Литературная критика

 

 

15. Эти соображения плавно перетекают в означенную для данного раздела проблему: кому принадлежит приоритет на документ. Первый естественно приходящий в голову ответ: конечно же автору, то есть тому, кто этот документ написал или составил. (Я заранее отметаю "и", тянущее "его наследникам", ибо наследники, ни юридически, ни морально не могут иметь права на создания духа, как не передаются по наследству, может быть увы! а может, и не увы! потомкам таланты и способности предков).

 

Либо в соответствии с его письменным или устным разрешением кому-то другому право использовать эти документы. Не могу в связи с этим не вспомнить благородного поступка одного нашего алтайского писателя -- Юровского. Он собирал русские фамилии и набрал их не одну сотню, когда познакомился с энтузиастом, коллекция которого перехлестнула отметку в несколько тысяч. Ошеломленный сделанным, он отдал тому свой запас: авось что-нибудь и пригодится.

 

Однако типичный автор документа лицо чаще всего недоступное, например, по причине смерти или отдаленности во времени или просто неизвестности. Находит, скажем, исследователь в архиве письмо из колхоза "Путь к развалу" или "Десять лет без урожая" некоего Кудашкина. Кто он такой, где его искать, чтобы спросить разрешения, да и колхоза такого уже никто не помнит. А если у тебя для создания целинной эпопеи накопились письма сотен таких кудашкиных? Не отказываться же от истории из-за того только, что те, кто натворил эту историю, сами растворились в неизвестном направлении.

 

А ведь есть еще анонимные письма, где автор на благодарность потомков не очень-то и рассчитывает. Любой сотрудник многотиражки или районной газеты обязательно имеет в запасе пример из собственной практики о неугомонном доброхоте, обязательно существующем в любом селе, на любом заводе, который заваливает редакцию письмами, обо всем, что творится у соседей, ближних и дальних. Со мной в Литинституте учился редактор районной газеты, который за 20 лет работы в городке у Онежского озера насобирал целые мешки таких писем. И даже собирался на их основе писать "Новую историю села Горюхина", вот была бы летопись, куда более полная и интересная чем жидкие, притянутые за волосы "Летописи трудовой и боевой славы".

 

16. Не менее спорно считать автором того, кто нашел или опубликовал документы (часто это не одно и то же лицо, многие писатели нанимали негров для работы в архивах). Определять, какой документ нужно доложить общественности и в каком объеме, а какой нет, тогда было бы прерогативой архивов и стоящих за ними структур. Более того, на их совесть была бы возложена соблазнительная для нее ноша считать, как нужно правильно истолковывать тот или иной документ -- чего не было даже в Советском Союзе. Тогда каждый раз, как документ окажется в преддверии опубликования, "автор" будет решать, можно или нельзя на это давать разрешение.

 

Можно представить себе, что представляла бы собой современная литература, если бы подобная точка зрения была дополнена практико-юридической прерогативой, и что будет представлять собой литература будущего, когда авторское право протянет сюда свои алчные лапы.

 

 

Обратимся к историческим примерам. Некий Маке нашел мемуары некого д'Артаньяна и принес их Дюма. Вдвоем они состряпали роман, подпись одного из соавторов под которым случайно выпала. Разобидевшись, тот издал свой первоначальный взнос под собственным именем, доказав только то, что оставшийся автор и был настоящим.

 

Сен-Симону попали в руки мемуары Данжо, которому хватило терпения день за днем в течение 30 лет вести дневник придворной жизни французского короля Людовика XIV. Раздосадованный глупой скрупулезностью герцога другой герцог дополнил его сухое изложение такими подробностями, ускользнувшими от придворной истории, что читатели уже 2 столетия покрякивают от удовольствия над книгами Сен-Симона.

 

Максим Горький не одну свою повесть написал на основе чужих мемуаров, правда с разрешения тех авторов, которые приносили ему свои рукописи, и предварив свою публикации ныне забытыми публикациями первоисточников.

 

Вот и скажите, подумав над этими примерами, что было бы с литературой, если бы на практике господствовал взгляд: кто нашел документ, тот и был бы автором. И что будет с литературой, когда только с разрешения родственников можно будет публиковать материалы из личных архивов.

 

Впрочем, особо напрягать воображение не рекомендуется. Если ситуацию можно легко просветить действующими примерами. До сих пор лишь малыми дозами отпускаются архивные материалы из Ватикана. Знаменитые мемуары Пия II (ум. 1462) о внутренней жизни курии переползли через 500-летний юбилей писучего папы только во фрагментах. Вот насолил так насолил святым отцам самый святой из них.

 

17. Можно взять примеры и поближе. В советские времена из литературных кругов только и доносились охи и ахи: такому-то не разрешили написать о Чапаеве, а такому-то разрешили написать о Пушкине. Целая плеяда специалистов по зарубежной литературе кормилась, кто поумнее компиляцией, а большинство не озабочивая чересчур свои мозговые извилины (они береглись для гораздо более важных целей дефилирования по кабинетам идеологических начальников) просто переписыванием иностранных книг, доступ к которым строго регламентировался.

 

Не только рядовые члены общества, но и многие именитые писатели вынуждены были сами добывать себе документы, и потому отдавать их для полета чужого вдохновения, либо видеть не свою фамилию на титуле при их попадании в печать -- их глодала обыкновенная человеческая обида. Поэтому каждый из тех, кто серьезно работал над какой-нибудь темой, имел в те годы свой маленький архив. По значимости собранного там эти миниархивы в совокупности навряд ли уступят самым авторитетным в нашей стране большим архивам. Многие из авторов тех лет ушли в могилу, прихватив туда же свои архивы. Был у нас на Алтае такой писатель Г. Андреев. Долгие годы он спецкоррствовал в Бурятии и Г. Алтае, где запал на историю ламаизма, на чем и создал свой роман "Белый бурхан". Я его разместил в Интернете и в поисках сведения об авторе дошел до вдовы. Естественно, то, что было опубликовано, было лишь малой частью собранного. Вдова, совершенно простая женщина, далекая от честолюбивых потуг своего мужа предложила архив мне, как, наверное, предлагала и другим -- один хрен выбрасывать. Но это был слишком большой груз как материальный -- у меня ведь не особняк, чтобы все это хранить, -- и моральной -- в конце концов у меня свои интересы, так что архив остался невостребованным и либо погиб в бестолковщине перестройки, либо попал в жадные нечистоплотные лапы сторонника авторского права: то есть погиб безвозвратно.

 

Таким образом авторское право начисто вывело и выводит из исторической памяти эпохи, события и людей.

 

В качестве иного примера можно указать на Вальтер Скотта, который организовал общество любителей старины, куда поступали старинные рукописи, книги, документы, собранные стараниями сотен энтузиастов. И никому в голову не приходило упрекнуть писателя в воровстве, когда факты и события попадали на страницы его исторических романов: ибо понимали, что мало кто может так прославить Шотландию, как он. Можно сказать, что романы Вальтер Скотта писала вся Шотландия.

 

18. Документы -- это не только воспоминания и письма (сюда же можно отнести дневники). Хотя если мы эти жанры исключим из документов и перенесем их в сферу литературы, мы выйдем на весьма опасную тропу (впрочем, уже вышли). Тогда граница между литературой и не-литературой (то есть сферу, где художественному вымыслу быть не полагается) сдвигается в сторону документов очень сильно, и новые территории, где ранее процветали документы, становятся литературными пастбищами, с которых авторское право возымеет намерение снимать свою жатву, тем самым обескровливая другие поля, скажем истории.

 

Впрочем, отчеты, сообщения, выступления в науке давно уже влились в ту сферу, где авторское право в виде признания на их основе приоритета давно уже хозяйничает, как в своей полномасштабной вотчине. И нет никаких причин, чтобы и художественное слово на правах покоренной территории не вошло в состав его владений. Ведь границы литературы очень подвижны, как воздушные течения, которые прокладывают свою пути, где придется. Написал же (а, может, правильнее составил) Дос Пассос свои романы из объявлений, газетных вырезок, случайных разговоров, подслушанных на улице. И все это художественный текст ("как просто", -- воскликнули многие и затопили волной подражаний не только американскую литературу, но Дос Пассос так и остался почти единственной вершиной в созданном им же жанре – другие замечательные романы, дю Гар, Бароха, Деблин, все же разбавляли – или цементировали --подобранный на улицах мусор собственным вымыслом).

 

Хотелось бы знать, как авторы газетных заметок или рекламных объявлений отнеслись бы сегодня к творчеству Дос Пассоса.

 

19. Еще один аспект этой проблемы. Вот вам интервью. Кому принадлежит на него приоритет? Берущему или дающему?

 

В своей книге об Ибсене некий датский исследователь придумал для писателя вопросы, вычитав ответы из его реальных писаний, или наоборот, насобирал высказывания, а к ним насочинял вопросы.

 

Посмотрим, что из этого порой выходило. Исследователь задает вопрос, утвердительный ответ на который стал общим местом всех, пишущих об Ибсене:

 

"Утверждают, что образ Бранда носит черты датского философа Киеркегора?"

 

На что приводятся слова Ибсена:

 

"(1) Совершенно неправильно думать так. (2) Я вообще мало читал Кьеркегора, а понял, из того что прочитал, и того меньше... (3) Бранд в лучшие моменты моей жизни указывал мне на то, к чему я приходил при самоанализе".

 

Как видим, здесь 2 автора: ответ принадлежит одному, а вопрос ... вроде бы другому. И хотя реального интервью не было, ответ, в частности, предложения (2) и (3) -- это подлинные ибсеновские слова, взятые из его сочинений. Поэтому автором интервью вроде бы можно признать Ибсена, отводя литературоведу роль комментатора.

 

При ближайшем рассмотрении все это, однако, далеко не так. Вопрос не вытекает из ответа, как простой комментарий, а навязывается ему. А, следовательно, является идеей автора воображаемого интервью, а не драматурга.

 

Предложение (1) вставлено "для связи" самим интервьюером, в чем он чистосердечно и сознался, (2) взято из одного места Ибсена, (3) -- из другого. То есть драматург совершенно не думал о прототипической связи своего героя и датского философа. Ни в плане утверждения, ни в плане отрицания. Бранд и Кьеркегор рассыпаны у Ибсена по разным ячейках его мозга, не сходясь ни в каких ассоциациях, разумеется, насколько можно судить из дошедших до нас источников.

 

Другими словами, исследователь может считаться полноправным соавтором данного интервью, причем не только в части вопроса, но и в части ответа. И практически так строятся все интервью, хорошие и плохие, запутывая следы, к кому идти за авторскими правами на интервью.