Комментарий | 0

Дневной дозор ночных тетрадей (11)

 

 

 

Третий сезон. Лето

 

         1

Обычно нравственное падение людей и мира связывают с падением веры в Бога и в богов. Но нет ли тут как раз обратной зависимости: не потому ли утрачена вера в Отца (в ней идея наследования, традиции и покорности) и в его Закон, что люди стали грязны, циничны, порочны? Не ведет ли сама по себе душевная чистота в царство Божие? Не есть ли чистая душа и дух праведности – вне всяких идеологем и фантазий Господне царство? Не перекрывает ли душевная грязь все пути и все контакты с вышним миром? Так что суть вовсе не в слабости "религиозной пропаганды" и не в "усталости" поколений от одних и тех же мифов, а в том, что грязный человек автоматически перекрыл себе все пути к священному.

 

         2

Когда меня настигнет просветленье,
я не замечу твоего волненья,
всего, что мучает тебя и возмущает.
Замечу только рябь, что в чашке чая.
Почти недосягаемый для пены,
я буду в искусе судьбы мгновенной.
Но даже то, что я увижу третьим оком,
останется со мной одним до срока.
Суть одиночества – вот то, что вдруг наступит.
Не то, конечно, что нас мраком тупит.
Другое одиночество: прозрачность,
невозмутимая тишайшая ишачность.
Прощайте, респектабельность и важность!
За нужностью гоняйтеся же, други!
Прощай надежд и строк многоэтажность,
я пропаду в гиперборейской вьюге.

 

         3

Как-то я написал одному приятелю-отшельнику: "Один молодой человек пристает ко мне с вопросом, что такое медитация, поскольку на эту тему горы книг, а он их читать не хочет. Что мне ему сказать?" Он мне ответил: «Медитация? Да, как состояние или как путь к освобождению. Текущая река – в медитации. Стрижи надо мной – в медитации. Мой кот медитирует непрерывно, поскольку не сориентирован на мои идеалы. Но как способ для нас, способ прорыва она сомнительна. Смысл любой "исцеляющей" человеческой медитации – преодолеть блок воображаемого представления о реальности, о "мире", а не добавить к этой стене еще одну "практику", еще одно "приобретение". Убрать заглушку из ушей и глаз. Избавиться от бóльшей части культурных фильтров. Вот почему здесь нужен "взрыв понимания", а не тренировка в борьбе с мыслями.

         Медитация (скажи ему) есть возврат (временный) к абсолютной наивности вúдения и слышания; к наивности ангела. Но суть её в том, чтобы целью видеть именно постоянство медитации, то есть возврат в обыденное как в священное. И тогда полностью уходит меланхолия тоски по "новому", "чрезвычайному", "замечательному". И доведись поставить рядом "обычное" и "чрезвычайное", они бы ровным счетом ничем не отличались в восприятии.

         Вот почему идея изначальной пустоты (шуньяты) есть указание на чистоту абсолюта, на его незахламленность образами и фантазиями. Абсолют, креатор Всего, мировая Всеполнота для нас есть пустота, т.е. чистота, невинность, несоблазненность обладанием (иллюзией обладания) и привязанностью к вещам (жадностью, иллюзорным чувством самости, из этого приходящим). Когда убираются заглушки, творимые культурой и цивилизацией, то во все наши шесть органов чувств (все шесть видов сознания, включая разум) врывается Абсолют, его священный свет. Некая сила выталкивает нас из субъективного актерского мира, и мы становимся бытийны».

 

         4

Снова всматриваюсь в метод приближения к реальности, оглашенный Буддой Гаутамой в беседе с просветленным учеником Субхути (непросветленный не поймет речи просветленного). Переведу одно из объяснений Гаутамы с абстрактного на более простой язык. (Всякое понимание есть перевод). Будда говорит по сути вот что. "То, что известно как дерево, на самом деле есть не-дерево; вот почему оно называется деревом". Называние есть способ укрытия истины. (Изгнанные в язык, мы стали его заложниками, а он в свою очередь нами манипулирует). В понятие "дерево" сообщество включило сумму измышленных "знаний" о неизвестном предмете. Его пригвоздили словом и бросили без внимания, оприходовав. Но на самом деле что это такое, называемое деревом? Неведомо. И в этой неведомости суть. Вот почему дерево есть не-дерево. И слово "дерево" есть всего лишь прикрытие того факта, что это не-дерево, т.е. таинство. Хотя и это моё "поясняющее" слово – фальшь и обманка.

       Это, конечно, первый слой, но и он уже для нас достаточен, чтобы понять, чтó означает мирское многоглаголание, лишенное внимания к тому, что стоит за словом. Слова ловят иллюзию. Конечно, Будда и Субхути говорят о более серьезных вещах. Существует представление об "истинном понимании". Но это самодовольный шаблон. На самом деле "истинное понимание есть не-понимание". Понимание – за пределами самодовольных захватов. А почему? Каков корень этой кротости и чистоты? В чем он? В том, что подлинный человек очищает своей сознание от источника захватов и присвоений непостижимой реальности: от понятий "я", "личность", "существо" и даже "душа". (О, бедные-бедные поэты!) Просветление как раз и заключается в свободе от всех понятий, то есть в прямом касании непостижимых, но воспринимаемых иллюзий, бесконечно более реальных, чем иллюзии словесных наклеек.

