Литературная критика

Каждый раз, заходя на  любое собрание пишущей публики, будь  то  тусовка  одной из секций в Союзе писателей или какого-нибудь ЛИТО, всегда находится один, а после летнего перерыва и несколько  авторов,  любезно дарящих присутствующим,  особенно «осоюзенным» писателям, свою небольшую книжечку, выпущенную за свой счёт.  Стихи, как правило, формата  1/32, ISBNв большинстве случаев отсутствует, об обязательной рассылке и говорить не приходится…  Так сказать, самиздат эпохи  постперестроечной России, правда, в отличие от предыдущего, советского времени, изданный типографским способом.  А что до распространения, – друзьям, родным, собратьям по тусовке и уже признанным «мэтрам» отечественной поэзии и прозы. Не могу не вспомнить  возмущённых слов  Юрия Шестакова на собрании руководимой им  поэтической лаборатории о том, что мнящие себя поэтами авторы не только выпускают  без редактирования свои творения, но и осмеливаются  их дарить писателям (!), которые оставляют по окончании заседания их в зале, а утром уборщица  просто выбрасывает их на помойку.  Впрочем, и  дипломированные (в смысле имеющие билет СПР или другого  союза) находятся отнюдь не в лучшем положении в плане,  так сказать, «прижизненной славы» и популярности.  Если тому или иному автору удалось «откусить» кусочек бюджета или какой-то фонд пожертвовал грант на издание книги,  и вышла в свет книга в твердом переплёте, да ещё большим тиражом (500 экземпляров – это уже большой тираж!), то  вторая часть проблемы – распространение книги – опять-таки остаётся  трудноразрешимой:  как и куда  деть тираж. Издательства, как правило, на себя этот труд не берут. И снова вступает в силу тусовочный принцип – раздать, раздарить, пяток книг сдать в Дом книги или обанкротившуюся Книжную лавку писателей в СПб, которая их может выставить, но вот деньги за проданные книги, увы! не возвращает, считая сам факт появления книги на её прилавке актом благотворительности со стороны автора. Писатель пребывает в безвестности, в надежде, что когда-нибудь, может быть, какой-нибудь дотошный литературовед раскопает в библиотечных архивах его ни разу не востребованную читателями книгу и что-нибудь напишет, если, конечно, он  не пожалел  денег на почтовые расходы и не отправил 16 обязательных экземпляров в Книжную палату. Кстати, многие о ней и не слыхивали.

               Весьма грустная ситуация, но, думаю,  не совсем безнадёжная. Пришло понимание, что наше время – это время антологий. И в литературно-тусовочных объединениях появляются толстые тома антологий, куда редакционный совет включает избранные  –   лучшие,  с его точки  зрения, – произведения авторов. «Петербургские строфы» (СПб ,  2011), «Точка отсчёта» (СПб,2010), «Поэтический форум» в 2-х томах, (Спб 2011, 2012), «Наше время. Антология современной литературы России: поэзия и проза» в 3-х томах (М. 2009-2011) и т.д.  Казалось бы, решение есть, дело за исполнителями. Но даже беглый взгляд на так называемые «антологии» – сборники  цветов в переводе с греческого  –  тут же ставит новые вопросы.  Составители антологий руководствуются собственными взглядами, если не сказать вкусами, на искусство, что и определяет уровень и качество включаемых в сборник произведений, в  котором  наряду с «цветами» частенько произрастают и сорняки, а порой и цветут пышным цветом. Однако антологии – это уже шаг вперед, они дают или должны давать некий срез литературной жизни региона, писательского союза или ЛИТО, а также предоставляют возможность критикам творчески поработать над оценкой состояния литературы, выявив основные тенденции её развития в писательской группе.  И вот тут пришла пора взглянуть и на состояние критики в современном литературном процессе.

               Часто говорят, что настоящей критики сейчас, но это  неправда.  Критики много, самой разнообразной. Нет практически ни одного журнала, где бы ни было, если не рубрики «критика», то, по крайней мере, одной или нескольких статей, не говоря уже о традиционных «толстых» журналах. Но и не столь  объёмные журналы, издаваемые за счёт авторов, как правило, помещают «критические» статьи,  правда, не уточняя, за чей сёт они изданы – критикуемого  литератора или самого критика.  Но это, как принято говорить в период  рыночной экономики, –  коммерческая тайна. Раскрывать коммерческие тайны и вскрывать после этого язвы современного общества  – это дело  не критики, а специальных государственных органов, нацеленных на борьбу с экономическими преступлениями. Оставим это им,  вернувшись к тому разделу современной критики, которую по праву можно назвать «тусовочной».

         Этот вид критики делится на два подвида:  амурно-гламурно-хвалебный, когда один представитель тусовки пишет о творчестве своего коллеги по  писательскому цеху, и гневно-разгромно-клеветнически-критический,  если   речь идёт о представителях из «вражеского» стана.  В первом случае читатель  увидит только восторженныё «ахи» после каждой цитаты из «критикуемого» произведения и умильные слёзы восторга на глазах критика:  мне понравилось, я восхищён(а), как трогательно. Здесь недопустимы не только даже мелкие замечания, не говоря уже о чём-то более серьёзном, но порицаются даже замечания в виде пожеланий для дальнейшего совершенствования. Ещё бы,  это может нанести душевную рану автору, своему соседу по тусовке, а если ещё и вообще друг-приятель…  И вслед за этим следует обоснование идеологической платформы – парафраз на темы высказываний великого Пушкина о том, что автора нужно любить, забывая о его суждении: «Критики смешивают вдохновение с восторгом».  В качестве примера процитирую С.С. Куняева («Пушкинская  прививка» в сб.статей о творчестве Д.А.  Мизгулина  «К высоким небесам», Ханты-Мансийск, 2008): «Вот и замечательного "питерско-ханты-мансийского" поэта Дмитрия Мизгулина современные критики тоже просмотрели», как в своё время не заметили Николая Рубцова до его драматической кончины.  Полно, Сергей Станиславович, о чём это вы? Как это не заметили, когда только в этом сборнике 14 авторов от Москвы до Югры расточают хвалы его творчеству! А ведь их статьи публиковались в газетах и журналах.  А спустя всего лишь 4 года уже вторым  изданием и уже в  Санкт-Петербурге  выходит книга  доктора пед.  наук, профессора А.Н. Семёнова, лауреата премии Югры, «любопытного и жадного до хорошей поэзии»  о концептосфере  лирики Д. Мизгулина («Всё вместила моя душа…»,  Лит.  Фонд «Дорога жизни»,  СПб, 2012, 184 с., тв. переплёт).  Конечно, не всем поэтам везёт так, как Д. Мизгулину, не все среди них банкиры.  Ленинградско-питерскому поэту Олегу  Юркову, поэту, издателю и главному редактору платного (т.е. издающегося за счёт авторов) журнала «Рог Борея»,  повезло – о его творчестве тоже написана книга, правда, меньшего объёма и в мягкой обложке, «но всё же, всё же…».   Не обходит вниманием  произведения коллег  единственный  (как принято считать в  СПб-ском отделении СПР, а я бы сказала основной)  критик , кандидат фил. наук, Татьяна Петровна Батурина, издавшая не только сборник своих статей «Ратоборцы слова», но также написавшая  несколько книг о собратьях по цеху: «Олег Чупров» и др.  Стали уже традиционными  небольшие брошюрки в серии «Писатели о писателях»  поэта Анатолия Бондаренко,  живущего в деревне Верхние Киги в Татарстане, посвященные исключительно творчеству писателей и литераторов круга СПбО  СП Р, - председатель Б.Орлов).  Так что творчество этих писателей не останется  незамеченным. Но… «Где нет свободы критики, там никакая похвала не может быть приятна…», - утверждал в своё время  Пьер Огюстен Бомарше.

  Во втором виде  критики в дело идёт всё:  чем хуже и грубее, тем лучше:  так же, как происходит подмена творчества на личность автора,  так же «факты» легко  рождаются  богатой фантазией озлоблённого критика, защищающего приоритеты своей тусовки или пытающегос я «утопить»  в нечистотах их соперников.  За примерами далеко не надо ходить, достаточно посмотреть например, дискуссию о постмодернизме в «Литературной газете», не говоря у же о журналах и газетах регионального уровня, а тем паче об Интернете.  «Аргументы», употребляемые «критиками» весьма красноречивы – «сучья свадьба», бред, псих и т.п.  «Обличитель должен быть последователен и не останавливаться ни перед чем», – вспомнила я слова Д. С. Мережковского,  прочитав  как-то интервью  в «Литературной России» с тюменскимкритиком Алексеем Зыряновым. Цитирую:"Давно уже не точу целенаправленно своё критическое перо на Виктора Пелевина, этот сам издыхает, запашок уже давно распространяется на всея литпроцесс…». Вот такие «запахи», оказываются, распространяются в нашей восточносибирской «нефтяной житнице». (А мы-то наивно думаем, что там попахивает только нефтью, да украденными у народа деньгами. Но это так, лирическое отступление). Посмотрев интервью, задалась вопросом, а что же даёт подобная «критика» рядовому читателю:  с какой целью написано, для чего и для кого? Что почерпнёт из этой информации читатель? Что известный в узких кругах критик следует героине одной из басен Крылова? Возможно. «А где же анализ?» - вправе спросить его читатель.

