Комментарий |

Via Fati. Часть 1. Глава 13. Конец

bgcolor="#000000">


Мы продолжаем публикацию глав из первой части романа Элины Войцеховской. В уже обнародованных отрывках, мы знакомимся с поэтом, от лица которого ведётся неторопливое повествование. Поэт собирается в Грецию. Интерес к его поездке проявляет Кора - взбалмошная девушка, с которой поэт уже ездил в Грецию.



Чреда романов, приносящих или не приносящих вдохновение - вот что больше всего забавляет поэта, рассказчика, ведущего неторопливое повествование. Кора, Барбара, теперь вот, Лиза, случайно встреченная много лет спустя, какой же, всё-таки, во всех этих отношениях кроется, скрывается смысл?



Первые главы романа полны воспоминаний о годах учёбы и о университетских друзьях поэта - Гансе и Стефане, в разговорах с которыми проходили лучшие дни юности поэта. Странные, едва намеченные отношения внутри этого многоугольника и составляют главную интригу уже опубликованных (в журнальном варианте) глав.



Интервью с автором проливает свет на некоторые особенности и задачи этого изысканного и неторопливого текста .

Глава 13. Конец

Конец ее был необычен, как и вся ее недолгая жизнь. Да, Стефан, твоя
жена не была дурочкой! Что мог сделать я? Мог ли я развеять
ее предсмертное одиночество? Что ждало ее? Приступ,
больница, аппарат, слова доктора, обращенные к Стефану: «Отключите
аппарат сами, она уже мертва.» Или страх, боль, опять страх
и опять боль и чужое трепещущее сердце в растерзанной груди.
Ты не стала ждать всего этого, не стала…

Прошло лето, то смутное лето и осень, необычно теплая навязчивая
осень. Тилли чувствовала себя все хуже. Старая госпожа
Тифенбруннер, между тем, без конца жаловалась всем вокруг, что ее
невестка — совершенно бесцеремонная особа, которая не желает
заниматься собственным ребенком и перекидывает заботы на
Стефана, на нее саму — бабушку поневоле и на Барбару, которая уж
и вовсе ни при чем.

Наступила зима, которая обещала стать последней. Я все же решился
шепнуть ей как–то украдкой, что я всегда в ее распоряжении,
если ей что–нибудь понадобится… Шепнул и тут же замолчал в
испуге, что она попросит яду. Она поняла и усмехнулась, и
покачала головой.

«Тилли исчезла!» — рыдала в трубку совершенно вышедшая из себя Лиза.

Стефан был странно спокоен, только бледен. Матушка не замедлила
заявить, что у нее новый инфаркт, а все предыдущие инфаркты в
количестве, приближающемся к двум десяткам, медицина не
подтвердила лишь по своей никчемности. В полицию было заявлено,
полиция искала. Но как найти в Европе, почти лишившейся границ
(поскольку предполагали не без оснований, что в прочих
частях света пропавшая не объявлялась), ничем не провинившуюся
молодую даму, пусть и несколько специфической наружности? На
это уйдет какое–то время, о, конечно, на это уйдет время.

В швейцарских Альпах, на высоте трех тысяч метров, в подъемнике,
юной темнокожей незнакомке стало нехорошо. Ее шлепали по щекам,
облили водой из фляжки, расстегнули лыжный костюм и,
наконец, стали делать искусственное дыхание. Это не помогло. А
подъемник ехал наверх.

Подьемник остановился, немного не добравшись до вершины. Чуть пониже
вершины, на снег положили темнокожую красавицу в
расстегнутом лыжном комбинезоне. Прибежавший с лыжной станции
спортивный врач опустился перед ней на колени и вскоре поднялся,
неловко разводя руками, но она не видела этого. Она смотрела,
не морщась, на горное солнце, которого боялись все, кроме
нее. Окружающим стало обидно, поскольку даже сквозь лыжные очки
они не могли смотреть на солнце. Ей закрыли глаза.

В нагрудном кармане комбинезона нашли записку:

		Мое имя — Летиция Дженисон, 
		в замужестве — Тифенбруннер.
		В случае необходимости звонить моему мужу
		господину Стефану Тифенбруннеру по телефону…

Возвратившийся Стефан был покорным и задумчивым, скорее, чем скорбным.

— Было ли это самоубийством? — твердил он, оставшись со мной наедине
и не ожидая, как будто, ответа, — что собиралась она делать
на вершине горы? Съехать на лыжах в пропасть? Но нет, она
же ничего не знала, мы ничего не говорили ей. Ей просто
хотелось развлечься. Это ведь не было самоубийством?

— Стефан, — возопила ворвавшаяся матушка, — иди встречай своих
родственничков. Вы подумайте, что за бесцеремонность, —
обратилась почтенная дама ко мне, когда Стефан вышел, — почему нельзя
было мирно скончаться в своей постели или в больнице, как
поступают все порядочные люди? Зачем нужно было для этого
забираться на отдаленную гору?

— Вы знаете, миссис Тифенбруннер, — говорила миссис Дженисон
извиняющимся тоном, — моя несчастная Тилли всегда была здоровой
девочкой.

