Литературная критика

Патриот России Игорь Северянин

К 80-летию со дня смерти  (16.05.1887 -20.12.1941)

Игорь Северянин –  автор поэз, любимец женщин, декадент с его «Ананасами в шампанском», «шампанским в лилию»,  «король поэтов», в конце концов. Без него невозможно представить  Серебряный век русской поэзии.

Но взялся  за перо Игорь Васильевич Лотарёв, когда его «порывно» вдохновил трагический героизм  русского флота во время русско-японской войны. Ему близка была эта тема. После окончания четвёртого класса Череповецкого реального училища он некоторое время жил у отца в г. Дальнем и Порт-Артуре.

Начинающий поэт ещё не стремится превратить «трагедию жизни» в «грёзофарс» – это придёт позднее, – пока он трибун,  гневной филиппикой обличающий изменников и предателей Родины в стихотворении «Сражение при Цусиме»:

Публиковаться в периодической прессе Игорь Лотарёв начал в 1904 году, переходя от патриотической темы к иронии и далее просто к лирике. Так как журналы отказывались печатать его стихотворения, он выпускал небольшие брошюры, опубликовав до 1913 года их свыше 30.

 О литераторах этого периода И.А. Бунин  в воспоминаниях отзывался так: «…почти все были "жулики" и "здоровеннейшие мужики", но нельзя сказать, что здоровые, нормальные. Силы (да и литературные способности) у "декадентов" времени Чехова и у тех, что увеличили их число и славились впоследствии, называясь уже не декадентами и не символистами, а футуристами, мистическими анархистами, аргонавтами, равно как и у прочих, - у Горького, Андреева, позднее, например, у тщедушного, дохлого от болезней Арцыбашева или у педераста Кузьмина с его полуголым черепом и гробовым лицом, раскрашенным, как труп проститутки, – были и впрямь велики, но таковы, какими обладают истерики, юроды, помешанные: ибо кто же из них мог назваться здоровым в обычном смысле этого слова? Все они были хитры, отлично знали, что потребно для привлечения к себе внимания…».

Одна из брошюр поэта, публиковавшегося под псевдонимом Игорь Северянин,   в 1910 году получила резко отрицательный отзыв Л.Н. Толстого. Игорь Северянин в воспоминаниях так написал об этом: «…после чего всероссийская пресса подняла вой и дикое улюлюканье, чем и сделала меня сразу известным на всю страну!  С тех пор каждая моя брошюра тщательно комментировалась критикой на все лады, и с легкой руки Толстого… меня начали бранить все, кому не было лень. Журналы стали охотно печатать мои стихи, устроители благотворительных вечеров усиленно приглашали принять в них участие…».                                        А два года спустя,   И. Северянин с  Г. Ивановым, К. Олимповым и Грааль-Арельским (С. Петров) создали  манифест Вселенского эгофутуризма под громким названием «Скрижали эгопоэзии». И хотя группа «Эго» распалась уже через год, но к Игорю Северянину пришла долгожданная слава: сборник его поэз «Громокипящий кубок»  в течение 1913-15 гг. переиздавался 9 раз. Он пел свои поэзы, восприняв призыв  Бальмонта: «Будем как солнце».

Обречённость «лучиться», угнетает ли она поэта? Думаю, что нет. Скорее его огорчает другое:

Я — царь страны несуществующей,
Страны, где имени мне нет…

Поэт противоречит сам себе. Имя у него было, было и признание.  В этом же сборнике он оповестит читателей, тех, кто его ещё не знает:

Я, гений Игорь-Северянин,
Своей победой упоён:

Я повсеградно оэкранен!
Я повсесердно утверждён! (…)

Я покорил Литературу!
Взорлил, гремящий, на престол!  

(«Эпилог») 

Северянин считает именно себя создателем новейшего литературного направления, надо полагать,  «новейшего из новых» эгофутуризма.

Но уже в 2012 году Игорь Северянин предвидел своё восхождение  на королевский трон. В «Прощальной поэзе», несомненно кокетничая, в ответ на послание Брюсова, первым поддержавшего молодого поэта – почти как Державин Пушкина –  он писал:

Я так устал от льстивой свиты
И от мучительных похвал…
Мне скучен королевский титул,
Которым Бог меня венчал.

Поэт оказался пророком, правда,  не королевскую корону, а  миртовый венок короля поэтов  он получил в феврале 1918 году уже в Советской России  в Москве и не от Бога, а от присутствующей в зале Политехнического музея публики. Это был его последний приезд в Россию. В январе этого года Игорь Северянин переехал на дачу  из Петрограда в Эстонию в поселок Тойла на берегу Финского залива, а после подписания Брестского мира 3 марта 1918 года он  оказался в эмиграции вследствие разделения границ.

