Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Начало

ГЛАВА 8. ЛИЛОВЫЙ ПЕС

12.

Он возвращался в заповедник, уставший после бессмысленной беготни по
горам и – «на веревке». Его согласился дотянуть один
дальнобойщик из Казахстана. Собственно, встреча с ним и решила для
Верещагина дилемму, куда ехать: домой или в заповедник?
Егор вышел на трассу (благо, до нее от заглохшего «Москвича»
было рукой подать), остановил первую попавшуюся машину –
«МАЗ», возвращавшийся в Караганду, – и это решило, в какую
сторону ехать. Хотя Егор с таким же успехом мог бы отправиться и в
областной центр, к Вере.

На заднем сиденье у Верещагина сидел лиловый пес, которому Егор уже
дал кличку – Баклуша. От менгиров пес неотступно бреел за
Егором до «Москвича», и как только тот открыл дверцу, пес
беспардонно запрыгнул в машину и скалился, когда Верещагин
пытался его выгнать.

– Ну и черт с тобой! – выругался, в конце концов, Егор и махнул
рукой. – Сам будешь возвращаться домой, к своей хозяйке!

А пес только лениво зевнул и остался сидеть на месте.

В заповеднике Верещагин сдал Баклушу сторожу, попросил ухаживать за
псом и пообещал поставить того на экспедиционное
довольствие. Баклуша бесконвойно разгуливал по всей территории научного
городка, никого не трогал, но с его появлением порядка
стало больше.

Иногда, когда Егор, сидя на крыльце, смотрел в умные глаза Баклуши,
ему казалось, что сам профессор Шубейко перевоплотился в пса
и теперь следит за порядком в заповеднике. Но эти мысли
были наваждением, и оно быстро отступало.

Екатерина Васильевна распорядилась не поднимать шума по поводу
внезапного исчезновения профессора. Тем более – накануне приезда
столичных гостей. И, конечно, никакая информация не
просочилась в газеты. Было только одно заявление – в районное
отделение милиции, а там ребята умеют держать язык за зубами.

По официальной версии, Вениамин Петрович улетел на научную
конференцию в Иран, которая в эти дни действительно проходила в
Тегеране и на которую профессора, кстати, не приглашали…

Вместо самого Шубейко гостям решили показать видеофильм о
Протогороде, в котором было выступление Вениамина Петровича: наши
дальнейшие исследования «состарили» Протогород еще минимум на
тысячу лет, и теперь мы относим его к 30– 28 векам до новой
эры. Речь идет уже не о каменном веке, но еще и не о
бронзовом, мы имеем дело с протоэнеолитом, протобронзовым веком, о
временах еще доарийских, но заложивших основу арийской
цивилизации… (эту приставку «прото-», забыв о ее первоначальном
смысле, профессор готов был вставлять куда ни попадя; таким
образом и появились новые термины «протоэнеолит» и
«протобронзовый век») …жители Протогорода не оставили нам никаких
памятников письменности и архитектуры, кроме самой конструкции
Протогорода, но благодаря неизвестной нам «магии» они сумели
донести до нас духовные ценности своей культуры… (Верещагин
только теперь понял, о чем говорил Шубейко – о «магии»,
которая даже спустя пять тысяч лет свела с ума светило уральской
археологии и отправила его в странствие, которое еще
неизвестно чем закончится).

Непонятно, зачем в заповедник приехала старшая дочь Шубейко Алла со
своим новым мужем, бизнесменом откуда-то из Западной Европы,
и Генка Семенов. Генка привез свой знаменитый походный
казан (археолог-степняк умел готовить первоклассный плов,
который даже в Средней Азии уже не готовили) и шесть томов
«Сокровищ Валькирии». Верещагин ради интереса дочитал почти до
конца первый том этого романа и отложил его в сторону –
Протогороду все эти бредни про систему подземных ходов под Хребтом и
в подметки не годились. Егор ждал одного телефонного
звонка, и наконец-то он раздался.

– Нашелся твой старик! – прокричал в трубку Виктор. – Нашелся и
сразу потерялся… На станции его взяла милиция: слишком уж
подозрительный, и сверток какой-то в руках. Привели в отделение,
развернули, а там – череп… Ну, сразу протокол начали
составлять, то да се. А старик-то у тебя крепкий – положил двоих
ментов и дал деру, только его и видели…

– Ты погоди, ты скажи, как станция называется?

– Узловая.

– Так… погоди… Узловая, – Верещагин развернул перед собой карту области.

Ну, конечно, станция Узловая была конечным пунктом по дороге к
Изгнаньевской пещере, дальше уже только на своих двоих. По тайге,
по горам, по бездорожью. Теперь Егор понимал, куда держит
путь Вениамин Петрович – он идет к Изгнаннице. И это его
замечание: толочь воду в ступе, – относится к ней, как нельзя
лучше, пещера каждую весну оказывается затопленной водой.

– Статуэтка с ним была?

– Какая статуэтка? – опешил Виктор. – Никакой статуэтки. Протокол
успели оформить только на череп, так старик и его с собой
прихватил…

…Егору повезло – среди отдыхающих на турплощадке оказались мужики,
смыслящие в автомеханике. Они взялись отремонтировать
карбюратор у его «Москвича», поэтому машина сейчас была в полной
боевой готовности. Собрав рюкзак, Верещагин направился к ней и
еще издалека увидел, что на заднем сиденье уже поджидал его
Баклуша.

– Какой у вас смышленый пес, – заметил один из парней, помогавший с
ремонтом. – Мы и дверь-то еще только-только открыли, а он
сразу шасть и сидит…

– Он такой.

Верещагин завел двигатель и порадовался, как он работает. С такой
техникой не страшно было и в тайгу соваться.

Триста километров он отмотал на одном дыхании, а потом съехал с
трассы и решил передохнуть. В лесу было свежо и прохладно.
Унылая осенняя пора, очей очарованье… Пять тысяч лет назад горы в
этих местах были выше, а речка полноводнее. В то время
Уральский хребет был, пожалуй, самым высоким на евразийском
континенте, и это будоражило воображение древних поэтов и
мудрецов. Точнее, мудрецов-поэтов. Они-то и поместили свою
мифическую гору Меру в центре Вселенной – на Урале. Где теперь эта
Меру? Развалилась, пообтрепалась, как и весь Каменный Пояс?
Скрылась под землю до поры до времени, что само по себе уже
вызывает поэтические ассоциации…

По легенде, Заратуштра жил в горной местности, где с севера на юг
протекает широкая большая река (уж не современный ли
Яик-Урал?!), впадающая в большое море, (уж не в Каспий ли?).
Послушать этих новоявленных карамзиных-соловьевых, трактующих и
искажающих историю, как им заблагорассудится, так Уральский
хребет – это центр мироздания. Здесь тебе и Заратуштра жил,
здесь тебе и прародина всех индоевропейских народов, здесь тебе
и прародина всей мировой металлургии. Урал – русская
Атлантида, затонувшая в безвременье.

Верещагин уже не единожды задумывался над местными топонимами, в
которых могли скрываться ответы на многие вопросы, связанные с
древнейшей историей. Если учесть, что арийский корень –ас- и
его вариации -яс-, -аз-, -яз-, -аш-, -яш- связываются с
медью, то у многих топонимов появляются новые значения. Река
Ми-АСС становится «медноносной», город Аша – «медным» (хотя
по-тюркски то же слово «аша» значит «вода», «водный»,
«пить!»), озеро Мис-ЯШ – «содержащим медную руду»…

К ним же относятся и приток Ая Сики-ЯЗ, и гора АЗ-овка на юге
Свердловской области, и Караб-АШ, и Арга-ЯШ, и станция Куйб-АС…
Древние металлурги плавили медь на Урале еще тысячи лет назад
и в честь своего великого ремесла называли реки, озера, горы
и населенные пункты.

В этой связи даже русская сказка о царевне-лягушке приобретает
несколько иной смысл – в ней иносказательно описывается весь
медеплавильный процесс. Сначала сказочный Иван, который в
позднейших вариациях стал «царевичем», находит на болоте лягушку
(на самом деле, это медная руда), приносит ее домой и…
сжигает шкурку. Даже имя царевны-лягушки сохранило в себе
древнеарийский корень: В-АС-илиса, то есть царица-медь.

…Начал накрапывать дождь. Пес Баклуша мирно прогуливался по
сосновому перелеску, но стоило Егору повернуть к машине, как тут же
оказался на заднем сиденье «Москвича».

«Приставленный он ко мне, что ли?» – думал Верещагин, разгоняясь по
неширокой асфальтовой дороге. Он с детства, еще с тех пор,
когда отец брал его с собой на охоту, знал все ее повороты,
подъемы, резкие спуски, поэтому гнал бесстрашно. Но хорошая
дорога скоро закончилась, Егор свернул на просеку,
проложенную по глухим дремучим лесам вдоль русла реки. Усилился дождь.

Нет ни указателей, ни удобных подъездов к Изгнаннице, хотя
где-нибудь на Западе эта пещера обязательно стала бы местом массового
паломничества туристов. Рядом с ней поставили бы
фешенебельную гостиницу, мест эдак на 200– 300, проложили бы
живописную асфальтовую дорогу, построили бы посадочную площадку для
частной авиации и «ковали» бы деньги… У нас все по-другому.
Большинство месяцев в году к пещере можно подъехать только на
внедорожниках или снегоходах.

В сентябре из-за непрекращающихся дождей дорога «разбухла» и стала
совершенно непролазной; «Москвич», попавший в глубокую колею,
мотало из стороны в сторону, пес елозил на заднем сиденье,
но терпеливо смотрел в окно. Как будто знал, куда они едут,
и смирился с тяжелой дорогой.

Одно время знаменитую пещеру и примыкающие к ней на скалистых
берегах Асила (снова корень –ас- и, в то же время, какая-то
«сила») другие пещеры и гроты охранял один горемычный таежник,
которого за неопрятный внешний вид и сильный запах прозвали
Леший.

Ему было за пятьдесят. Откуда он пришел в эти края и каковы его
настоящие имя-фамилия, не знал никто. Может, сидел или
странствовал по Союзу, ведь где-то Леший обучился собирать сосновую
смолу и ставить капканы на лесных зверей.

В тайге, неподалеку от Изгнанницы, он выстроил себе избушку из
тонкого молодого сосняка и фанеры, которую притащил из деревни.
Хорошей русской печи в домике не было, и Леший обогревался
старой железной «буржуйкой», которую тоже где-то украл…

Основным официальным доходом этого таежника были сосновая смола,
которую до сих пор еще принимали в лесхозе, кроты (их шкурки
Леший сдавал на пунктах приема) и 280 рублей в месяц, которые
государство платило за охрану памятника Союзного значения.

Неофициально Леший зарабатывал гораздо больше, открывая для «черных
археологов» доступ к уникальным пещерам и «копая» в них
самостоятельно. Однажды археологи из областного музея застукали
его за склейкой черепков ритуального глиняного горшка
раннего энеолита. Скандал вышел грандиозный, но Леший согласился
показать ученым потаенный грот, где он извлекал из-под земли
ценные черепки, больше не копать, а если и копать, то
отдавать все музею.

У археологов Леший научился склеивать древние горшки не «Моментом»,
как это делал раньше, а ПВА: в случае ошибочного подбора
черепков все можно было размочить и переделать. Леший купил
себе целую банку поливинилацетата. Работа у мошенника
спорилась, и на его «изделия» постоянно находились покупатели.
Правда, Лешему были нужны не деньги, а водка.

Она-то и сгубила его.

Однажды на майские праздники «охранник пещер» крепко выпил с одной
тургруппой, задремал у костра и свалился в огонь. Была ночь.
Один из собутыльников обнаружил его, когда у свитера на
Лешем уже обгорели один рукав и спина. Спьяну турист не придал
этому особого значения, оттащил Лешего к реке и бросил на
мелководье.

На утро его, полуживого, обнаружил рыбак и сообщил об этом
краеведам. У археологов, стоявших лагерем у Изгнанницы, не было своей
машины, и они долго не могли найти среди туриста желающего
отвезти Лешего на машине в районную больницу – обгоревшего,
грязного и мокрого таежника никто не хотел брать к себе в
салон. Потом один все-таки нашелся, но в больнице Леший,
промучившись несколько дней, все равно умер.

В деревне сразу же заговорили о том, что «охранника», который сам и
расхищал «сокровища» пещер, Бог покарал. Что у Изгнанницы
свой оберег, который якобы и погубил Лешего.

А своеобразный, материальный оберег у пещеры действительно был –
каменная «икона» Божьей Матери с Младенцем, которая веками
создавалась водой и карстом в одном из ее дальних залов. Ученые
подсчитали, что «икона» начала формироваться еще до
появления христианства на планете.

Делегация местной епархии во главе с митрополитом однажды уже
совершала паломничество к этой «иконе». Толстопузые попы в рясах и
сутанах пробирались по узкому наклонному лазу, по сырым
острым камням, чтобы своими глазами увидеть настоящее Чудо. И
все они, конечно, были поражены, насколько точно
нерукотворная «икона» похожа на Божью Матерь с Младенцем. Сохранялись
пропорции божественных тел, «вырисовывались» складки одежды, а
при боковом освещении у Мадонны высвечивались тонкие черты
лица…

Чудо!

У входа в пещеру священники провели службу, поклоняясь «иконе» как
Божественному проявлению. Но «икону» так и не канонизировали,
хотя и объявили Изгнанницу святым, намоленным местом.
Возможно, митрополит побоялся брать на себя ответственность:
канонизация требовала бы присутствия на Урале специальной
комиссии из Синода. А это лишнее: шум, возня, пышные встречи,
пышные проводы, ревизия… Сие митрополит уже не одобрял. Он был
старым, 74-летним человеком…

Верещагин относился к «иконе» спокойно, по-научному. Он понимал, что
формироваться в виде сталагмита она действительно начала
тысячи лет назад, а вот подправить ее до вида Божьей Матери с
Младенцем мог и кто-нибудь из раскольников, живших в пещере
во время гонения на них.

Баклуша занервничал на заднем сиденье, словно почувствовал кого-то…

Или что-то…

Через несколько метров Верещагин свернул с этой наезженной дороги и
начал пробираться на своем «Москвиче» между деревьев,
стоявших чуть ли не стеной перед ним. В одном месте машина
скатилась с хлябкой «полевки» и чуть-чуть не ободралась о
вековечную сосну. Верещагин с трудом выровнился, но через несколько
метров дорогу ему преградил бурный поток.

– Вот и приехали, – сказал Егор, выбираясь из «Москвича» под
проливной дождь. – Дальше пешком.

Пес послушно засеменил следом, опустив голову к мокрой траве, словно
вынюхивал ее и запоминал дорогу. От дождя его длинная
шерсть свалялась в длинные косы, которые под брюхом доставали до
самой земли. Неожиданно они вышли на самый край скалистого
обрыва, внизу под ними открывалась мелкая речушка Асила,
берега которой поросли редким кустарником, и пустующая
туристическая площадка. Егор сразу же почувствовал себя одиноким и
незащищенным в целом мире. Навалилась какая-то тоска, видимо,
годы полевых работ не изгнали из него окончательно привычки
городского жителя, его тягу к обществу людей…

Над обрывом звериная тропа повернула в сторону и повела мимо
расщелины с острыми краями; спускаться по ней с каждым шагом
становилось все труднее и опаснее. Неловкое движение – и костей
внизу не соберешь! Хотя, казалось бы, и высота-то тут не такая
уж и большая. Метров тридцать или сорок…

Однажды в составе альпинистской группы Верещагину приходилось брать
и трехтысячник, но дождь, слякоть, одиночество и, как
следствие этого, уныние рождали природный страх. Баклуша стал бы
хорошим другом и поспорником в дороге, но пес жил сам по
себе, и не известно, что он мог выкинуть в следующую минуту.
Может спасти в трудную минуту, может убежать, а может и
кинуться с разинутой пастью… Силы-то в нем было, дай бог каждому.

Неожиданно Верещагин присел, рассмотрев на тропе отпечаток болотного
сапога. Сырая земля хорошо сохранила контуры его подошвы.
Откуда он здесь? Вероятно, кто-то прошел в Изгнанницу вперед
Верещагина. И это был явно не профессор – у того ножка
маленькая и обувь он носит до неприличия крошечную, как у
ребенка. Значит, пещеру посетил чужой. Случайный охотник? Рыбак?
«Черный археолог»?

В любом случае, нужно быть начеку, потому что об этой козьей тропе,
по которой срезал дорогу Егор, знали немногие – только те,
кто имеет отношение к Изгнаннице. Верещагин снял с плеча
ружье и зарядил его патронами с «картечью» на крупных животных.

Второй отпечаток сапога он обнаружил у входа в пещеру. Неизвестный
либо укрылся в Изгнаннице от дождя, либо забрался в нее по
иной необходимости. А кто здесь может обитать по такой погоде?
Только жулики, которые проводят самовольные раскопки в
пещере и похищают из нее все археологические ценности.

Егор внимательно изучил площадку земли перед входом в Изгнанницу –
не осталось ли на ней других следов. Вполне возможно, человек
пришел в пещеру не один. Но более ничего подозрительного
Верещагину обнаружить не пришлось, и, вскинув ружье на
изготовку, он вошел в пещеру.

– Шубейко! Профессор! – звал ассистент в узком проходе, но никто не отзывался.

В пещере был свой микроклимат. Здесь без разницы: ночь или день на
дворе, дождь или солнце, зима или лето. Под землей одинаковые
температуры и коэффициент влажности, независимо от времени
года, времени суток и погоды. Там можно проводить раскопки
круглый год, и, если бы не Протогород, Верещагин серьезно бы
занялся археологией в пещерах – они привлекали и укрывали
человека с древнейших времен. А уж Изгнанница служила приютом
для людей ни одно тысячелетие.

Кроме того, Изгнанница была еще и пещерой-ловушкой. В том плане, что
новички без помощи не нашли бы дороги назад. Обычно таких
завораживал широкий и невероятно высокий вход в Изгнанницу:
да при желании в ее можно загнать, как в ангар, военный
«Боинг»! Но уже через несколько метров вход сужался, приходилось
передвигаться на четвереньках, а затем заканчивался узким
лазом, который, в свою очередь, выводил в кольцевую галерею.

Вот тут-то и сбивались новички. Возвращаясь обратно, они обычно
помнили только то, что галерея идет по кругу, и забывали, что к
выходу из пещеры нужно выбираться по узкому лазу – не более
полуметра высотой.

Верещагин протиснулся в галерею и встал в полный рост – до потолка
было еще несколько метров. Баклуша пролез следом за ним и
внимательно обнюхивал стены, которые освещал Егор.

В нескольких местах стены украшала живопись первобытных людей:
какие-то красные риски, словно дикари вели счет дням и месяцам,
длинная змея, изгибающаяся на граните, голова шерстистого
носорога... Рисунки были нанесены охрой и углем, позднее они
попали под слой тонкого прозрачного карста и сохранились на
тысячелетия.

Верещагин склонился к свежему грабительскому раскопу. «Черные
археологи» побывали в Изгнаннице не позднее, чем месяц назад.
Поковырялись в одном месте – видимо, пусто, перекинулись на
другое… Свои тайные раскопки они проводили варварски, заботясь
не столько о бережном извлечении «сокровищ» из-под земли,
сколько об их количестве. Но, судя по ровным краям раскопа,
ничего существенного в этом месте им не удалось найти.

Егор прошел чуть дальше и легко отыскал нижний вход в дальнюю залу,
которая находилась в стороне от круговой галереи и на другом
«этаже». Вообще, ученые давно уже пришли к выводу, что
Изгнанница в древние времена, в эпохи позднего неолита и
энеолита, была своеобразным «университетом» для племен, обитавших
вблизи пещеры. Жрецы-риши обучали в пещере подрастающее
поколение и воспитывали из подростков опытных и бесстрашных
охотников.

Обряд, скорее всего, проходил так. Ритуальные рисунки на стенах
служили наглядными пособиями для будущих охотников; их учили не
бояться темноты и узкого пространства. А само посвящение
проводилось в дальней зале. Подростки со своим учителем
поднимались в «экзаменационную» по узкому наклонному лазу – только
на пузе, царапаясь об острые камни снизу и рискуя разбить
себе голову об острые углы сверху.

На потолках в дальней зале (ученые прозвали ее «кельей», потому что
со своей «иконой» Божьей Матери с Младенцем она
действительно напоминала келью отшельника) также сохранилось несколько
рисунков пещерных дикарей, смысл которых не смог объяснить
никто из современных ученых. В углу на потолке красовалось
непонятное, заросшее с ног до головы существо – то ли мамонт с
недорисованным хоботом, то ли обезьяна или тот, кого, теперь
называют «снежным человеком», то ли вообще стог сена, что,
конечно же, несвойственно пещерной живописи.

А уж рисунок, выполненный на стенах самого «купола», вообще вызывал
недоумение у исследователей. С одной стороны была
прорисована женская фигурка с раздвинутыми ногами – вероятно, это
единственный эротический рисунок пещерных людей, известный на
сегодняшний момент. От женщины линия небольших аккуратных
«точек», нанесенных охрой, вела к крупному красному быку,
расположенному с другой стороны от потолочной «фрески». И
количество этих «точек» равнялось 28-ми – количеству дней в лунном
месяце…

Какой тайный смысл несет в себе этот рисунок, не известно. То ли
древние художники показывали своим наскальным рисунком, что
произошли от быков, то ли бык был священным животным у их
племени. Ученые до сих пор ломают голову над этим вопросом. Но,
бесспорно, для обучающихся в «университете» подростков смысл
этих рисунков был хорошо понятен.

А в окончании обряда инициации будущие охотники должны были на свой
страх и риск шагнуть в темный провал. На самом деле высота у
него не более двух с половиной метров и человек сразу же
спрыгивал на пол круговой галереи, но юноши этого не знали, и
для них прыжок в «пропасть» был серьезным испытанием.

Прошедшие его становились полноправными охотниками.

…Верещагин быстро прополз в «келью» и по очереди осветил все ее
достопримечательности. И рисунки на потолках, и каменная «икона»
оставались на месте. Не было видно также и следов чужого
пребывания здесь в ближайшие дни. Но ведь чужой все-таки вошел
в пещеру, и если Баклуша не учуял его, это говорит только о
способностях пса… Вероятно, человек укрылся за поворотом
круговой галереи и видел свет фонарика.

Ассистент оказался в невыгодном положении: о его перемещениях уже
знали, а он еще и в глаза не видел чужака. Когда следом за
Егором в «келью» поднялся Баклуша, они присели возле «иконы», и
Верещагин, к удивлению своему, понял, что не так уж она и
похожа на Богоматерь с Младенцем. Святой лик открывался
только при определенном угле освещения, а с того места, где сидел
Егор, он видел перед собой каменное изваяние старца.
Практически лысая голова с длинными волосами, которые свисают на
плечи и растут только из-за ушей, складки длинной «мантии»,
глубокие морщины на лице…

Верещагин вспомнил, что он видел раньше этого старика. В своем сне.

В ту ночь, когда в «гробнице Заратуштры» под лезвием его лопатки
открылась статуэтка шестипалого протогорожанина, Егору
приснился странный сон. Атака дикарей племени Ха на Протогород,
битва в поле перед протогородскими стенами и явление шестипалого
старика, который и начал сражение. Егор вспомнил, как
старик в одиночку стоял перед войском жаждущих крови дикарей. Как
он поднял к небу руки, произнес молитву, и из ладоней его
посыпался серый пепел… Много пепла… И пепел затем превратился
в отважных воинов, которые в меньшинстве одержали победу
над полчищем Медведей.

Значит, «икона» была каменным изваянием того шестипалого и древние
обитатели Изгнанницы, возможно, поклонялись ему, как своему
идолу. К такому повороту Верещагин еще не был готов. Его ум,
конечно, предрасположен к открытиям (и даже к неожиданным
открытиям), но в последнее время их было чересчур уж много...

Пес подозрительно зарычал. Значит, все-таки учуял чужака. Или тот
сам выдал себя, оступившись или поскользнувшись. Но Егор решил
пока не отвлекаться на него.

Значит, в эпоху, которую с подачи профессора Шубейко, начали
называть протоэнеолитом, Изгнанница была не только местом инициации
будущих охотников и воинов, но и своеобразным святилищем. И
теперь к ней нужно относиться в соответствии с этим
определением. Ныне каждый рисунок на стенах должен расшифровываться
с точки зрения ритуала поклонения дикарей своему
человекобогу… В таком случае и бык на потолке, и змея, и даже
шерстистый носорог приобретают статус «священных животных», что
вполне могло соответствовать верованиям древних арийских племен.
И не только древних. Известно, что бык и корова до сих пор
являются священными в Индии, а в Африке сохранились племена,
которые поклоняются носорогу и змее, и убийство этих
животных считается большим грехом…

Мысль в голове Верещагина развивалась все дальше и дальше, она сама,
как змея, то сворачивалась в жгут, то распрямлялась и
придавала новый толчок новым рассуждениям.