   «Дух анализа и исследования –дух нашего времени. Теперь все подлежит критике, даже сама критика», – эти слова, произнёсенные в 1842 году В.Г. Белинским, звучат более  чем современно и в наше время. Не удивительно поэтому, что «критика критики» стала довольно распространённым жанром современной литературы. А вот почему это происходит, на этот вопрос следует, по-видимому, дать ответ. Для чего и для кого пишут критики? Не будем утешать  обиженных горе-писателей весьма распространённым афоризмом Чехова о том, что «…это обычно те люди, которые были бы поэтами, историками, биографами, если бы могли, но испробовав свои таланты в этих или иных областях и потерпев неудачу, решили заняться критикой». Он говорил не о критиках, а о критиканах, надеюсь, что разница понятна любому. В отечественном литературоведении конца ХХ века  чётко сформулирована мысль, о том, что критика является столь же неотъемлемой частью литературного процесса, как проза и поэзия. Писатель в критической статье ищет ответа на вопрос, понятны ли его идеи квалифицированному  читателю, правильную ли даёт им оценку критик, какие достоинства (это приятно) и недостатки (это полезно) увидел он в его творчестве. Именно критика  помогает писателю и  читателю, понять, что такое литературный процесс. Рядовой читатель, обращаясь к критической статье, ищет ответа на два вопроса: стоит ли тратить время на прочтение книги данного автора или, если он уже прочитал эту книгу, правильно ли он воспринял идеи автора, особенно если читатель склонен к полемике. И в этом смысле мне представляются инструктивными слова Оскара Уайльда о задаче критики:  «Критик должен просвещать читателя…».

          Борис Вадимович, что Вы думаете на этот счёт?

Б. Соколов не пропускает в книге ни одной «тайны» писателей и поэтов советского времени, калейдоскопом вспыхнувшие в литературной или окололитературной публицистике в перестроечную эпоху: здесь и самоубийство (убийство?) Есенина, и «пятый пункт Воланда». Правда, здесь автор более определёнен в выводах, отвечая на поставленный им же вопрос («Мучил ли Михаила Булгакова еврейский вопрос?»): «Без сомнения, антисемитские мотивы в русской культуре ХIХ и ХХ в. заслуживают внимания… вот только  к Булгакову это… имеет мало отношения».  Но всё-таки имеет? О Швондере что ли? Или просто так, в порядке постановки, чтобы откликнуться на животрепещущую тему?

Но, пожалуй, самым интересным разделом книги и самым оригинальным по выводам  является «расшифровка» творчества Владимира Сорокина, для которого  в литературе «…абсолютен примат эстетического над этическим». Утверждение, с которым трудно не согласиться.  Что-что, а уж этических проблемы в произведениях В. Сорокина и днём с огнём не сыскать! Уж больно антиэтичны сюжеты его произведений: перед фантазией В. Сорокина бледнеет даже сам маркиз де Сад! Тут  у него и совокупление с трупом похороненной и выкопанной из могилы невесты вернувшимся из армии солдатом, и поедание фекалий, и каталог экскрементов, и питиё «говн мамочки родной»,  и гомосексуалист Сталин, и «звериный оскал бытия», воспользуюсь терминологией Б. Соколова, в «охотничьем»  рассказе, в котором охота идёт на человека, и постмодернистский парафраз на темы сказочки о Бабе Яге и Ивашке в рассказе «Настя» и… Пожалуй, сутью творческого метода В.Сорокина является прямое понимание смысла слова, – что сказано, то и делается: попросил гость руки Насти, отец тут же её отрубает топором и передаёт. Шедевром этого «прямосказания» является эпизод из «Сердец четырёх»,  когда герой сверлом высверливает в мозгу у беременной женщины отверстие, а затем через него совокупляется с ней, ласково-цинично обещая ей, что ребенка он не заденет. Поскольку это непередаваемо чудовищное действие происходит в райкоме, то за этим у Сорокина стоит метафора «ебут мозги». Очередной плевок в сторону жизни в советской стране, впрочем, можно экстраполировать и на постперестроечную Россию. Идеология Сорокина, которую он не скрывает, а всячески подчеркивает, разъясняя свои творческие принципы, сводится, если говорить утилитарно понятно, к тому, что бумага всё терпит,  она «не несёт никакой правды…», слово нематерально, «слово на бумаге – это не то слово, которое выходит из наших уст», а цитирую: «По отношению к живому человеку у меня есть моральные принципы и  жесткая концепция поведения». Дойдя до этих строк читателю следует хотя бы виртуально, но обрадовано перекреститься: в «лирических» героях автора нет ничего от личности писателя! Но через несколько страниц «расшифрованной литературы» вдруг видишь новое сорокинское откровение: «В литературе меня интересует только безумие: чем чудовищнее тексты, тем это лучше». Это что шизофренический синдром – отстранение физической личности от авторского ego, взгляд высоконравственного автора на выдуманные им ужасы?  Ан нет! Критик Борис Соколов увидел в творчестве Владимира Сорокина совсем иное. Роман «Сердца четырёх» с садистской сценой насилия беременной женщины, перед которой даже пытки ведьм в застенках инквизиции покажутся детскими забавами, оказывается  всего-навсего «…произведение юмористическое  ( sic!!!),вызывающее у человека с нормальной психикой и мировосприятием (???) приступ здорового смеха (Гомерического или просто  «Гы-гы» по Райкину? – Курсив и выделение мои. Т.Л.)». Ну и ну! Что тут можно сказать? Комментарии излишни  для людей с нормальной психикой и мировосприятием? Или всё же… Пожалуй, всё же.

Неоднократно сетуя на то, что гений Сорокина,  покорившего Западную Европу, до сих пор мало признан в родной «Рассее», Б. Соколов сокрушается, что мало читают его  на родине, увы! Не привлекает русского читателя подобная комическая литература, ну, почти что «юмор в коротких штанишках». Вот немцев привлекает. И, возможно, не только  из-за издевательского описания В. Сорокиным  русского народа, как сборища уродливых клонов («моноклонов» – Т.Л.), или издевательства над могилой павшего воина в «Обелиске», а из-за разницы в менталитете: немцы сентиментальны – сиречь жестоки. Поэтому ужасы, талантливо выписанные Сорокиным «на бумаге» воспринимаются ими отвлеченно, безотносительно к окружающей их среде. А наоборот, отложив книгу, сентиментальный немец оглянется вокруг и порадуется солнцу, цветочкам и мурлыкающей кошке, никак не соотнося «бумажную» жизнь героев со своей. Менталитет русского человека совсем иной – это сострадание к чужой беде, воспитанное многовековой классической добродетельной литературой. Поэтому вряд ли стоит  ожидать всплеска читательского интереса  к творчеству Сорокина в России  даже после «расшифровки» его лика как «гениального писателя-юмориста» с  «замечательным реализмом (sic!!!) садистских описаний». 

Не спасает, а зачастую отталкивает и его стиль с обширным использованием нецензурных слов. Писатель утверждает, что у него «…с русским матом самые добрые отношения. Отказаться от него – это всё равно, что отказаться от восклицательного знака».  Мысль, несомненно, оригинальная.  Остаётся только посочувствовать переводчикам немцам и прочим французам и японцам, в языке которых нет столь действенного «восклицательного знака».

Я отнюдь не ставила своей целью анализировать всё творчество Владимира Сорокина, в произведениях которого,  несомненно, есть сильные сатирические страницы, характеризующие не только ненавистную ему советскую систему, но и современную действительность страны. Ненавидя всё коллективное, якобы отвлекаясь от реалий современной жизни и занимаясь только любованием  своим текстом, то есть набором букв, В. Сорокин становится утопически-наивно-беспомощным, давая, например, советы о том, как избавить русский народ от «советскости»: надо, «…чтобы люди, которые состояли в партии, не могли занимать руководящих должностей. И больше ничего не надо».  И только-то? Сорокин уподобляет своё творчество наркотикам: «Я пишу – просто как наркоман берёт шприц и "ширяется"», игре «с великими обломками».  Это право писателя писать так, как он хочет и может и о том, что он хочет сказать читателю, или просто поиграть самому с собой, литературный онанизм, так сказать. А вот «расшифровывание» литературы историком,  доктором филологических наук, Борисом Соколовым – это «скандальные» и «сенсационные исследования» или всё  же анализ творчества яркого «писателя-предтечи»? Увы, приходится признать, что без скандализирования рыночного общества и обязательных фантастически сенсационных открытий критику не пробиться в крупные гонорарные издательства: серьёзные аналитические и публицистические статьи – не рыночный товар. Чтобы книга попала в план издательства и потом на прилавки магазинов, она должна иметь аромат скандала. Вот и заполняются прилавки магазинов макулатурой масскульта, деньги-товар-деньги вместо «правду, одну только правду и ничего, кроме правды», надутыми рекламой гениями, одномоментными пустышками. Два- три года назад восхваляли Иличевского. И где же этот графоман сейчас? Распался на буковки?

Вот ещё научно-художественное издание – «Покушение на миф ИЛИ жемчуга Клио» Андрея Балабухи (СПб, 2012 г.). Первый вопрос, который у меня возник так «научное» или «художественное» издание? Или это новый жанр литературы – художества на научной основе типа фэнтэзи Б. Акунина? Те же самые почти 700 стр. текста, твердый переплёт с серебряным тиснением названия  книги и профиля автора.  Впечатляет! Хочется надеяться, что и содержание соответствует обложке. Читаю книгу, стр. 199, речь идёт об убийстве царевича Дмитрия: «Дело было так. ( Курсив мой –Т.Л.) В полдень 15 мая 1591 года вдовствующая царица Мария села пообедать, отпустив сына поиграть в компании четверых сверстников… Едва царица вкусила супу, как со двора донеслись вопли, да столь отчаянные,  что все опрометью кинулись туда , и глазам их предстала жуткая картина: на земле лежал мёртвый , истекший кровью царевич. Материнское горе Мария Нагая проявила весьма активно: схватив полено, безутешная царица принялась что было сил колотить им Волохову по голове, беспрестанно крича, что царевича зарезал сын мамки Осип». Возникает вопрос, откуда  знает А. Балабуха, как было дело. Это свидетельство научное или только художественное? Трудно допустить, чтобы его дух в это время находился в Угличе и лично наблюдал эту сцену. Никаких ссылок в «научном» издании по этому вопросу нет.

И так, к сожалению, почти по всей книге. Вот и разоблачая легенду о героизме 28 героев-панфиловцев  автор ссылается на изданные несколько лет тому назад в Израиле мемуары художника Бориса Ефимова (1900-2002 г.- по данным автора –Т.Л.), который в них пересказал историю разговора журналиста Кривицкого со Щербаковым по словам мемуариста  «со слов Кривицкого». Источник, прямо, скажем, наидостовернейший! Не будем обращать внимание на то, что дата смерти Бориса Ефимова (Фридланда) переврана: он умер на 109 году жизни, в 2008 году в Москве, где и похоронен на Ваганьковском кладбище, как утверждает Еврейская энциклопедия, причем в 2007 году он был принят в штат «Известий», где публиковал свои рисунки и карикатуры, но отнюдь не воспоминания. Прямой ссылки на текст воспоминаний нет, нет ни названия, ни публикатора, ни издательства, ни на каком языке они написаны – пустота. Но этот пересказ включён в перечень свидетельств, разоблачающих «миф» о героях-панфиловцах.

Изучая ссылки, увидела в книге биографию и самого автора, который после семилетки, окончил два курса Ленинградского топографического техникума, отслужил 13 месяцев в армии в Германии, был комиссован по болезни, в возрасте 25 лет  окончил 12-ю школу рабочей молодёжи, а с апреля 1974 года ушёл «на вольные хлеба», то есть писать стихи и научно-фантастические рассказы, повести и романы.  Вот тогда-то всё стало на свои места, включая орфографические и синтаксические ошибки почти на каждой странице. Ба! Да это же не научно-художественный жанр литературы, а просто фантастика, отнюдь не научная. Любители фантастики – вперёд! Надо сказать, что подобная литература со «скандально-сенсационной» отдушкой привлекает внимание не только издателей, но и Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга, оказавшему поддержку на это якобы научно-художественное  издание.

Фантастика в наше время весьма популярный и читаемый жанр, авторы фантазируют. А критики чем хуже?

Санкт-Петербург, февраль 2013 г.