Деликатная мать, ей стыдно за то, что она подсунула больную дочь
такому приличному семейству. Миссис Дженисон, хлопотливая
полная негритянка, была совсем не похожа на дочь, говорить об
обратном сходстве уже не приходилось — Тилли, шагнувшая в
вечность, сразу стала неизмеримо старше собственной матери.
Миссис Тифенбруннер не понимала собеседницу, тот английский,
который она где–то когда–то полагала, что учит, давно был
погребен на свалках памяти, и мне пришлось переводить, поскольку
никого другого рядом не оказалось.

"Нить судьбы"
Галина Лукшина
"Нить судьбы"

— Мы должны решить насчет внучки, миссис Тифенбруннер, — продолжала
осиротевшая мать, — я могу забрать ее прямо сейчас, если
хотите.

— Нет, что вы, — хватило ума миссис Тифенбруннер, — я думаю, что ей
лучше остаться у нас. Разумеется, она будет навещать вас,
когда пожелаете, и вы, всегда милости просим...

— Пожалуй, — облегченно вздохнула миссис Дженисон, — видите ли, я
домашняя хозяйка, не зарабатываю ни гроша, четверо сыновей,
четвертый остался дома, — пояснила она, — работает только мой
муж, но он не родной отец Тилли, и мне неловко
злоупотреблять его лояльностью.

Смерть красавицы — всегда оперетка, легкий жанр, думал я.

Мать и трое мальчиков–подростков жались друг к другу в темных
тяжелых своих одеждах, не понимая священника, которому никто не
подсказал, что следует говорить по–английски, и которого уже
нельзя было остановить, так он увлекся речью. Он говорил, что
конца не бывает, жизнь продолжается, теперь — в каких–то
новых формах, и все есть во всем. И она навсегда с нами,
возлюбленная наша Летиция, сохраним же светлыми наши сердца,
чтобы видеть нашего светлого ангела. Я попытался перевести им
эти теологические тонкости, они благодарно закивали в ответ.

Я оставался странно бесстрастным, оплакав ее еще в тот злополучный
вечер. И если бы мне пришлось говорить надгробную речь, вряд
ли я сообразил сказать что–то лучше того, что говорил сейчас
священник.

Стефанова матушка взирала на происходящее с недоуменно обиженным
видом. Ее могучий интеллект подсказывал ей, что ничего хорошего
для нее из случившегося не выйдет, и ей придется еще чаще,
— ах, как это неловко, — приличной такой бабуленьке в шляпке
с перышком, с пестреньким платочком на пухлой морщинистой
шейке, гулять с девочкой цвета кофе с молоком, к тому же еще
и сиротой.

Она бросила себя в белизну, чтобы уничтожить, — бормотал я себе под
нос, возвращаясь домой и разглядывая первый, выпавший в ту
зиму в городе снег. Убийственная белизна, подобная
убийственной белизне больницы? Но нет, больницы позеленели… Опять игра
насыщенных, лишенных полутонов красок: черное, белое,
красное, зеленое, голубое, желтое. Нарядный спектр избегает
черного, заменяя его излишествами. Ну к чему в нем, предположим,
фиолетовый с оранжевым? Что же, черного цвета не бывает?
Когда я был школьником, от меня требовалось затвердить, что не
существует белого цвета. Но черный, что же с черным? — думал
я, начиная отчего–то трястись в ознобе и вспоминая свои
вечные пролитые чернила. Как только в черный вглядишься
попристальнее, он непременно оказывается или синим, или коричневым,
или, хуже того, темно–зеленым.

Придя домой и кое–как согревшись, я счел возможным позвонить Коре.

— Произошло несчастье, — сказал я ей, — разве мы не предчувствовали его?.

— Да, Петер, да, я понимаю. Кое–чего нельзя говорить и нельзя
говорить даже того, что не все следует говорить. Мы — дикое племя.
Табу. Но кто же сможет ответить мне и перед кем должна
отвечать я... Не я ли виновата? Ты, должно быть, догадался, он
делал мне предложение. Неоднократно.

— Этого я не знал.

— Да, много раз. Надеюсь, тебе не нужно объяснять, почему я
отказывала? В последний раз из Америки, сказал, что завтра женится,
но у него в руках — билет в Европу, один билет. Самолет
через три часа. Если я скажу «Да», он через полсуток будет у
моих ног, а не в свадебном кортеже с белой хризантемой в
петлице.

— Интересно, — прервал я, — он спустил после этого билет в унитаз
или поехал сдавать его, чтобы вернуть деньги хотя бы частично?
Впрочем, в Америке все можно сделать по телефону.

— Детские игры какие–то, опасные детские игры, — продолжала Кора, не
поддавшись на провокацию, — он бежал от меня в Америку. Он
женился там, чтобы никогда не возвращаться. Но он плохо
выбрал жену. Я встречала их в городе. Она слабая, великолепная.
Дала себя уничтожить, так быстро. Он посеял в ней ядовитое
семя. Я, видимо, могла предотвратить это.

— Я знаю, Кора, знаю. Сможет ли он наладить жизнь, цветущий здоровый
человек? И девочка эта... Девочкой, впрочем, займется
Барбара.

— Это хорошо, это так естественно. А насчет Стефана... Видишь ли, я
боюсь, он умеет желать по–земному, но не умеет воплощать
свои земные желания. Он не смеет иметь высших желаний. Если бы
посмел, может, и преуспел бы...

— Ты пойдешь к нему? — спросил я без тени ревности.

Продолжение следует

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка