Литературная критика

Артемий Ульянов. Молоко за мертвых. Записки санитара морга. – М.: Аудиокнига, 2019

События, изложенные в этой книге, происходили в течение одной недели, как уточняет автор, но такой семидневки порой и во сне не увидишь. Разве что в страшном, бытовом и житейском, ведь недаром жизнь не только с прозой, но даже с членом не сравнивают. Поскольку она жестче. «Молоко за мертвых» Артемия Ульянова – безусловно, жесткая книга, веселая и ужасная, а семь историй, в ней рассказанных, скорее, не о сотворении мира, как можно было бы присочинить, а о крахе его идеалов.

Если точнее, то историй за трудовую неделю санитара, чьи записки нам читает на этой аудиокниге лидер калининградской группы «Plastik Drive» Сергей Раевский, происходит намного больше. Что же касается упомянутых идеалов, то какие могут быть идеалы в морге? А речь именно о нем, находящимся в одной из столичных клиник, и работают здесь ребята молодые, творческие, с горячим сердцем и холодными руками. Хотя, милицию, если что, не любят. Борька, Вовка, Светка. И все-таки, само место для рассказчика, повидавшего виды и прелести перевозки трупов на разных работах, оказывается таким, что не Царством мертвым ему называться, а чистилищем. Настолько резко прорисовываются нашему, кстати, Артему некоторые истины и даже во сне мерещится чуть ли не смысл жизни. «Мертвые наставляют живых», - вспомнил я слова старухи, с зонтиком и папиросой в зубах», - узнаем мы о знаках, разбросанных в этом производственном романе. Ну, или разложенных на столах в прозекторской.

Иногда бывает так, что главное кажется где-то там, в сводках новостей и возле Белого дома, тем более, что речь в романе о событиях как раз 1993 года в Москве, но то что вспоминаем мы об этом лишь на половине рассказа о «Молоке за мертвых», свидетельствует как раз об обратном. «- Тридцать два одевания, Боря. Это ведь надолго, - хмуро сказал я, представляя себе этот фэшн марафон». И поэтому настоящая жизнь, она не такая, даже если Ельцина на танке наш герой так и не увидел, поскольку или дежурил, или спал, или отбивался от сына, рвущегося договорить с мертвым папой. Вещи, о которых с профессиональным юмором поведают нам здесь, гораздо важнее, страшнее, как уже говорилось выше, и безысходнее, чем диктатура в стране или циклон над Таиландом. «Выхваченные из богатой палитры его приключений, все они были с оттенком маргинальной клоунады», - узнаем мы подробности об одном из участников, наверное, полусотни трагикомических историй, рассказанных в романе.

Сам же герой, напомним, не совсем такой, и то ли роль рассказчика не дает ему подмахнуть пару-тройку участий в коллективном абсурде после (а то и во время) смены, то ли по сюжету автору нужно вынести, кроме профессионального мусора, еще и какую-нибудь мораль, а не просто стать классиком циничного трэша. Про оттяпанные и выброшенные в кусты конечности, найденные городской собачкой, и прочие байки в стране «Мосритуала». Ну, не особо реагирует наш герой на действительность за мутным окном морга, и телевизор в приемной работает у него без звука. Какие еще новости? Тем более, по сравнению с тем, что нашли в почках у последнего клиента. Это как в дневнике Людовика у Волошина: «14 июля – ничего». А там Бастилия пала, и конец всему…

Хотя, это в романе так пишется, что похмельные санитары только и делают, что ничего не делают, а путают трупы и травят байки, а на самом деле, все совсем иначе. Иногда рассказчик вспоминает об этом и честно выкладывает подробности. «Я должен сделать с телом все, что посчитает нужным мой профессиональный опыт, - чеканит он, как на присяге. - Одеть, побрить, причесать, уложить в гроб, устранить посмертные дефекты лица, наложить грим, если потребуется. Плюс ритуальное оформление гроба (церковное покрывало, распятие и свечку в сложенные замком руки, венчик на лоб и венок в изголовье). Когда закончу, на деликатном тихом подкате вывезу Первенцева в траурный зал, и вместе с кем-то из родни установлю его на постамент». 

Можно надеяться, что к седьмым суткам, когда по всем канонам должно наступить воскресенье в календарном и символическом смысле, в романе случится, наконец, и катарсис, и развязка. Тем более, что в угаре пьяных историй и бесконечного куража, главному герою то и дело мерещится, что он на полшага к прозрению. «Немыслимое, мерзкое и смешное уравнение, недостойное человеческого бытия, было наконец-то решено», - то и дело сообщает он о развязке очередного санитарного дела. И брюзжит порой совсем по-стариковски, высказывая вполне здравые мысли, которые впору в учебник по психиатрии, а не в роман. Например, о том, как отбрить юную некрофилку в шипах и заклепках, рвущуюся в ночной морг на трупы посмотреть. Или чем отбиваться от пьяных поминок, разозленных новостью о том, что мертвец ожил. Наконец, куда бежать, если в кошмаре привиделся Ремизов, а по всем меркам должен быть Гоголь. Например, такой.

«Замечаю рубашку, одетую на покойника. Красную, в широкую жирную синюю клетку, в шотландском стиле. «У меня такая же есть», - понимаю я, подходя к телу. Протягивая руку и стаскиваю с головы трупа формалиновую маску, закрывающую лицо… Сипло вскрикиваю, отшатнувшись. Крепко зажмуриваюсь, не найдя в себе сил поверить в увиденное. Заполошно молюсь, путая обрывки молитвы с жалобными ругательствами. Спустя какое-то время, не то секунды, не то минуты, медленно открываю глаза, боясь опустить взгляд на мертвеца. Собрав последние остатки воли, смотрю на него. И замираю…»

Впрочем, «не умираю же», правда? Поэтому стоит, наверное, дочитать до конца. То есть, конечно же, дослушать.