Баклуша снова зарычал и уставился вниз по лазу, по которому они
поднялись. Вероятно, чужак в болотных сапогах уже приблизился к
нижнему входу в «келью» и сейчас замер в нерешительности:
подниматься или нет. Верещагин спустился поближе и
действительно осветил носки болотных сапог. Человек поджидал археолога
у лаза.

13.

Он пришел издалека и был впервые в этих местах. Уральская красота
поразила жителя приднепровских степей, который и горы-то видел
только по телевизору. Он был далек от археологических
раскопок древнеарийских могильников и «святилищ» на материковой
Украине, более того, он был далек вообще от истории. И уж тем
более от таких древних времен.

Если бы у Граченко спросили про культ бога Праджапати, про
расположение по сторонам света погребенных в кургане вблизи села
Большая Белозерка, он бы только недоуменно пожал плечами. У
Граченко был большой фруктовый сад на берегу полноводной реки,
он увлекался бильярдом, готовил отличное яблочное вино и был
человеком далеким от путешествий, науки и вообще от
общества. Но бог Праджапати однажды вошел к нему в сад, и теперь
Граченко оказался на Урале.

Верещагин установил фонарь на камнях в лазе, чтобы он освещал сапоги
незнакомца, и сам в полной темноте пробрался к верхнему
«выходу». Хорошо помня расположение всех уступов «провала», он
бесшумно спустился и оказался за спиной у чужака.

Ружье, приставленное к спине незнакомца, вопрос: «Ты кто?» – и
Баклуша в лазе залился громким лаем.

Чужак обернулся, и Верещагин узнал «одного из Ашвинов», того самого,
который молол всякую ерунду перед ним и профессором в ТУ
ночь в Протогороде. Егор начал лихорадочно вспоминать: «Отдай
Шестипалого», – грозно произнес тогда незнакомец. – У этого
человека, – он указал на Егора, – то, что ему не
принадлежит». Один из Ашвинов имел в виду статуэтку, найденную в
Больше-Караиндульском могильнике.

Его требования, а главное – нелепое поведение на площади в
Протогороде, тогда взбесили Верещагина. Сейчас эта внезапная встреча
с ним в Изгнаннице слегка обескураживала, но Егор оставался
непоколебим.

– Ты кто?

– Шубейко сошел с ума, – вместо ответа произнес Ашвин. – Я должен
его найти и спасти.

– Зачем? Кто ты?

– Я – Ашвин.

– Это я уже слышал, – грубо отрезал Верещагин. – Зачем тебе профессор?

– Я должен его спасти…

– Чушь, – Верещагин не отводил ружье от незнакомца. – Или ты
расскажешь мне все на чистоту, или я сдам тебя прокурору за… за
незаконное преследование людей.

– Прокурор не поможет, – смело ответил незнакомец. – Но я расскажу
все, что тебя интересует.

– Твое имя и фамилия?

– Миколай Граченко. Из Днепропетровска я.

– Зачем ты здесь?

– Он повелел… Бог Праджапати.

– Праджапати… Отец всех существ… Дальше!

– Это все. Бог Праджапати вошел ко мне в сад, я поверил ему и очутился здесь.

– От чего ты должен спасти Шубейко?

– Он пытается помешать заклятью, которое было наложено пять тысяч лет назад.

– Это тебе тоже Праджапати сказал?

– Бог Праджапати всемогущ…

– Отойди назад! – потребовал Егор. – Сделай несколько шагов!

Сделать несколько шагов направо-налево, вперед-назад было легко в
круговой галерее, по которой можно было ходить, как по
колонному залу. Граченко повиновался, и Верещагин просунулся в лаз
за фонарем, не прекращая держать на прицеле этого
сумасшедшего, – мало ли что от него можно ожидать.