            Первая мировая война перечеркнула все планы салонного поэта. Он скандализировал патриотически настроенную публику, опубликовав в «Биржевых ведомостях» стихотворение, в котором утверждал, что поэты не должны воевать. О, как изменились его взгляды после юношеских патриотических стихов, например, по поводу гибели «Рюрика» в русско-японской войне:  «Пусть подвигом славным гордится весь мир,

Тем подвигом доблестных россов!».  Да, пусть весь мир гордится, а сам поэт десять лет спустя… Впрочем, в армию он был призван, где во время учебных стрельб в ответ на похвалу полковника за точность  стрельбы ответил ему: «Мерси, господин «полковник!».  И солдат «Мерси» был отправлен в санитары. Правда, «прослужил» он недолго и по ходатайству высокопоставленных поклонников был демобилизован. Но оправдываться ему за свой «антипатриотический» всплеск  с  боязнью «быть обузою своим же братьям на войне» всё-таки пришлось. И в 1915 году он публикует ответ своим критикам, заканчивающийся словами:

«Иронизирующее дитя» в эмиграции гастролирует по Европе, издаёт книги и пишет те стихи, благодаря которым он и вошёл в историю русской культуры Серебряного века поэтом, а  не только салонным иронистом. В 1934 году  он издаёт в Белграде мало известный читателям сборник из 100 классических сонетов – сонетов Петрарки – «Медальоны». Это портреты деятелей культуры, преимущественно русских, увиденные зорким критическим взором Северянина: писателей как классиков – Пушкина, Лермонтова, Гоголя, – так и современников автора. В «сонетных» портретах, как в зеркале, отражаются симпатии и антипатии автора.

Безвременно умершей Мирре Лохвицкой, творчество которой Игорь Северянин ставил «… выше всех и Байрона, и Пушкина и Данта»  (1912 г.), он и в «Медальонах посвящает сонет: 

Я чувствую, как музыкою дальней 
В мой лиственный повеяло уют. 
Что это там? — фиалки ли цветут? 
Поколебался стих ли музыкальный? 

Цвет опадает яблони венчальной. 
В гробу стеклянном спящую несут.  (1926 г.)

К другим великим ныне поэтессам Серебряного века он более пристрастен. Зинаида Гиппиус: «… в лирике она слаба// (Лишь издевательство –  её судьба) –// В уменье видеть слабость //Нет ей равных».

Или:                        

Анна Ахматова 1925 года в представлении Игоря Северянина  -

Представленные образы, несомненно, интересны. Но это взгляд Северянина 1925-26 гг., когда  всемогущая история ещё не расставила  их всех  «по ранжиру».  Недооценил поэт и своего соратника по «Эго» – Георгия Иванова.

Во дни военно-школьничьих погон
Уже он был двуликим и двуличным:
Большим льстецом и другом невеличным,
Коварный паж и верный эпигон. (…)
Перо же, на котором вдосталь гноя,
Обмокнуто не в собственную кровь.
И жаждет чувств чужих, как рыбарь — клёва
Он выглядит вполне под Гумилёва,
Что попадает в глаз, минуя бровь...

Трудно сказать, что двигало пером Северянина. Обида на уход молодого сотоварища из эгофутуристов в Цех поэтов к Гумилёву?  Оскорбительное предложение и «Королю поэтов» перейти туда же? «Вводить меня – самостоятельного и независимого – в Цех, где коверкались  жалкие посредственности, было действительно нелепостью и приглашение меня в Цех Гумилёвым положительно оскорбило меня. Гумилёв был большим поэтом, но ничто не давало ему право  брать меня в ученики». Возможно и это. Но нужно отметить также, что в 1926 году Георгий Иванов ещё не достиг тех высот своего творчества, которые пришли к нему позже в годы эмиграции.

Что же касается Гумилёва, то в посвящённом ему сонете Северянин, тем не менее, воздаёт должное не только его таланту, но и незаурядной личности «… того, кто в жизнь одну десятки жизней умел вместить. Любовник, Зверобой, Солдат – всё было в рыцарской манере». Впрочем, этот сонет –  уже эпитафия расстрелянному поэту. Как  известно, De mortuis aut bene aut nihil. Уже нет Блока, красивого, «как Демон Врубеля для женщин», он уже у рая с лучащайся «от его стихов» котомкой:

Ну, а о современниках… Нежно восторженное восприятие поэзии И.А. Бунина:

Валерий Брюсов, первым обративший внимание на талант Игоря Лотарёва, в его представлении «честолюбец суховатый»,  «по-европейски скроенный москвич»:

 В 1924 году  в стихотворении «На смерть Брюсова»  он скорбит о нём: « Ведь этот "богохульный коммунист" //Был в творчестве божественным поэтом!». И  далее воздаёт должное его поэзии: «Как выглядит без Брюсова Москва?// Не так же ли, как без Москвы Россия?».         

