Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Глава 7. Неожиданные открытия

— Мы живем в районе вилл, — доложил он нам, назначил время —
суббота, четыре часа пополудни, выдал бумажку с адресом и пообещал
ждать нас на автобусной остановке.

Мы сошли там, где было велено, и увязли взглядом в невероятном
количестве одинаковых двухэтажных домиков, раскиданных окрест. Но
не будем торопиться с выводами.

На остановке никого не было. Две старушки, выскочившие вместе с
нами, уже упорхнули в свои гнездышки, прежде, чем мы сообразили
о чем–то их спросить.

Но ждать пришлось недолго. Улыбающийся, тихо восторженный Стефан
направлялся к нам, облаченный в... монашеские одежды.

— Здравствуйте, вы, должно быть, Ганс и Петер, — обволакивающе
проговорил он нам, недоумевающим, но уже начинающим улавливать
тонкие различия между этим Стефаном и нашим. Раз он не уверен
до конца, что мы — это мы, значит и он, по всей видимости, —
не совсем он, подумал я, и было бы странно, если бы Ганс
пришел к иному умозаключению.

— Пойдемте, я провожу вас. Меня зовут Фабиан, я брат Стефана.
Брат–близнец, — уточнил он, с усмешкой глядя на глуповатую от
растерянности Гансову физиономию. — А Стефан... послан за вином,
— виновато разводя руками, прибавил наш чичероне.

— Стефан не говорил нам, что у него есть брат, — проговорил я
извиняющимся тоном, поскольку всегда чувствовал странную
неловкость в обществе духовных лиц.

— Он предпочел бы этого не замечать, — произнес Фабиан тоном очень
близким к обычному тону Стефана.

Ганс взялся поддерживать разговор, это значит — болтал без умолку.
Получая в свое распоряжение какого–нибудь собеседника, Ганс
неизменно наваливался на него с расспросами. Сейчас,
пользуясь оказией, он пытался выудить у Фабиана подробности
монастырского распорядка. Фабиан отвечал неохотно и только на
конкретные вопросы, но все же отвечал, умело лавируя и не впадая в
крайности своего двойственного положения. Направляя, по
обязанности духовного лица, религиозную поступь мирянина, он
хорошо чувствовал предел, пограничную точку, далее которой
непосвященным путь закрыт.

Я плелся за ними следом, поскольку тротуар был узок для нас троих.
Беспородные сытые коты то и дело перебегали дорогу.
Разморенные послеполуденным солнцем хозяева неторопливо разгребали
весенний мусор в крошечных садиках, и с большинством из них
Фабиан вежливо раскланивался. Я шел, разглядывая с некоторым
удивлением коричневую, неприятного оттенка, грубую ткань его
подрясника и картинно лохматую веревку, служившую поясом.
Что–то здесь не так, размышлял я. Одеяния духовных лиц должны
шиться из чего–то необычного, неразделимого на земные
ниточки. Такая ткань подошла бы, разве что, для рабочего
комбинезона. Может быть, кто–нибудь другой и купил этой же материи,
чтобы сшить из нее рабочую одежду, или какие–нибудь мешки. А
если ты, жрец, все же нарядился в земную материю — будь добр
держаться на расстоянии и не позволяй взорам мирян
раздергивать твое одеяние по ниточкам. Кроме того, к чему эта
демонстрация? Если ты в отпуске, так и одевайся как мирянин.

Показалась уродливая красно–черная церковь–сарай. Фабиан
сосредоточенно перекрестился.

— Что же это? — трещал протестант Ганс, — чем вы, изысканные
католики, лучше нас, простачков, если строите такие церкви?

— Стефан, кажется, вас многому научил, — отрезал Фабиан. — Впрочем,
извольте, где в Писаниях говорится, что дом Бога должен быть
красивым? Красота церковных зданий — подачка тем, кто не
умеет видеть Бога сердцем.

— А не кажется ли вам, Фабиан, что если дом, выстроенный для Бога,
недостаточно красив, то в нем поселяются бесы, а не Бог, —
зачем–то вставил я, да тут же и пожалел о своем вмешательстве.
Все мы трое готовы были увязнуть в нудной дилетантской
ереси.

Пройдя минут десять, мы остановились перед домиком, который только
необычайно наблюдательное око могло отличить от других домов
деревни. Terra unius familia, осуществленный идеал, вздохнул
я. Нас приветствовала седая хозяйка со светлым взглядом —
мама неожиданных близнецов, тихий глубокомысленно–надутый
хозяин, очень немолодой уже человек. Кроме того, в доме
находились две весьма юные персоны: Барбара — младшая сестра
Стефана и Фабиана, которую можно было бы принять за мальчика, если
бы не длинные волосы и длинная нелепая юбка, и Лиза,
подруга Барбары, — довольно красивая стриженая русоволосая девочка
в сложного покроя клетчатом платье.

Галина Лукшина "Звук за стеной" (1995)

Нас погрузили в интерьер, устроенный так тщательно, настолько
уверявший в своей самодостаточности, что заставлял забыть о
французских дворцах, римских виллах, тирольских постоялых дворах и
скифских шатрах. «Растворись в нас и забудься, помимо нас
ничего нет и быть не может», — выпевали стол, стулья, диваны,
коврики, салфеточки, вазочки, и, признаться, у меня ушло
все же несколько мгновений на то, чтобы разогнать морок
обстоятельной этой нирваны.

— Вы не держите кота? — только и сообразил спросить я, оглядев
добропорядочную компанию.

— Нет, зачем же, кругом и так полно чужих котов, — брезгливо отвечала хозяйка.

— Жаль, — уступал я искушению какого–то хамоватого бесенка, — если
бы я поселился здесь, то только затем, чтобы завести кота, —
но никто меня уже не слушал.

Хозяин вернулся к телевизору, от которого мы его отвлекли своим
вторжением. Хозяйка, извиняясь, удалилась на кухню, откуда
вырывались тяжелые жирные запахи. Подростки, ровненько держа
худенькие спинки, сидели на диване и разыгрывали смущение.
Фабиан стоял у окна и глубокомысленно взирал на то, что здесь
именовалось садом. Мне показалось, что сходство двух братьев
значительно сильнее и глубже обычного сходства близнецов.
Помимо разительного телесного подобия — что же у Фабиана тоже
полно конфет в потайных карманах подрясника? — у них
совершенно совпадали взгляд, выражение лица, манера держаться —
манера, не унаследованная от родителей. Стефан буйствовал, но
сквозь буйство просвечивала внутренняя скованность и даже, как
будто, апатия. Фабиан вел себя сдержанно, но сдержанность
эта выглядела скорее насилием над естеством, чем самим
естеством. Полубезумные искорки проскакивали время от времени в его
глазах. Как, интересно, относятся к этим выплескам дурной
энергии, самым болезненным выплескам — через глаза — его
духовные наставники? Кому хотелось бы выносить фанатика или
ересиарха в лоне нынешней стабильной церкви? Потому он и
переместился к окну, чтобы его не спровоцировали. Но отчего он не
ушел совсем, куда–нибудь в другую комнату? Ему интересно
происходящее здесь? Забавы ангелов, думал я, полный слепок не
только с тела, но и с души.

Я подошел к книжной полке. Энциклопедия Брокхауза, десятка три
кулинарных книг, справочник «Пиши без ошибок», с десяток дамских
романов.

— Пропал день, — шепнул я Гансу.

— Нет, что ты, — шепотом же отвечал Ганс, — так мирно живут, так
дружно, так все устроено, у моих родителей дом куда хуже.

— А вот и я, красная шапочка, — пропел, входя, Стефан, с
нахлобученной и в самом деле жеваной красной кепкой и с четырьмя
бутылками вина в плетеной корзине, заботливо снабженной мягкой, в
красно–белую клетку тряпичной подкладкой, — как себя
чувствуют любезные гости и их хозяева?

— Какой сюрприз я вам припас, а? — бодро обращался он к нам, кивая в
сторону брата, все так же лучезарно молчавшего, — скоро у
меня будет свой домашний духовник. Остается отправить Барби
на медицинский и, не выходя из дому, я смогу удовлетворять
все свои потребности. Без личного кутюрье, я, уж так и быть,
согласен обходиться, — гордо сообщил он, поставив корзину на
пол и взявшись фиглярски одной рукой за крепко поношенную,
не особенно свежую рубаху, а другой — за столь же не новые
штаны.

Имя пышущей американским здоровьем резиновой куклы так же плохо
вязалось с лошадиной физиономией отроковицы, как ее неукротимый
братец — с упорядоченной фамильной обстановкой. Он, об руку
с духом разрушения, который всегда, помимо, быть может, его
желания, сопутствовал ему, не очень–то органично вписывался
в этот оазис благополучия. Я ощущал здесь неприятное
противоречие. Стефан, казалось, вот–вот начнет громить всю эту
устроенность, но как только какой–нибудь из аксессуаров оной
решит и в самом деле обрушиться, любовно подхватит его и
торжественно водрузит на прежнее место, да еще пылинку смахнет.

Стефан повел нас наверх показывать свою комнату. Узенький топчанчик,
покрытый старым пледом; несколько фотографических портретов
по стенам: Ганди, Джек Лондон, кто–то из знаменитых
путешественников, сам Стефан (если только его не перепутали тогда с
Фабианом) в возрасте лет четырнадцати, стоящий на большом
пне с охотничьим ружьем в руках; оранжевые плохонькие
занавески; маленький, скверного дизайна, письменный стол,
обнажающий кое–где зияющие щепками язвы возраста, — то была комната
подростка–школьника из семьи скромного достатка, но не келья
мыслителя, не кабинет ученого. Книг было меньше, чем можно
было ожидать. Во всей комнате не было ни одной красивой вещи.

— Я хочу быть свободным даже от этого, — громко провозгласил Стефан,
угадав мои чувства.

Но я не знал тогда, как следует быть устроенной комнате
интеллектуала. Почему, собственно, не так? — размышлял я. Не придираясь
к качеству, довольствуйся тем, что имеешь: келья, стол,
ложе. Нужно ли желать чего–то больше? Кроме того, семья вряд ли
в состоянии так, запросто, выделить средства на
переоборудование комнаты сына. А сам этот сын отнюдь не спешил работать.

— Я на себя практически ничего не трачу, — неоднократно говаривал
он, — только если меня, негодного отпрыска, выгонят из дому, я
стану подумывать о собственном заработке.

Никто, разумеется, не собирался его выгонять. Похоже, именно он был
любимцем родителей.

Нас позвали к столу. Не всегда тактичный борец за истину Ганс
принялся донимать хозяйку расспросами:

— Не обидно ли вам, дорогая госпожа Тифенбруннер, что вы не
дождетесь потомства от Фабиана, если он примет сан? Мне кажется,
детей заводят, чтобы иметь также и внуков?

— Нет, мой молодой друг, — усмехалась госпожа Тифенбруннер, — когда
родились мои близнецы, я почувствовала, что Господь дал мне
и слишком много, и слишком мало. Я получила двух мальчиков
вместо одной девочки. А когда родилась еще и девочка — это
был воистину щедрый дар — мне показалось очень естественным
посвятить одного из детей Богу. Кроме того, поговаривают об
отмене целибата, — прибавила она доверительным шепотком.

«И Господь внял мольбам Леи и изменил пол ребенка в ее утробе на
женский», — почему–то вспомнил я. Что же она сама отослала
своего сына в монастырь? А если бы ей попался под руку Стефан, а
не Фабиан, то Фабиана, а не Стефана, встретили бы мы тогда
в библиотеке, но далее все происходило бы точно так же, и мы
так же сидели бы здесь, за скучным, неживой белизной
скатерти сверкающим столом. Тетенька — ханжа, однако, вовсе не
глупа, раздражался я и не мог дождаться окончания обеда,
который оказался невкусным, вопреки видимой кулинарной
просвещенности хозяйки, клянясь себе в том, что ноги моей здесь больше
не будет.

Разговор, на примере красной от смущения Барбары, велся, главным
образом, о том, где следует учиться отпрыскам хороших семейств.

— Персонам неодаренным, но, стараниями домашних, получившим все же
некоторое воспитание, — тут Стефан многозначительно похлопал
себя по пузу, — следует идти в медицину.

Способностей и направленных интересов у Барбары, действительно, не
наблюдалось никаких, а работа доктора обещала больше почестей
и денег, чем, положим, банковской служащей, или
учительницы, и родители, вступившие уже в возраст болезней, горячо
поддерживали своего мудрого сына.

Наконец, обед окончился, и, вместе со взрослыми, вышли провожать нас
на крыльцо Лиза, предназначавшаяся Стефану и Барбара,
предназначавшаяся мне.

— Я все понял, — чинно восседая на автобусном сиденьи и сыто икая,
комментировал прошедший день проницательный Ганс, — мы здесь
нужны как женихи, они все трое — очень поздние дети, и
родителям не терпится обзавестись внуками. Вот увидишь, нас будут
приглашать еще и еще.

Его предсказание скоро сбылось и сбылось при довольно неожиданных
обстоятельствах. Покидая тот дом, я ощутил, что какое–то горе
нависло над маленьким кланом, до тех пор забавным образом
неуязвимым для мирских проблем. К счастью для меня, ибо я не
был до конца уверен, что это не я накликал беду, и к счастью
для главных действующих лиц, предполагаемая трагедия на деле
оказалась трагикомедией, а потом и вовсе выродилась в фарс.

Стефан недели три слонялся по университету мрачный и злой, на
лекции, судя по всему, не захаживал и едва замечал нас. Мы не
могли понять, приключилось ли с ним что–нибудь плохое, или мы
как–то не так вели себя на достопамятном обеде. Наконец,
Стефан соизволил объясниться.

— Папаша, — злобно прошипел он и грязно выругался.

Проблема, таким образом, состояла в том, что тихий и правильный отец
троих детей влюбился в какую–то коварную обольстительницу и
ушел из семьи. Случилось это буквально на следующий день
после знаменательного обеда. Оскорбленная негодующая мамочка
отказалась пустить грешного папочку в гнездышко, когда он,
исполнившись отцовскими чувствами, решил навестить своих
птенчиков. И дом превратился в сущий бедлам, продолжал свое
грустное повествование Стефан. Барби рыдает круглыми сутками.
Фабиан поспешил удрать в монастырь, хотя отпуск его еще не
кончился. Маменька без конца охает и требует вызывать ей на дом
кардиологов, утверждая, что у нее инфаркт. Стефан бегает
парламентером между своим домом и домом коварной
соблазнительницы, ибо теперь измученный любовью папаша уже готов
запроситься назад.

— Видел я эту фифу, — гремел Стефан, — молоденькая, всего–то весен
сорок пять миновало, а уж красавица какая! Между сто
пятьдесят восьмым и сто пятьдесят девятым подвигом во славу Эроса ей
захотелось отстояться в тихой гавани, и тут–то понадобился
мой папаша, который вовсе и не в счет.

— Мы можем чем–нибудь помочь? — спросил я упавшим голосом.

— Поезжайте, поговорите с матушкой, успокойте ее, убедите пустить
папашу назад, пока я буду наставлять его, как ему следует себя
вести, — попросил Стефан.

Что оставалось делать? Мы отправились назад в возлюбленную кампанью
и долго блуждали среди одинаковых домиков, прежде чем вышли
к нужному месту, ибо некому было проводить нас. И долго
потом вели душеспасительно–почтительные беседы с тщательно
причесанной покинутой матроной, глядевшей на нас как на лучших
наперсников красными от пролитых слез глазами и шумно
сморкавшейся в дорогие одноразовые платки.

Прошло еще недели две, прежде чем Стефанова дипломатия увенчалась
успехом, и пристыженный беглец был водворен на прежнее место.
Но какая–то злая искорка осталась в глазах Стефана в
наследство от этой истории, хищная и злая.