Литературная критика

Нет, речь пойдёт, конечно, не о районах Санкт-Петербурга и не о его трёх названиях (Санкт-Петербург, Петроград. Ленинград). Поговорим о трёх «толстых» печатных изданиях, от альманаха и сборника до журнала, в названии которых патриотически звучит Петербург: Два «Молодых Петербурга» («молодой Петербург» и «Молодой Петербург-2009»), а третий, на сей раз это журнал,– «ВТОРОЙ Петербург». Правда, по городу ходят слухи, что уже рождается или частично уже родился (головка появилась) и четвёртый по счёту Петербург: нашлись желающие принять на себя заслуги журнала «Ленинград», переименовав его, в соответствии с последними демократическими тенденциями, в «Петербург». А почему бы не в «Петроград»? Впрочем, музыку заказывает тот, кто платит. О новорожденном писать рановато, пусть дорастёт хотя бы до ясельного возраста. Ну, а что касается «Литературного Петербурга», то он не входит в число «толстяков», – это всего лишь ежемесячная газета петербургского отделения Союза писателей России под руководством каперанга Бориса Орлова, эдакий литературный «боевой листок» с публицистикой главного редактора, стихами и прозой (вроде боевого листка). Главное в наше постперестроечное время сохранить «имя», то есть известный с советских, а ещё лучше с досоветского времени название, эдакий исторический бренд. Вот и появляются журналы близнецы-братья три Петербурга, два «Русских слова», а порой кузины – «Аврора» и «Северная Аврора». Пусть читатели сами разбираются, «ху из ху», кто первородный, а кто примкнувший.

Итак, три Петербурга, три главных редактора. Альманах «молодой Петербург» – Алексей Дмитриевич Ахматов – поэт; сборник «Молодой Петербург» – Анатолий Иванович Белинский – прозаик, главный редактор «Лениздата» ещё с советского времени и поэт Игорь Георгиевич Кравченко, «Второй Петербург» – Андрей Владимирович Романов – поэт. Творчество всех редакторов альманахов оценено собратьями по перу, все они члены того или иного отделения Союза Писателей России. Дабы не нарушать демократические традиции нашего рыночного времени, начнём по алфавиту.

А.Д. Ахматов, выпускающий в тандеме с «безответственным секретарём» Ярославией Селезнёвой, альманах «молодой Петербург» (СПб, 2009, 304 с.), «ориентированный прежде всего на поэзию», не новичок в издательском деле. В том же году возглавляемое им ЛИТО «Молодой Петербург» выпустило сборник поэзии и критики с несколько странным названием «Красивые вещи». И хотя самого руководителя ЛИТО там как бы и не было (он представил там свои стихи, предполагаю, под псевдонимом Алексей Горенко: лавры знаменитой однофамилицы, по-видимому, не дают покоя или это юмор такой?), не было там и главного редактора (перед богом все равны), – сборник выпускал редакционный совет. Как-то не вяжется интеллектуальное творение критика, а тем более возвышенная поэзия с грубо материалистическим словом «вещи». Может быть, этот дань «вещизму» и челночникам нашего беспросветного рыночного времени? Или переход от воздушной стихии на землю ( Для справки: один из сборников стихов А. Ахматова называется «Сотрясение воздуха»)? Впрочем, сразу же следует отметить в качестве достоинства сборника, что редакционный совет каждому автору вслед послал небольшое критическое послесловие. Все они написаны участниками того же самого ЛИТО «Молодой Петербург». Не удивительно поэтому, что, читая материалы сборника, невольно вспоминаешь басню незабвенного И.А. Крылова: «За что же, не боясь греха, кукушка хвалит петуха…».

Впрочем, что касается греха, то не согрешили ли составители сборника и в плане эпитета «молодой», скорее подошло бы «молодящийся» или «молодой душой» Петербург: авторы давно уже переступили порог не только детства в коротких штанишках, но и буйной юности. Не отсюда ли и появляются «склеротические мотивы» в стихах Елены Ивановой: «Мне изменяет память, но позволь/ Я вспомню всё. Сезанна звали Поль./ (…) И вспомнив, что Сезанна звали Поль, /Мне наконец своё бы вспомнить имя».

Подборка стихов Марии Кузьминой открывается стихотворением «Кукла Барби», которую поэтесса ненавидит «…За соблазнительный видок,/за руки, длинные, как грабли, / и аппетитный передок./ (…) За цвет лица белее марли, / За макияж, черней угля… / Я ненавижу куклу Барби/ За всё, чего нет у меня». К счастью, она не пользуется макияжем, чернее угля, да и кукол таких мне, слава тебе господи, пока встречать не доводилось, – но это что, намёк на негров – ненависть поэтессы к кукле оборачивается просто приёмом самозащиты. Тут и горькая ирония бессильна: «Пока я про тебя писала,/ Тебя другая прописала». Остаётся только посочувствовать нездоровой лирической героине (читай поэтессе), которая «… на внешность как корова, а языком – как попугай», на талии которой «глуп» даже тридцатилетний мамин хула-хуп. Пока что-то красивые вещи не появились». Вот и в стихотворении лауреата премии «Молодой Петербург» 2009 Веры Мелеховой, переступившей порог отнюдь не только пятого десятилетия, не удалось увидеть «красивых вещей» (не назовешь же муху из одноимённого стихотворения вещью, а тем паче красивой, скорее наоборот) – прозвучал сентенционно-назидательный приговор человечеству, по-видимому, а не только авторам сборника:

–  И нам присущи чёрточки сии:
В амбициях своих порой несносны,
Мы в жизни оставляем след поносный,
Как мухи многоточия свои!

Но этот приговор, к счастью, не относится к публикациям таких поэтов сборника, как Алексей Лебедев – интеллектуал с глубоким философским мироощущением, как простенький по тематике, но весьма образный по оригинальным метафорам поэт-лирик Игорь Лазунин:

Рассвет настроит невпопад
Сердца на разные частоты,
И наши души как пустоты 
Заполнит липкий листопад.

Впрочем, от этого лирического отступления о творчестве «литовцев» «Молодого Петербурга» пора перейти и к самому альманаху, на страницах которого, как пишет главный редактор и издатель, «есть стихи и есть о стихах, есть проза и есть о прозе» и как принято в наше демократическое время, мнение редколлегии отнюдь не всегда совпадает с мнением авторов. Предвосхищая «ужимки и прыжки» по поводу молодости авторов, главный редактор во вступительной статье отмечает: «Строго говоря, мы не совсем “молодой”и не совсем “ Петербург”, ведь “Петербург” не всегда молод». Авторы различного возраста от двух выпускников школы в недавнем прошлом (Р. Круглов и А. Лебедев) до двух «записных пенсионеров» – Мелеховой и Песлина. Двух ли? Мне показалось, что больше: тут и Алексей Любегин, и Ирэна Сергеева, и Александр Комаров, и Якоб Айгеншарф. Но дело не в возрасте, а в некой конфликтной ситуации, когда под одной крышей Санкт-Петербургского отделения СПР двумя главными редакторами выпускаются два издания с одинаковым названием «Молодой Петербург», и ни один из них не хочет изменить его, добавив какие-нибудь цифры или буквы, вроде ХХI век, как это принято сейчас многими «толстыми» журналами, ведущими своё начало от советских времён. Почему так? Игра в бренд? А нужна ли она? И прежде чем перейти к обсуждению обоих изданий, зададимся вопросом, а не перепутает ли их читатель, увидит ли разницу в деятельности главных редакторов А.Д Ахматова и А.И. Белинского? Посмотрим, посмотрим, чем порадуют молодые. Ведь молодость – это всегда бунт, революционное отрицание предыдущего (футуристы, например, призывали в 1913 году «…Сбросить Пушкина с корабля современности»). Поиск своего пути, новых форм, обращение к самым острым и животрепещущим темам, революция одним словом.

Начнём с «уникального и неповторимого» (по словам главного редактора издания) журнала Алексея Ахматова. Стихов, как это ни странно весьма и весьма немного: подборки Игоря Лазунина, Элины Леоновой, Игната Смоленского, Романа Круглова, Алексея Лебедева, Рахмана Кусимова, да ещё пара подборок стихотворений гостей альманаха – Галины Илюхиной – представительницы Санкт-Петербургской писательской организации и старшего товарища «Молодого Петербурга», уже упомянутого А.Комарова. Последний, вопреки ленинскому «учиться, учиться, учиться», несёт молодым такой завет: «…удач не предрешит заранее / Долгое пыхтенье и старание./ Ну причём тут этика, эстетика? – / Ведь у гения своя генетика», отрицая, хотя и не в полной мере, необходимость знаний. А вот это стихотворение мэтра, с моей точки зрения заслуживает того, чтобы привести его полностью:

В сосисочной, шашлычной,
Котлетной и пельменной
С закускою отличной
И выпивкой отменной
С друзьями мы сидели,
Пока не поседели.
А в редких промежутках,
Между похмелий жутких,
Мы кое-что читали…
Но это всё детали. 

Занудная эпоха:
Профкомы и парткомы
Над нами нависали…
С цензурою знакомы,
Мы кое-что писали.
Порою и неплохо.

Несомненно, не только неплохое, но и что-то хорошее было написано раньше, а вот что касается «генов гения», то, увы! не бросаются в глаза. В период же «занудной эпохи» с отменной выпивкой и отличной закуской, похоже, не так уж плохо жилось. Для большинства современных поэтов такая жизнь вряд ли доступна. Это подтверждает ещё одна гостья альманаха, Галина Илюхина: «Вот оно моё добро:/ Заржавелое перо/ Да печальный бес из лесу,/ Что толкает под ребро…».

Прямо скажем, не густо, а что касается до «лесу», то не бес ли толкнул перо поэтессы, окружению которой можно только порадоваться:

Стол гордо скуден: чай да сушки.
Сидим. О творчестве бубним.
Над каждым реет тайный нимб:
Здесь что ни гость – то новый Пушкин.

Вот бы и вправду так! Представляете, какой расцвет наступил бы в поэзии! Кстати, а как там с «новыми пушкиными» среди основных авторов, а есть ли?

Игорь Лазунин:

Ногою нашаривал брючину
Согласно ночному обычаю,
И ругань по этому случаю
Звучала не громче обычного. (…)
Что брюки! – вся жизнь наизнанку и…
…и вывернуть нету возможности.

Тоскливо, конечно, хотя и весьма приземлено, не спутаешь с тоской Пушкина Александра Сергеевича:

 		    Накуковали нам тоску!
		    Хоть убежать. Избавь нас, боже,
		    От элегических ку-ку!

Игнат Смоленский, у которого «таращится калека –идиот», а он сам «…всё-таки не бросил трубку/ С хорошим крепким матюгом» продолжает пушкинское элегическое ку-ку:

		Потерявший свой век,
		Пью с бессмертником чай.
		Я рождён не на свет;
		Я живу по ночам. (…)
                  Я задумчивый гном,
		Я малыш-старичок,
                  Я брожу, как вино,
                  Я смеюсь, как сверчок…

Не знаю, слышал ли кто-нибудь, как смеётся сверчок, но не навеян ли этот образ стихотворением Агнии Барто: «Сверчок – невидимка,/Его не найдешь./Я так и не знаю,/На что он похож». Автор тоже невидим при дневном свете, он не нашёл себя, он лишний в этом веке, его лирический герой одиноко сидит в кухне с закипающим на плите чайником, «…уставившись устало /В неба прогорающую печь». Но вот бессмертник в чае у его малыша-старичка, не робкая ли это надежда на грядущее признание? В предисловии к подборке стихов нельзя не обратить внимание на то, что Игнат Смоленский «…носит обувь без шнурков, чтобы никуда не опаздывать». Он не опоздал на страницы ахматовского альманаха. Может быть, обувь без шнурков поможет ему достичь и высот Парнаса?

Элина Леонова, судя по фотографии, самая молодая автор журнала не считает себя поэтом, а «фантомами (так в тексте – Т.Л.) , пылью, фонарным светом». Молодой поэтессе естественно писать о любви, но и здесь звучит грусть, сожаление о бренности чувств, о незначительности «значительного», переживаемого в ранней юности: «…я ничего не вспомню несколько лет спустя:/ трогательных глаголов/ кратких «лови», «зови»,/полного счастья полу– /вымышленной любви». Человек что-то может придумать в этой жизни, удивляться, ждать, но он бессилен: «…стоишь, приготовлен ко всем чудесам;/ а солнце крадётся к далёким лесам,/ и насмерть сжигает, и гаснет». Это настроение печали в общем-то в женских незначительных стихах автор выразила словами: «Все мы теперь – разлука»:

                  Ничего не вернуть, повторяю.
                  ты стоишь посредине двора, 
		а в зрачке, глубиной притворяясь,
		вырастает сквозная дыра.

Роман Круглов – студент педагогического университета, уже проявивший себя редактором упомянутого сборника «Красивые вещи» с позицией лирического героя «жить кувырком», сегодня предпочитает «минералку» «чекушке»: «организм сегодня на просушке, /Как Летний Сад». Весьма остроумно, оригинально, и, можно сказать, весьма полезно. Его лирическому герою хочется признания его заслуг, «Чтобы видели все, что силен и смел», но при этом «…Чтобы не думать, не знать, не помнить/ Себя». Не думать? Что это значит? Неужели так устарел для молодых поэтов афоризм Декарта: Cogito, ergo sum (мыслю, значит, существую)? Не знать? Что же не хочет знать поэт, будущий педагог, так сказать, «сеятель знанья на ниву народную»? Жизнь, литературу, историю страны, национальную идею? Ответа нет, а вот воспоминания остались:

		Старый сор в карманах памяти:
		Встречи, словно пробки от вина,
		Впечатлений ярких фантики,

		Мятая десятка бывших жён
		(Кто же знал, что обесценится?)… 

Сии откровения о «мятой десятке бывших жён» уж никак не назовёшь «лирическим ку-ку», это даже не горькое есенинское: «Наша жизнь – простыня и кровать, наша жизнь – поцелуй, да в омут», а просто цинизм. И перейдя от «возвышенных» чувств, поэт, настраиваясь на философский лад, формулирует идеологию постперестроечного поколения:

	Когда в кошельке не найти ни рубля, ни копья,
	Тогда понимаешь, гуляя без дела день целый,
	Насколько сознанье зависимо от бытия:
	Отсутствие средств означает отсутствие целей. ( Курсив мой –Т.Л.) 

Нужно, конечно, отметить, кроме таланта поэта, выплеснувшегося в этом философско– афористическом стихотворении, в качестве положительного момента, что автор стоит на материалистических позициях, но общий вывод печален. Рыночная идеология уже поразила раковой опухолью мозг молодёжи: «Печально я гляжу на наше ( Ваше –Т.Л.) поколенье». Впрочем, и Лермонтов тоже так «глядел».

Алексей Лебедев, представленный в альманахе сначала серьёзной критической статьёй – раздумьями о предназначении поэзии продолжает критическую нить и в стихах:

	Ну, ладно бы только перья ШАРИКОВЫМИ сделались,
	А нынче и вся поэзия от Полиграф Полиграфыча… (…)
	Полиграфичность творчества пахнет обычной пошлостью,
	Пахнет собачьим сердцем, или же сучьим потрохом. 

Вот так по-постмодернистки прямо и соединились в этом стихотворении Булгаковский Шариков с коктейлем «сучий потрох» В. Ерофеева ( «Москва-Петушки»). Что же касается поэзии, то не вся она от П.П., есть и приятные исключения: и в плане образного лирического видения мира:

		Ты молчишь и смотришь изумлённо,
		Как внизу, разлегшись по-кошачьи,
		Мягкий, львиногривый бор зелёный,
		Солнышко подбросил, словно мячик,

и в плане русской идеи – неизбежности возмездия за содеянное, это не суд бога, это суд славян:

		Вот судный день подкрался, словно тать.
		Сам православный Бог, Творец вселенной,
		Дрожит в углу, узнав – свершился суд.
		Его поймают и военнопленным 
		Навеки в лес к славянам увезут.

Как говорится в одной русской пословице, эти слова, да богу в уши. Но хочется надеяться, хотя поэт (а это цитаты из стихотворений А. Лебедева) с юмором отмечает, что: «…Царей, богов, так просто презирать,/Но как же сложно зайцев не бояться». Юмор – это ещё одна из сильных сторон поэта-философа как по образованию (философский факультет «большого» санкт-петербургского университета), так, похоже, и по призванию. А современной молодёжи остаётся только «офигенная фига» в кармане как единственная идейка выразить протест: «Фига, вот знамение печали, / И не суйся, рылом не дорос./ Я не тот, кем вы меня считали,/ Я же многоточие… вопрос…/ Над моей могилой (кстати, мигом)/ Вырастет, нарушив естество, / Фиговое дерево… Но фигу/ Вы плодов получите с него!». Юмор, несомненно, позволяет выстоять в этой жизни, но, увы! не придаёт оптимизма (хотелось бы видеть не только тьму над Россией, но и лучи света), хотя появление таких поэтов как Алексей Лебедев радует.

Рахман Кусимов. Поэт – лирик, а цитируя его стихотворение, можно сказать и переводчик, который «…касаясь бумаги едва / на живой переводит язык/ ненаписанных текстов слова». Его тексты написаны, и в них: «Не совесть, не Бог, а другой человек/ становится нравственным императивом». Приятно отметить, что этот «другой человек» и честен, и неподделен, и прям и заставляет лирического героя посмотреть в глубины своей души, увидеть там что-то бутафорское, но исходная посылка, в которой совесть появляется с отрицанием «не», настораживает. Бутафория-бутафорией, а совесть должна оставаться совестью как и собственное EGO человека, если он, конечно человек. Трудно не согласиться с нравоучениями вроде: «надо меньше пить и больше спать», «…правила связи легки:/ не говори в телефонную трубку,/ если гудки», – тривиально. Да и «лирические ку-ку» нет-нет да проклёвываются лирическому герою в обществе потребления: «впрочем, ничего уже не надо». Автор хранит верность футуризму начала прошлого века, отрицая знаки препинания, заглавные буквы и прочие ненужные символы. Быть может, это выражение протеста молодёжи или поддержка последних инициатив Думы по избавлению будущих поколений от давящих на душу «ограничений свободы»: теперь за два часа в неделю изучения русского языка в школах мы и не такое увидим в ближайшем будущем…

Впрочем, (в отличие от Р. Кусимова, запятая заняла подобающее ей место) от лирического отступления о судьбах будущих поэтов, безграмотных a priori (по милости депутатов госдумы), вернёмся к страницам «уникального альманаха». Там есть ещё и молодёжная проза. Молодёжную прозу открывает Роман Всеволодов, член СПР, который руководит секцией прозы «Молодого Петербурга», деля её по жанрам с А. Ахматовым. Небольшая повесть «Учительница рисования», несколько раньше опубликованная в журнале «Аврора». И опять душевный смог, мерзости жизни, беспросветное и тоскливое одиночество, которое набрасывается на героиню прямо с порога, снова эти «лирические ку-ку» только окрашенные блёстками технического прогресса: «Я дала объявление на сайте знакомств. Я стыдилась того, что живу одна… (…) Мне написали по объявлению. Три человека. Я встретилась со всеми тремя…(…) Я чувствовала себя проституткой. Только те продаются за деньги, я – за надежду не быть одинокой. Ради этой надежды я могла спать с кем угодно…». Вот так-то, ни больше и не меньше, видится автору мировосприятие молодой учительницы рисования. А её предшественница по рисованию «…из школы ушла, потому что у неё заболевание венерическое обнаружили», да и намекает автор устами одного ученика, что не только учительницы рисования, вот и с учителем математики, единственным холостяком в школе, надо быть осторожнее… Директору же школы не нужны лишние скандалы, она еле удержалась на своём месте из-за истории с венерическими заболеваниями, она не сомневается ни в чём, и – штрих школы сегодняшнего дня – предлагает угостить учительницу рисования: « А у меня тут и коньячок есть. Давайте я вас угощу. (…) Вы меня простите, но педагог из вас никакой. Фотографии по стенам. Преподаватели о вас ни один доброго слова не сказал». Таким представляется автору и инфантильная учительница, предложившая подросткам нарисовать солнце, и весь педагогический коллектив. О «злом мальчике» и говорить не приходится, об этом написал ещё Чехов, правда, в отличие от Р. Всеволодова, того «злого мальчика» ждало возмездие. А здесь? С какой целью написан этот рассказ, для какой читательской аудитории? Что это, месть «злого мальчика» ненавистной школе с ненавистными учителями, так сказать, ком грязи на прощание: «Вот они какие, макаренки нашего времени, полюбуйтесь!». Или это алгоритм программы поведения для школьников: замочная скважина, грязь, издевательство… Или автору просто не повезло со школой. Такое тоже возможно. А что до темы школы, школы в широком смысле, она отнюдь не нова, от «Очерков бурсы» Н.Г. Помяловского (1863) , «Педагогической поэмы» А. Макаренко до «Сибирской учительницы» экс-диссидента и постмодерниста Виктора Ерофеева, который «в детстве не знал, что женщины занимаются онанизмом», а позже, воочию убедился и в том, что лесбийская любовь не чужда учительницам. Правда, в этом рассказе (рассказ в стиле non-fiction) учительница «… ездила по городу на велосипеде (…), и ученики оглядывались на неё. Ученики объяснялись ей в любви…(…)

– Я терпела до последнего. – Она сделал паузу. – До последнего звонка.

Как только он раздавался, ситуация менялась».

Пошлость? Пожалуй, нет. Всё-таки какие-то нравственные ограничения у этой сибирской учительницы сохранились. Есть надежда. И этот финал в рассказе бонвивана В. Ерофеева (в сб. «Свет дьявола», изд. Зебра Е, М., 2008) звучит почти оптимистично в отличие от размазывания соплей по стенам школы в рассказе из ахматовского альманаха, в котором Р. Всеволодов так формирует кредо молодёжи в решении вопроса отцов и детей: «Для старшеклассников взрослые – это те, кто мешает им жить». Так что, старшее поколение, – а персонально учителя – не мешайте жить юным бизнесменам и бизнес-вумен, а не то и не такое услышите: об учителях – в преддверии года учителя, о врачах, писателях, критиках… и т.д., и т.п. …

Рассказ Веры Мелеховой «День рождения», не знаю дебют ли это ветерана-поэта на сей раз в прозе, или нет, скучен и тривиален, этакая бытовая сцена в коммунальной квартире с хэппи-эндом. Для альманаха, претендующего на уникальность, слабовато.

Антисуицидальное творение Киры Грозной «По собственному желанию…» реалистично настолько, что производит впечатление отчёта профессионального психолога о своей повседневной работе. И если литература «нон-фикшн» по определению не является художественной литературой, даже если она написана остро и художественно, то тем паче, что можно сказать о произведении, с такими текстами: «… в условиях, приближённых к экстремальным, весь мировой профессионализм и этика психологов отдыхают», или «В ходе служебной проверки я лично писала анализ (мочи или кала? Курсив мой –Т.Л.) “несчастного случая”…», хотя есть и положительные моменты в этих трагикомических ситуациях: «… жив, паскуда. Прибывшая “скорая помощь” сделала ему клизму и промывание желудка. Правильно. Лучше попасть в сортир, чем в морг ( Какая свеженькая мысль! А какой язык! Не правда ли весьма оригинально и художественно? – Т.Л.) (…) Зато мы с Витькой свидимся и попьём пивка».

Взглянула на оборот титульного листа альманаха: вроде бы всё на месте: есть и представительный редакционный совет, есть и редакционная коллегия, есть и главный редактор, есть и… Но авторское право неприкосновенно: теперь не принято править материалы за исключением очевидных ошибок.

Вот Андрей Демьяненко и задал сакраментальный вопрос: «Мир держится на ошибках?». Вопрос тем более серьёзен, что речь идёт о юморе, да и написана небольшая миниатюра в юмористических тонах. Юмор, как известно социален, и для каждой возрастной или национальной группы индивидуален. Вот и автор, кстати редактор журнала «ВокзалЪ», демонстрирует образчик юмора на примере опечаток в его фамилии. Чтобы подчеркнуть, как он «юморит» опечатки называются «очепятками» ( Ой, смешно, ну просто умора!). Кстати рубрика «очепятки» появилась лет пятьдесят тому назад в журнале «Крокодил», органе официальной советской юмористики и разрешённой сатиры. А уж эволюция фамилии Сталина (для сведения автора, не фамилия, а псевдоним) – это уже прямо-таки космический юмор: Сталин – Салин – Стадин – Сралин. Вот в этом месте для тех, кто ещё не понял, нужно смеяться, причём желательно, чтобы зазвучало не нежно-виртуальное «хи-хи» пелевенской Акико, а зычное ГЫ-ГЫ нашей «юморной» молодёжи, «оттягивающейся» под крылом «Молодого Петербурга»! Автор юморит по поводу Сталина. А как насчёт эволюции фамилии что-нибудь вроде Путина, например: Путин-Пукин-Тукин и даже (Сукин!). Рискнул бы? Посмел? Нет, надо писать только о том, что разрешено и, следовательно, безопасно. Да и редакционный совет едва ли пропустил бы такое «богохульство»?

Молодёжная проза тяготеет к сказочкам, красивой жизни, праздникам, гламуру, встречам в кафе, шампанскому, изысканным приглашениям «на поздний ужин при свечах, чтобы игриво отказаться и согласиться вновь» (Юлия Вереск), одним словом, на «Шизнь в раю» с горьким шоколадом и коньяком натощак (Елена Качаровская). Тематика, мягко говоря, не то, чтобы ах… Где же серьёзные проблемы, философские раздумья о прогрессе, судьбах родины, национальные идеи, о смысле бытия? Молодо-зелено? Да не то, чтобы и очень молодо, если взглянуть на паспортные данные. Впрочем, так называемой художественной прозы в альманахе негусто, так что вряд ли творения отобранных авторов отражают весь спектр молодёжной прозы. Раздел прозы в альманахе сопровождается сначала вопросительным знаком, а затем редколлегия в безмерном восхищении ставит восклицательный знак: ПРОЗА! Но это весьма спорно.

А вот чего с избытком, если не сказать с переизбытком, так это критики, и в этом альманах, несомненно, оригинален, и, возможно, уникален. Критикует все, критикуют всё, критикуют всех. Хотя критика критике рознь. И если тройное прочтение «Невы», написанное по заказу для журнала «Аврора» и уже опубликованное там, вновь появляется и в этом альманахе, то читатель надеется увидеть серьёзный критический разбор произведений журнала. А что же он видит? Реверансы перед журналом неких неизвестных критиков, преимущественно спрятавшихся под псевдонимами. Например, Игоря Ползунина (кого-то напоминает мне этот псевдоним?) очаровывает «эротическая непосредственность лирической героини Елены Орловой: “О чём я? Милый, ты как будто/ Псалтырь к заутрене не слушал –/ Даёшь вещицу на три буквы/ Не постесняйся дать и душу ”. Какая милая…ПОШЛОСТЬ «невинной» поэтессы, которую «… черёмуховый дым/ Вставляет лучше кокаина». Трогательное, образное выражение любви к природе? Или речь идёт об отравляющем газе «черёмуха». Этот газ уж точно «вставит», так вставит. А вот как сочувственно оценивает критик прозаика Кирилла Рябова: «Кирилл не моралист, он художник» и подтверждает этот взгляд художника цитатами из произведений: «Смотри-ка, – сказал я. – Дохлый мент..» или «Кожаная жопа – так называли безногих инвалидов…». Действительно, какие образы! Критик воспринимает их как игру, в которую читатель будет вовлечён в ожидании ещё более ярких портретов современников. Но, во-первых, игра ли это? Если игра, то нужно признать, что весьма интеллектуальная! А во-вторых, будет ли читатель читать вот эти рассказы в «антиэстетическом» стиле после такой рецензии или «обомлеет» непосредственно от неё?

Есть в альманахе, в котором критика, «околокритика» и литературоведение занимает процентов семьдесят объёма, интересные глубокие статьи Алексея Лебедева, Ольги Земляной, упомянутого Алексея Горенко. Но это, пожалуй, и всё. Естественно, а как могло быть иначе? Есть восторженная статья Людмилы Петербургской («по стилю мне показалось, что под этим псевдонимом выступила на сей раз Людмила Московская, но кто знает, откровение ли это?) о сборнике авторов «молодящегося» Петербурга «Красивые вещи». Пожалуй, самое интересное в ней – кокетливое упоминание о том, что «…нельзя обойти вниманием творчество таинственного Алексея Горенко, любимого ученика А.Ахматова». Конечно, нельзя. Да вот таинственного ли? В «Красивых вещах» есть красивые фотографии всех авторов, в том числе и любимого учителем Алексеем ученика Алексея. И едва взглянув, вдруг понимаешь, что оба Алексея тождественны друг другу настолько, что и криминалистической экспертизы не требуется. А вот над тем, что Алексей сам себя любит, лучше не задумываться: мало ли к каким «ональным» выводам придёшь в наш аморальный сексуально раскрепощённый век.

Вернёмся лучше к «уникальному» альманаху. В нём есть статья о президенте Литературного фонда «Дорога жизни» Д. Мизгулине, в творчестве которого, по мнению Максима Грановского, «…открывается настоящий путь человека. (…) От человекобога к богочеловеку». Впечатляет! Правда, как-то сразу приходит на ум пословица о том, что музыку заказывает тот, кто… Впрочем, она общеизвестна.

Несколько страниц занимает хроникальный материал о различных ЛИТО, возможно, небесполезный в смысле рекламы или пиара, но мне как читателю они показались малоинтересными.

Закончив читать альманах (объёмом 304 страницы), захотелось найти ответ на вопрос, чем же он уникален? Вроде бы всё как у всех: стихи, проза, критика, хроника, литературоведение, статья о премиях. Может быть фотографиями? Не в каждом журнале или даже альманахе увидишь фото автора (Елены Ивановой), где она показывает язык читателю, причём язык не в виде змеиного жала, что для критической статьи было бы, по крайней мере, понятно, а в виде лопаты. Про заболевание акромегалией думать не приходится, рановато, а объяснять только этой фотографией «уникальность» альманаха – как-то мелковато. И вдруг я поняла. Уникальность этого альманаха в игре : «Что наша жизнь? Игра! Добро и зло одни мечты…», – восклицают вслед за Пушкиным и, по-видимому, вторящем ему Ахматовым-Горенко, авторы молодящегося Петербурга. И начинают играть в угадайку, весьма популярную в советское время радиоигру: «Угадайка, угадай-ка, – интересная игра. Собирайтесь-ка, ребята»: – в альманах играть пора. Вот и играются молодые и не слишком молодые петербуржцы в псевдонимы или «по-нынешнему, по-инетовски» в ники и неймы. И появляется в одном номере Евгений Антипов и Антип Евгеньев, Кирилл Бурлацкий и Бурлюк Кириллов, Игорь Лазунин и Игорь Ползунин, Роман Круглов и Роман Геометрический, Игнат Смоленский, Игнат Волковский и Игнат Карповский, Алексей Лебедев и Алексей Кряква, а ведь есть ещё и Рассказ Квадратов! И вспомнился мне старинный анекдот. Корнея Чуковского спросили: Почему, когда вы пишите хорошие произведения, вы подписываетесь полностью – Корней Чуковский, а когда плохие Корнейчук? Не в этом ли дело? Или – в другом? Ну, подпишись все игроки собственным именем, и что бы было? Оказалось б авторов всего ничего, раз-два и обчёлся. А так сразу представляются мощные ряды молодых петербуржцев, с перьями наперевес покоряющими литературный Парнас санкт-петербургского отделения СПР. Игра продолжается, но это не «Игра в бисер» Германа Гессе, это игра в постмодернизм. А здесь есть недосягаемые, непокорённые высоты, повыше Эвереста, в лице Виктора Пелевина с его потрясающим воспроизведением современности в «Empire V» или блистательнм эссе «Олигархи на карте родины». Таких искромётных взлётов сатиры вряд ли мы увидим когда-нибудь в альманахе «молодой Петербург 2009» ( твёрдый переплёт, чёрная обложка с золотым тиснением и золотой маской льва, пытающегося выбраться за рамки… А какие рамки, это пусть решает читатель самостоятельно).

Правда, по ассоциации со стихами Веры Мелеховой о «поносном следе» вспомнился мне наш великий соотечественник:

		Я не парю – сижу орлом (молодые петербуржцы сидят под Орлом –Т.Л.)
		И болен праздностью поносной.
		Бумаги берегу запас,
		Натуге вдохновенья чуждый,
		Хожу я редко на Парнас,
		И только за большою нУждой.

(Окончание следует)