Но вернёмся к «Медальонам». Другу и соратнику Брюсова – Андрею Белому (Борису Бугаеву) он даёт просто уничижительную характеристику:

Это спорное утверждение. Думаю, что отнюдь немногие согласятся с оценкой Андрея Белого, автора «Котика Летаева», «Петербурга» как «бесплодного сухостоя».

Когда Северянин был избран королём поэтов, то Маяковскому было присуждено лишь второе место. «Вице-король» в поэтическом соревновании –отказавшийся от этого звания Владимир Маяковский – для Северянина «в господском смысле», «конечно, хам». Но, несмотря на его «гимны всем грехам», король поэтов признаёт его «нашим»: 

А ведь в это время  – в 1926 г. – русский король поэтов находился уже в вынужденной эмиграции в Эстонии, и в этом сонете прозвучала ностальгически нотка о «наших рощах». Главное, что поэт видит в Маяковском – то, что он русский. Впрочем, и о себе в эти годы он пишет также:

Во мне всё русское счеталось:
Религиозность, тоска, мятеж,
Жестокость, пошлость, порок и жалость,
И безнадёжность, и свет надежд.

  О России, которую «нужно заслужить», Северянин напишет ещё не единожды:

Но «свет надежд» оставался, и этим светом была надежда вернуться в Россию:

В 1927 году он  ещё раз подчеркнёт безнадёжность жизни в  «краю неласковой чужбины»:

Как отличается этот «юбилейный» стих разочарований от его же восторженного приветствия - гимна февральской революции:

Недолгой была эта радость свободы и победы для поэта. Пришло другое «прозрение». А что до света надежд, –  этим светом для поэта была русская культура. Снова сонеты «Медальонов».  Вот его мнение о Пастернаке.

Многие не согласятся с Северяниным: по стопам Пастернака, ступая след в след, до сих пор идут его эпигоны, хотя, например,  Владислав Ходасевич  оценивал его поэзию тоже скептически. Но ожидать иного «медальона» для Пастернака было бы весьма трудно – он был поэтом другого направления, примыкавшего вначале к «ЛЕФ» Маяковского. Нет среди ста сонетов и упоминания об Осипе Мандельштаме. Да и в целом, рассматривая «Медальоны», читатель видит  сугубо субъективное восприятие творчества тех или иных деятелей культуры Северяниным, а не их объективную критическую оценку. Но именно этим они интересны. 

В сонете о Есенине, вбегавшем «в жизнь рязанским простаком», проходят основные этапы его творческого пути: и влечение к «усладам жизни», и бунт, и издевательство над Иисусом, и кабак…, и снова русская душа.

И последнее утверждение Северянина  вряд ли можно воспринимать как истину, – ещё в 1918 году «пророк Сергей Есенин»  «снёсся золотым яйцом» – «Инонией»:

Тело, Христово тело,
Выплевываю изо рта.
 
Не хочу восприять спасения
Через муки его и крест  (…)                   

Я иное узрел пришествие –
Где не пляшет над правдой смерть.

А ведь Есенин нигде и никогда не отказывался от этого стихотворения. Какое уж тут благочестие! 

Порой Северянин выступает адвокатом, не соглашаясь с мнением критики и собратьев по перу. Приведу цитату из дневника А. Блока: «Молодежь самодовольна, "аполитична", с хамством и вульгарностью. Ей культуру заменили Вербицкая, Игорь Северянин и пр. Языка нет. Любви нет. Победы не хотят, мира – тоже. Когда же и откуда будет ответ?» (10 ноября 1915).   Тем не менее,Северянин   посвящает сонет практически забытой  ныне Анастасии Вербицкой (1861 – 1928 гг.).  Признанные критикой «бульварными», романы писательницы, ещё одного юбиляра 2016 года –155 лет со дня рождения,– издавались огромными тиражами и переживали нелёгкое время  и в Советской России: то Наркомпрос требовал их уничтожения, то комиссия Воровского признавала их безвредными, а после убийства Воровского они стали запрещёнными, вопреки поддержке А.В. Луначарского. Северянин же пишет: