, оставив тлеющие жёлто-бурые ворохи и где-то под ними
забытые Санькой грабли. Бабушка – завзятая дачница, а граблям –
лет десять, ох и взъярилась же она из-за них!

Когда дрожь начала пробирать не на шутку, он встал и захлопнул
дверь. Не глядя. Дверь свалила стул и отпружинила. Удивиться
Санька не успел, раздался вой, до того мученический, что от
страха подогнулись ноги. Бабушка осела на пол, зажала руку и без
слов выла над посиневшими пальцами. Его затрясло. Он был
виноват, ему было жаль согнувшуюся пополам старушку, такую
большую всегда и такую маленькую сейчас, он физически ощутил её
боль и машинально мял свои ладони… Но сказал он совсем
другое.

– Ты-и!!! Сама виновата! Чего ты лезешь! Всё подсматриваешь! Смешно
надо мной?! Надо тебе!!!

Она подняла голову и заплакала в голос:

– Больно, Сашенька, ой, больно… Я… там… пауть-ину… с-нимала… Сашенька…

И Санька не выдержал, упал на колени, и сжимал, растирал её пальцы,
и плакал, а она отнимала пухлую, всю в прожилках, руку и
вздрагивала от боли. Он так и не сумел сказать «Прости!», и с
тех пор все воспоминания об этом годе свернулись для него в
дождливый день обиды бабушки.

Примирения не было: как обычно и случается в русских семьях, всё
очень буднично сошло на нет. Но из этого эпизода Санька выделил
для себя одну очень неприятную истину: он понял, что не
просто не умеет выражать обуревающие его чувства, но даже
тщательно скрывает их под маской безразличия.

Это было одно из оснований, заставивших сегодня спасаться бегством
из дома, где на глазах назревала тёмная ситуация выяснения
отношений. Не желая, да и не умея принимать чью-либо сторону,
одинаково переживая за обоих родителей и втайне по-детски
мечтая соединить их, он не придумал ничего лучшего, кроме как
малодушно сбежать, доставив им сомнительное удовольствие
разбираться друг с другом наедине. Без цели и определённого
плана блуждал он по городу, пытаясь случайно наткнуться на
Свету: дома её не оказалось, в институте она отпросилась, на
работу не пошла. Понял – что-то нехорошее творилось и в душе у
подруги, и старался не думать – что, но, даже не думая,
знал: причина – в нём. Промах за промахом. Маменькин сын!
Натуральный Санька!

Он остановился, споткнувшись на этой мысли, едва удержав равновесие;
сильно качнулся и словно из-под воды вынырнул – так, ни с
того ни с сего, обострился слух. Среди гула машин и людской
толчеи неожиданно различил совершенно несвойственные городу
звуки: где-то, рядом, мычала корова! Санька недоверчиво
прислушался. Зачем-то задрал голову вверх, сам себе улыбнулся:
как будто бурёнка могла оказаться в небе! Вот тучи – да, там,
где им и положено быть, и дождь опять собирается, и капает
уже. А корова, она в деревне, да ещё в уме его с какой-то
стати!

И вдруг увидел: медленно-медленно, человечьим «прогулочным» шагом,
идёт корова по скоростному шоссе. У машин скорость – под
семьдесят, за мостом, немного вбок – поляна, и животное шло само
по себе, без хозяина, на эту снеговую, в серых проталинах,
«безволосую» пока что лужайку...

– Корова… ты явно не в курсе! Время травы ещё не настало! –
прошептал охолоделыми губами Санька и невольно подался вперёд, на
помощь чёрно-белой пеструхе.

Через плечо оглянулся на горящий, резиновый скрежет шин. Далеко
позади, посреди безостановочного движения, мелькала едва
приметная точка, отчаянно и хаотично размахивавшая чем-то ярким, не
красным, но хорошо заметным. «Калитку не закрыли, она и
ушла, – догадался Санька. – В центре города – частный дом!
Обалдеть!» И заторопился, сам замахал руками, вынуждая водителей
притормаживать.

Корова попалась на редкость дисциплинированная: шла точно по
разделительной линии, и только хвост её, болтаясь верёвкой то
влево, то вправо, размётывал установленные правила. Автомобили
обгоняли животину не сигналя, шофёры интуитивно чувствовали,
что равнодушно помыкивающая нарушительница давно свыклась с
ревущим механическим братством, как с чем-то неизбежным –
вроде ежегодной соломы. Сейчас главное было – не напугать её.

Солнце так и не выбралось на волю, небо заросло тучами, из
беспросветной густоты их на землю выкатывался мелкий, выцарапывающий
душу дождь. Санька ловко лавировал между иномарками и
«Жигулями» и уже почти нагнал корову, когда ей вздумалось перейти
дорогу. Она круто свернула влево, наперерез встречному
транспорту. Серебристая «девятка» шарахнулась в сторону и
завиляла. Санька развёл руки и, что-то крича водителю, бросился за
скотиной. В одну секунду в уме его промелькнули две
исключающие друг друга мысли: «Если она уцелеет, что-то плохое будет
дома» и «Если её не спасу, кто-то умрёт у нас». Загадал – и
как время остановил. Поток машин медленно обтекал его и
животное, что было не просто неестественно, а до жути
сверхъестественно: корова шла через дорогу наискосок, прямиком к
поляне. Автомобилисты не могли бы объехать её в яви с такой
точностью – до миллиметра – и избежать столкновения между собой,
но, вероятно, это была уже не явь, а нечто другое. И потому
– объезжали. Обтекали. И плыли в жидком каком-то мареве
дальше. Санька запросто, без помех и препятствий, подошёл к
виновнице переполоха, похлопал её по чернильному заду и
спокойно сказал: «Побыстрее надо. Ага?» Корова шлёпнула его
хвостом-верёвкой и послушалась. Замедленное время мгновенно
ускорилось, стремительно завертело единственный автомобиль, не
попавший в общий ритм движения, и выбросило его на обочину. Там
же, но тысячной долей секунды позже оказался и Санька с
коровой.

Ливень обрушился на них со всей злостью перенервничавших водителей,
стегая струями, как плетью; из испуганно затихшего у
ограждения «Москвича» вылез пожилой господин с белым, похожим на
скомканную бумагу, лицом и, пошатываясь, сделал несколько
шагов в сторону. Его стошнило на ходу. Саня ничем не смог ему
помочь. Он заворожённо наблюдал, как мужчина зажимает живот,
пытаясь сдержать спазмы, и как потом чудовищный дождь с
невероятной быстротой наводит порядок возле его ног.

Наконец-то прибежала наспех одетая, едва дышащая, вся в слезах и по
уши мокрая, превратившаяся в тоненькую девочку-подростка
далёкая точка, махавшая ярким, кислотно-оранжевым платком.
Корова потянулась к ней мордой, но девчурка с силой оттолкнула
её и, задыхаясь, выговорила: «Скотина!»

Пятнистая шкура «скотины» блестела, с рогов тягуче сбегала вода, и
стояла она, виновато и глупо тараща большущие коричневые
глаза на свою хозяйку и промокшего до нитки Саньку.

До дома ему оставалось всего ничего.

–––––––––––––––––––––––––––

Примечания

1. Дорожный стакан типа «турист»

(Продолжение следует)