       Будда показывает Субхути, как реально работает механизм свободы от идеологического словесного плена. Он рассказывает ему случай из своей кармической жизни-судьбы. «Субхути, в давние времена, когда царь Калинги разрезáл мое тело на куски, я не имел ни понятия "я", ни понятия "личность", ни понятия "существо" или "душа". Почему? Мое тело было расчленено конечность за конечностью, сустав за суставом, и если бы я имел тогда понятие "я" и другие названные понятия, то во мне бы пробудились гнев и злоба. Субхути, я помню, как в одном из своих пятистах перерождений я был риши по имени  Кшанти, и в те времена у меня тоже уже не было ни понятия "я", ни понятия "личность", "существо" или "душа"...» Риши – поэты тех святых эпох, когда рождались Веды и Упанишады. "Кшанти" означает "терпеливый".

       Состояние, которое описал Будда, мы называем освобождением от оков эго, хотя в сущности плохо понимаем, откуда рождается сама эта тюрьма. Будда намекает ученику на исток этой таинственной порабощенности.

 

         5

Похоже, что мы были некогда отчуждены от Бытия и поселены в эон, где Бог вместо себя, вместо прямого общения дал нам условную форму: словесную речь, то есть прагматическую матрицу интеллектуальных проекций вместо интуитивно постигаемой живой плеромы.

         И все же возможен способ постижения – путем непосредственного вслушивания и созерцания дословной целостности. За счет реанимации (она происходит сама чудесно-внезапно) "пришибленных" и почти отмерших иных способов внимания и интуиций. Слово при этом постоянно берется в скобки или в кавычки как отдельная измышленная концептуальность.

       Здесь дело вовсе не в том, что (как любят говорить нынче поэты) надо вслушиваться в то, что между словами или за словами. Там тоже царство концептуальных оттенков и аллюзий. Вся словесная матрица берется в скобки или в кавычки как измышленье определенного типа идеологизации сознания. В этом смысле не только последний этап нашей цивилизации погружен в симуляции и симулякры, но весь глобальный цивилизационный проект.

 

         6

Однажды попросили привести пример трансцендентальной речи, с помощью которой общались люди саттьи-юги. (Да и ныне с ее помощью общаются просветленные). Пример всем известный: двое любящих. Они молчат, и в это время они беседуют друг с другом. Пример многозначительный.      

 

         7

Одна из очередных великих глобализаций началась после того, как учению Христа, обкорнав его и "приодев", придали универсальный характер, захотели на всех без исключения землян одеть один мундир. Именно в этот момент произошла колоссальная профанация.

 

         8

А кто-то непричастен к нашей речи.
О, как его глаза тоскуют.
Он несказáнностью живет,
в нем внутренние встречи,
как та красавица-гречанка, что рискует
на моле просидеть остаток жизни,
громадный, богу принадлежный лишь, остаток.
Она молчит и слушает и смотрит,
как мир прохладен, временами сладок,
в нем миллионы рыбок и облаток;
но весь он примыкает только к морю.
 
Глухонемой художник в мире сказок.
Как смотрит он в мои глаза пустые,
где сплошь симфонии разыграны звучаний.
Он чертит линии священно-золотые,
не понимая святости молчаний.
 
Молчит гречанка и молчит художник,
меж ними я хожу, раб тыщи смыслов;
а замолкая, вдруг вхожу в источник,
где бог фонем, молитвенно неистов,
колеблет детства мой вневременный треножник.

   

         9                   

Чувство формы – не факт ли это двусторонней дрессуры? А если появляется глубокий человек с иным чувством формы?

 

         10

Что могут построить омраченные люди? Мрачную тюрьму своих похотей.

 

         11

Интеллектуалы почти всегда не видят того, что есть. Действительность у них всегда виновата. Она недостаточно хороша. А сами они ‒ хороши. Таков политик и поэт Е. Р. из Екатеринбурга, говорящий (если интернетовские слухи не обманывают) выпускникам  школ: уезжайте за границу, вы слишком хороши для этой страны. (А может, думаю я, совсем наоборот: родина слишком глубокие духовные задачи ставит перед ними, оболтанными щенками-котятами капитализма, настолько глубокие, что они легко цепляются на крючок бегства?) Таков был Ленин. Таков весь перманентно революционный класс. Он живет в «идеальных» проекциях, то есть в проекциях своих идей и занимается чем угодно кроме одного-единственного дела, которое заповедано каждому: оставаться недовольным собой и трудиться денно и нощно над своей душой. Интеллектуал придумывает мир как рациональную парадигму и навязывает ее тому, что есть. Вместо того, чтобы ощущать себя пустотой, он рассуждает о пустоте.

 

         12

Я понимаю поэзию нищеты и бедности, но поэзия богатства – вне моего понимания. Поэзия лесной хижины мне понятна, а в шикарных дворцах и поднебесных соборах я не чувствовал ничего кроме ошеломленности чудовищными претензиями самовосхищенной и амбицозной самости. Бегство прочь от ландшафта места рождения к ландшафтам прославленным подобно утрате влечения к бедности, где скрыта дверца в сакральное измерение нас самих.

 

         13

В одной старинной китайской книге прочел: «Ни одна душа извне не способна управлять нами изнутри; когда мы это осознáем, придет свобода».

 

         14

Живем повторными озарениями. Предрассудок ли – родина? Вот у Экхарта: «Какой бы жалкой ни была наша жизнь, но если мы внемлем ей как самому Бытию, она превосходит всё, чем жизнь когда-либо могла гордиться... Самая ничтожная вещь, увиденная в Боге (= в Дао), лучше откровения ангела». В иных случаях Майстер Экхарт называет настолько "простейшее существо" как вошь. Вот почему родина начинается с самого "жалкого". И уж точно не с восхищения.

(Продолжение следует)

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка