Литературная критика

Говоря о русской литературе двадцатых годов, конечно, нельзя обойти
вниманием НЭП – это хитроумное нововведение, задуманное
предусмотрительным Лениным, растоптанное и изничтоженное
впоследствии коварным Сталиным.

Кадр из фильма "Огр"

Это явление, несмотря на свое
название, Новая Экономическая Политика, кажется, не оказало
никакого существенного влияния на экономику Советской России,
зато оставило неизгладимый след в истории ее литературы, и, я
бы даже сказала, эстетики вообще. Признаюсь, никогда не
понимала обличительного пафоса «Столбцов» Заболоцкого.
Не знаю
даже, чем он руководствовался, когда писал эту книгу? Ну разве
что желанием тайно посмаковать всевозможные извращения и
отклонения от нормы под видом их морального осуждения…
Впрочем, есть ли там какие-нибудь извращения? Честно говоря, помню
уже с трудом. Пафосное предостережение: «Целует девку
Иванов!» - кажется, это оттуда. Что ж, будем условно считать это
извращением… О «Ночном портье» Лилианы Кавани я уже писала,
и, должна признаться, что нисколько не осуждаю эту смелую
женщину. В конце концов, антифашизм - это святое! Гораздо
больше меня возмутил
откровенно педофильский фильм Шлендорфа
«Огр», в котором режиссер, для прикрытия своих очевидных даже
полному профану наклонностей, заставляет героя Джона Малковича
в финале тащить на своих плечах еврейского мальчика через
болото, якобы спасая его от нацистов и
артобстрела еще и сопровождая эту сцену каким-то тошнотворным
душещипательным текстом, который произносит голос актера за
кадром…

Конечно, в искусстве бывают и абсолютно случайные совпадения, когда
первоначально совершено невинные произведения, созданные их
авторами без какого-либо тайного или даже бессознательного
умысла, вдруг в силу резко изменившегося культурного
контекста, вызванного какими-нибудь историческими катаклизмами и
потрясениями, вдруг обретают крайне извращенный и неприличный
смысл. То есть иногда в искусстве происходят такие внешние
совпадения, лишенные какого-либо внутреннего смыслового
созвучия, какие бывают, например, в языке, когда два совершенно
одинаково произносимые слова имеют абсолютно разные значения
и, вообще, произошли от не имеющих никакого отношения к друг
другу корней. Такие слова в языке, кажется, называются
омонимами. Вот и я условно бы назвала такие случайные совпадения
в искусстве своеобразными эстетическими омонимами.
Восприятие этих случайных неприличных созвучий окружающими во многом
зависит от их сдержанности и внутренней культуры. В
частности, мне редко когда случалось видеть, чтобы, например,
произнесение вслух имени такого писателя, как Себастьян Жапризо,
не сопровождалось бы какими-либо колкостями, сальными
замечаниями и глупыми ухмылками со стороны моих знакомых. А о чем
это говорит? Да прежде всего об их низкой культуре, хотя
многие из них и мнят о себе бог весь что!.. То же самое, к
сожалению, видимо, можно сказать и о культурном уровне всей
русской нации сегодня в целом. Я, например, с трудом себе
представляю, чтобы президент России во время своего последнего
визита во Францию мог бы себе позволить отправиться на встречу к
носителю столь неблагозвучной фамилии, как Жапризо, даже бы
если именно он, а не Дрюон возглавлял сегодня Французскую
Академию. Представляю, что бы творилось в отечественных СМИ,
не говоря уже о рядовых гражданах, которые бы, наверняка,
все поголовно корчились от смеха, сидя у экранов своих
телевизоров, во время демонстрации последних известий. Другое дело,
обрамленный благородной сединой Дрюон!

Кадр из фильма "Судьба человека"

По той же нелепой причине, думаю, сегодня уже практически невозможно
услышать по радио таких замечательных мелодичных песен, как
«Снятся людям иногда голубые города» или же «А вокруг
голубая, голубая тайга». Иногда я с некоторым ужасом представляю
себе, как сегодняшняя публика восприняла бы заключительные
кадры классического фильма советского кинематографа,
«Судьба
человека», когда Бондарчук прижимает к своей волосатой груди
плачущего Ванюшку. Нет уж, лучше пусть его больше совсем не
показывают!.. Да что там говорить, практически все
советское искусство пало жертвой этого случайного эстетического
омонимизма. Бывает же такое! Парадоксально, но факт! Приходится
это признать! А не будь этих многочисленных случайных
совпадений, многие из произведений советской культуры до сих пор
наверняка воспринималось бы большинством населения России как
шедевры. В этом отношении, можно сказать, что советским
писателям, композиторам и режиссерам просто очень сильно не
повезло. И им можно даже посочувствовать… В самом деле, над
ними все хихикают, а лавры тем временем достаются другим, их
более ушлым зарубежным коллегам!

"Поговори с ней"

Об этой вопиющей несправедливости к отечественному искусству я
почему-то еще раз вспомнила совсем недавно, когда посмотрела
увенчанный Оскаром фильм Альмодовара «Поговори с ней»,
повествовавший о несчастной любви санитара больницы к девушке,
пребывавшей в коматозном состоянии. Девушка забеременела и
излечилась, а несчастный санитар угодил за решетку и покончил с
собой… Не могу даже передать, какую сложную гамму чувств я
пережила по ходу этого в высшей степени гуманистического фильма!
И дело даже не в очевидной извращенности сюжета,
преподнесенного со свойственной этому мастеру кино слащавостью… Больше
всего меня возмутил факт совершенно очевидного плагиата,
ибо в точности такой фильм, практически с точно такой же
интригой, я уже видела лет десять тому назад. Назывался он
«Грешная любовь» и был поставлен отечественным режиссером
Полынниковым. Причем отснят так, с таким гуманистическим пафосом и
такими душещипательными подробностями, что испанскому
режиссеру-лауреату и не снилось! В свое время я даже писала об этом
фильме, поэтому запомнила его содержание очень хорошо.

В провинциальный городок, где живут два щуплых юноши, из столицы
приезжает девушка Таня, дабы работать в местном заброшенном
монастыре экскурсоводом. В нее влюбляются сразу два местных
юноши, с совершенно одинаковыми квадратными головами, и зовут
их тоже одинаково: Иванами. Правда один юноша живет бедно,
учится в медучилище и слегка заикается: его все называют
просто Ваней. А другого, собирающегося переоборудовать
провинциальный городок в туристический центр, называют на иностранный
манер - Ив. Впрочем, насколько я помню, они оба все равно
были почему-то одеты в неестественно новую и чистую одежду.
Так же поблескивали свежей краской и стены якобы заброшенного
старинного монастыря. Короче говоря, обоим нравилась Таня,
но один ухаживал за ней, не скрывая своих циничных целей, а
другой, Ваня, был настроен романтически. Правда, у Вани было
тяжелое детство: мать-алкоголичка, которая вступала в
интимные отношения со своими случайными друзьями, не стесняясь
присутствием малолетнего сына. Картины этого детства,
сопровождающиеся душераздирающей музыкой то и дело всплывают перед
глазами Вани и кинозрителей, стоит только приблизиться к нему
какой-нибудь женщине, в том числе и той, что ему нравится.
Прекрасно помню также, как от психических травм детства
пытался вылечить юношу пожилой рабочий, вместе с которым он
чистил старый колодец. Рабочий проводит своеобразный сеанс
психоанализа у старой стены монастыря, предлагая Ване упереться в
нее лбом… Между тем, Ив времени даром не теряет и приглашает
девушку покататься с ним на воздушном шаре, а во время
полета начинает к ней грубо приставать. В результате девушка
падает с воздушного шара и в коматозном состоянии оказывается в
больнице. Ваня, который учится в медучилище и проходит в
больнице практику, дежурит у ее постели день и ночь. Однажды,
не сдержав нахлынувших на него чувств, он вступает со своей
бесчувственной возлюбленной в интимные отношения. Девушка на
мгновение пробуждается. Однако в реанимационную палату в
это время заглядывает санитарка, в результате чего Ваня
оказывается за решеткой. К счастью, главный врач больницы -
хороший человек, и понимает, что Ваня спас девушку, а потому
настаивает на том, чтобы его вернули в больницу. Ему отказывают
наотрез, тогда он предлагает провести следственный
эксперимент. И только так ему удается убедить тупых несговорчивых
милиционеров. Ваню привозят в больницу и там, в палате, на
глазах у следователя и сотрудников милиции он повторяет то, что
сделал. И снова результат наилучший – девушка почти ожила!
Все действия, как и в прошлый раз, проходят под
душераздирающую музыку. Женщина-следователь не может сдержать набежавшую
слезу...

Ну, все, дальше я думаю, можно не продолжать…

О какой справедливости в этом мире после этого можно говорить! Пока
из отечественных режиссеров Оскаров, насколько я знаю, были
удостоены только Михалков и Меньшов, а о таком русском
самородке как Полынников, боюсь, в американской Киноакадемии даже
и не подозревают! Впрочем, в данном случае и о плагиате со
стороны Альмодовара всерьез говорить вряд ли стоит—скорее,
тут имеет место некое совпадение, но не случайное, а на сей
раз вполне осмысленное и сознательное, я бы сказала:
синонимическое духовное родство,- если уж продолжать лингвистические
аналогии….

Я уже как-то писала о странной притягательности отрицательных
персонажей в русской литературе девятнадцатого века. Для искусства
двадцатого века, пожалуй, характерна уже полная
тошнотворность практически всех положительных героев! Сегодня разве что
замочивший собственного папашу Павлик Морозов или же
заложившая и обрекшая на смерть своего мужа Любовь Яровая не
вызывают у меня полного отталкивания, да еще, может быть,
комиссарша из «Оптимистической трагедии»… От остальных просто с
души воротит!

Но я не случайно в начале затронула в этой главе времена НЭПа. Этот
короткий промежуток времени интересен для меня прежде всего
тем, что тогда, пожалуй, впервые в истории русской культуры,
стилеобразующей фигурой стала женщина. Не какой-то там жлоб
в бордовом пиджаке с золотой цепью на бычьей шее, а именно,
женщина. Точнее, такая дамочка с характерной волнистой
челкой набок, отплясывающая чарльстон. Лучше всего этот образ,
наверное, запечатлели Ильф и Петров в «Двенадцати стульях» в
лице Эллочки Людоедки. Странно, но эта девушка до сих пор
кажется мне едва ли не самым притягательным образцом для
подражания во всей русской литературе. Может быть, потому что
практически ни одно слово из ее небогатого лексикона не
выглядит сегодня устаревшим и архаичным, то есть она сумела найти
какой-то вечный универсальный язык для выражения своих
чувств. Мне также понятна и близка ее обостренная тяга ко всему
модному и стильному, которой так не хватает большинству
современных писателей… Да, пожалуй, из нее могла бы выйти
настоящая писательница, законодательница мод! Ну разве что ей не
хватает еще немного злости, которую ей, наверное, следовало бы
позаимствовать еще у одной ключевой героини тех лет – Гадюки
Алексея Толстого. Идеальная писательница, по-моему, должна
периодически испытывать вот такие же, как эта Гадюка (уж не
помню точно, как ее звали) приступы злобы, подступающие
откуда-то из далекого прошлого, вплоть до готовности кого-нибудь
замочить. Без этого современной писательнице, по-моему,
просто не выжить….