Пес Баклуша обнюхал Граченко и… не тронул, что уже было
удивительным. Словно хохол показался Баклуше старым знакомым, а может
быть, от Ашвинов пахло как-то особенно, и псу это нравилось.

…Когда мужчины и собака вышли из пещеры, уже была ночь. Дождь
закончился, и на небе высыпали крупные яркие звезды. Можно было
без труда рассмотреть более-менее знакомые созвездия. От реки,
которая пряталась неподалеку в камнях, потянуло холодом.
Верещагин предложил:

– Ночевать будем здесь, а утром отправимся в заповедник, и ты все
расскажешь по порядку.

Граченко не возражал.

Оказалось, что у него не было с собой не то, что палатки, но даже
спального мешка и теплых вещей. Он путешествовал по Уралу в
прямом смысле налегке – в летней ветровке, под которой была
только одна рубашка, и широких деревенских шароварах. Сапоги у
Ашвина, конечно, были по сезону, но Егор сомневался, что
они у него припасены заранее, а не похищены где-нибудь в
соседней деревне.

Верещагин достал из рюкзака свой запасной джемпер и протянул его
Граченко, тот с радостью его принял.

– Бог Праджапати всегда дает, – сказал он.

– Это не бог Праджапати, это я даю.

Пока Егор разводил костер, Микола исправно расставил небольшую
горную палатку археолога и постелил внутри нее одеяло. На костре
приготовили чай и разогрели прямо в банках тушенку. Ужин у
них получился по-таежному вкусным и сытным. Иного в лесу и не
надо. Ашвин взял хлеб и неумеючи потянулся через огонь за
ножом, но Верещагин пригрозил ему ружьем, чтобы вел себя
спокойно и не дергался. А нож передал сам. Другой, маленький и
тупой.

Таежники уже готовились ко сну (Граченко в палатке, а Егор первое
время у костра), когда вдруг со стороны туристической площадки
раздался шум и затрещали кусты, растущие у реки. Кто-то
выходил из леса на костер.

Верещагин вскинул ружье и начал всматриваться в темноту. Баклуша
подскочил, залаял, бросился в темноту и больше уже оттуда не
возвращался, а навстречу Верещагину и Граченко неожиданно
вышел Вениамин Петрович Шубейко.

На нем не было лица от усталости, в изнеможении он с трудом передвигал ноги.

– Профессор! – удивленно воскликнул Верещагин.

Но встреча у них получилась какая-то нерадостная. Шубейко пошатнулся
и упал прямо на руки своему ассистенту, который едва успел
его подхватить.

– Давай его к костру! И подогрей чай! – скомандовал Егор своему спутнику.

Жалкий вид. Грязная, порванная в нескольких местах одежда.
Исхудавшее лицо и впалые щеки. Профессор Шубейко напоминал того
самого Лешего, который печально окончил свои дни в этих местах.
Обжигаясь и проливая на себя, светило уральской археологии
пил горячий чай из металлической кружки и трясущимися руками
запихивал хлеб себе в рот. Профессору многое пришлось
пережить за последние дни. Егор понимал это и жалел своего патрона.

Когда Вениамин Петрович немного пришел в себя и отогрелся, он
мутными глазами посмотрел на Верещагина и, казалось, только сейчас
узнал его.

– Я не предполагал, что вы здесь, – проговорил профессор. – Сколько
сейчас времени?

– Уже полночь.

– Я был долго в пути…

– Где череп и ваджра Шестипалого? – сурово спросил Ашвин-Граченко у Шубейко.

Тот отвел глаза.

– Я все верну, – забормотал Вениамин Петрович. – Я. Все. Верну.
Будьте уверены.

– Ну, это уж вряд ли, – возразил Граченко. – Теперь этого уже никто
не вернет, кроме самого Шестипалого. Так что сидите здесь,
отогревайтесь, а я пошел. Мне в этой компании делать больше
нечего.

Ашвин поднялся и начал карабкаться вверх по звериной тропе.
Верещагин попробовал его удержать, но куда уж там – Микола забирался
по скалам, как обезьяна, и вскоре его светлая ветровка
растворилась в темноте. Ашвин унес с собой Егоров джемпер, но
Верещагин особо не расстроился из-за этого. У него теперь была
другая забота – профессор.