Онтологические прогулки

Второй сезон. Лето.

         1

Лучший язык, лучший стиль? Когда он не только не бросается в глаза, но незаметен, и ты весь в содержании. Так одевался аристократ. Но светская львица кричит каждой деталью и каждым аксессуаром.

         2

Мой друг по переписке, талантливый физик В.М., живущий за кордоном, в одном из писем 2011 года привел мне некоторые расистские высказывания Иосифа Бродского за пределами его стихов. Правда, отталкивался он от фигуры Льва Лосева, американского подданного: «...В не столь давнем интервью покойный поэт-эмигрант Лев Лосев (сын советского поэта Бенедикта Лифщица, старший друг Иосифа Бродского и т. д., и т. п.) откровенничал: "Я ... даже среди друзей считался чересчур радикальным – ссорился с ними, например, из-за бомбардировок Югославии, которые я-то одобрял и до сих пор не раскаялся..." <...> Не отстаёт от Лосева и „гениальный” Бродский, уже объявленный в „общечеловеческие пророки”. Вот одно из его "людоедских" по моим ощущениям высказываний в  интервью 1990-го года: „... полагаю, что исламское понимание мироустройства – с ним надо кончать. В конце концов, наш мир на шесть веков старше ислама (это он от имени христианства, а значит и всего Запада, хотя никто его об этом и не просил – В. М.). Поэтому, полагаю, у нас есть право судить, что хорошо, а что плохо”.  А вот другое – уже о нашей с Вами стране –  в интервью британскому журналу „Обзервер” почти за 10 лет до первого: „... Почему бы нам прямо сейчас не заключить Советы в объятия (смертельные, конечно – В. М.), покуда мы не остались смотреть вслед уходящему поезду? Но идущие в будущее поезда останавливаются в концлагерях или у газовых камер...” Ну что ж, в 1991-м году так заключили Россию в объятия, что вырвется ли она когда-нибудь из них?.. »

         Но, вообще говоря, тонкая пыльца высокомерия, граничащего с расизмом, лежит и на стихах Бродского, о чем я уже писал, и дело не столько в том, чтобы ему лично это шло, а в том, что евро-американский истеблишмент "заключил его в плотные объятья" и не принять философию этого мира Бродский, видимо, не смог, даже если сомневался.

         3

Странным образом даже Платоновы пещеры и мантры Бёме превращаются под пером поэта-материалиста в каменные пирамиды, пытающиеся увековечить человеческую тленность. Душа такого поэта пытается наполнить себя бесчисленностью материальных вещей, превращая в вещи даже дуновение ветерка в вечерней священной роще или взгляд любимого человека. Поэт-материалист не понимает и не чувствует, что источник всякой красоты и очарования – наша душа, которая и есть эпицентр всего так называемого видимого и так называемого невидимого. И не только эпицентр, но вся площадка и весь окоём вселенной, внутри которой вещи возникают и истаивают словно в магическом сне.

         Поэт-идеалист пишет красками на белом холсте своей души; вот почему абсолютная чистота холста так метафизически важна. Что же он пишет? Да, он пишет свое волнение, свой трепет, свои догадки и свою печаль, свои сомнения и свой тишайший нескончаемый экстаз. Да, поэт это суфий. Он подтверждает кому-то (кому?) своё бытие, пытающееся быть равным Бытию. А если не равным, то – синхронным, единодуховноритмичным. Пульс-в-пульс. Зачем? О, это великое зачем. Оно бездонно как все моря всех планет.

         4

Зрелище гниющего, смрадного мира (социальной парадигмы, калечащей природу) было бы непереносимо, если бы не ясное понимание, что он – иллюзия, игра феноменов, подобная пузырям на воде в непогоду.

         5

Люди не выносят искренности. Искренность другого существа для человека непереносима. Отчасти поэтому мир утонул вначале в наполовину-искренности, потом – в четверть-искренности, а потом во лжи: почти постоянной и беспробудной. Была бы для человека переносимой искренность человека-ангела? Едва ли. Здесь какие-то фундаментальные препоны. Несовпадения контекстов, когда, скажем, благой порыв кажется другому человеку высокомерием или наглостью или разнузданностью. Утрачена некая таинственная основа для искренности. Это, возможно, и есть одна из сторон бездны "грехопадения".

         6

Нас угораздило оказаться при конце времен или иначе: в эпицентре конца Света. Конца духовного света, который в нас истощается и меркнет. Разве могли бы все эти демоны материальной силы и неофашистского миропорядка посягнуть на Божье царство в душе, если бы оно в нас не было отторгнуто и придавлено материальными страстишками и похотишками? И всё же по всей матушке-земле еще столько человеков с душой. Неужто они позволят Зверю клеймить себя? Не думаю. Ведь борьба в Божьем мире идет не за рынки сбыта и источники сырья, а за каждую душу; только она, только её история входит в космическую мистерию. А исторический процесс, смена социальных тарахтений – всё это тлен и мусор, человеческая шелуха, барахтанье големов: из глины в глину.

         7

Мой сын, еще мальчонкой, как-то сказал мне: «Почему я должен любить Францию (а он учился тогда во "французской" школе), если француз убил Пушкина? Разве мы убивали величайшего французского поэта?..» Да, мышление мальчика было элементарно. Но это не мышление, а чувствование. Ребенок не хотел быть абстрактным человеком абстрактной культуры, говоря себе, что русского поэта Пушкина убил, мол, просто человек, некий прохожий вроде Мартынова. Но я-то ведь знал, что в спальню русского поэта влез (может быть и не хотел: действовала ведь там французская парадигма сознания, которую русские полу-приняли, полу-не-приняли) будущий суперуспешный западный чиновник. Как оказалось, без грана поэзии в широкой груди. Западный ловкач. Рассказывают: как-то в своем кругу он, как всегда обольстительно улыбаясь, сообщил, что благодарен судьбе за ту дуэль, ставшую для него трамплином. Ибо иначе, мол, закончить бы ему жизнь где-нибудь в русской глуши в чине полкового командира. (Он благодарил бога за своё убийство Пушкина!) Затем невероятный эпизод: это "орудие судьбы" заперло свою младшую (от Екатерины Гончаровой) дочь в сумасшедший дом (до конца ее дней). "Сумасшествие" началось с того, что она выучила русский, влюбилась в поэзию Пушкина, почувствовала себя русской и стала донимать отца вопросом: «Папá, зачем вы убили Пушкина?..» Вероятно, она ждала от него покаяния, а вместо этого увидела гнев и отторжение. Да, наполовину русская девочка сошла с французского ума, и этого ей Запад в лице "барона фон" (знатность, купленная за отдание себя Геккерну, не скрывавшему своей любви к абсолютному красавцу Дантесу, равно и сущности заключенного с отцом Дантеса торга) не мог простить.

         Кажется, вполне установлено, что "грамоты рогоносцам" рассылались из кружка совсем юных русских аристократов, который возглавлял сей гей: барон Геккерн. А ведь барон был при важной должности и бросил тень не только на русского гения, но и на русского царя. Это был один из самых горьких случаев самоотравления России западничеством. А сколько этих самоотравлений было еще впереди... И боюсь, несть им конца.

         Народ претерпевает свою карму? Или суждено русским истлеть в новейших добровольных ассимиляциях?.. Или уместно тут вспомнить закономерность, подмеченную Симоной Вейль: множество кротких и "лапотных" этносов на земле было уничтожено этносами-асурами, "высокотехнологичными". Самостийная энергетика русская почти выбита непрерывными западными вторжениями. Военными и ментальными. Принципом интернационализма. Впрочем, мировой технологизм (этот новейший асур) решительно жаждет полностью разукоренить человека на земле. К тому всё и идет. Дураки радовались легкости порханий. Вот и дорадовались. Нет на нас Лао-цзы.

         8

Будущий третий патриарх чань Сэй-цзань (6 век) как-то пришел к своему учителю, второму патриарху Хуэй-кэ: «Я грешник, я согрешил. Умоляю освободить меня от моих тяжких прегрешений!» На что патриарх сказал: «Что ж, давай-ка мне эти твои грехи, я живенько освобожу тебя от них». Сэй-цзань впал в задумчивость. Долго ли, коротко ли, наконец он произнес, смущенный и озадаченный: «Учитель, я не могу до них добраться...» «В таком случае я тебя уже освободил!»

       Грехи эго иллюзорны, поскольку иллюзорно эго (тело и интеллект-мозг тленны). Грехи исчезают вместе с эго. Остается вечное сознание: я есмь, душа, "божье царство".

       Похожим образом произошло просветление и у четвертого патриарха Дао-синя. Он пришел к учителю с просьбой указать ему путь к освобождению.

       – Кто тебя поработил?

       – Никто.

       – Почему же тогда ты просишь об освобождении у меня?

Сознание сплошь и рядом порабощаемо капканом эго, которое есть интеллектуальная проекция, ловушка, фикция.

       В христианстве эксплуатировался бесконечный моральный пафос, борьба с "дурными поступками", то есть со следствиями деятельности эго, а не с самим эго. Чань вырывает сам этот дурной корень: фантомный личностный феномен, источник нелепо-идиотического тщеславия. В христианстве предполагалось, что, перечисляя грехи (плохие поступки, мысли и чувства), человек их осуждает, обещая не повторять. Однако они неизбежно повторяются, ибо ни он, ни священник не осудили источник зла – эго. Напротив, вся западная ментальная парадигма из века в век создавала апофеоз эго, ибо центром общения с Богом была личность, а затем эта личность стала центром мироздания.

         9

В каждом из пишущей братии (особенно стихами) столько достоинств и обаяний, что всегда будут сонмы поклонников. Обаяние накатанной веками эстетики неизбежно, и кто будет спорить. Но отчего же кому-либо не оказаться вне плена этих обаяний? Разве красоту обретают непременно в том, в чем и в ком принято её обретать? Даже в сфере сугубо антропологической бывает, что человек, объявленный обществом красавцем или красавицей, у кого-то вызывает омерзение. И кто здесь более проницателен? Неведомо. Особенно в нашу эпоху, когда едва ли найдется один на миллион, кто не спутает красоту души с изяществом черт и красивой речью. Однако в эпоху всеобщей погруженности в ложь едва ли возможно восхищение антропологической красотой.

         10

Узнал об одном удивительном факте. Старый Хайдеггер как-то дал откровенное интервью журналу "Шпигель" с условием, что его опубликуют только после его смерти. В этом интервью он, в частности, сказал такое: «У нас осталась одна-единственная возможность: подготовиться в мышлении и в поэзии к явлению Бога или же – к отсутствию Бога и к гибели; к тому, чтобы погибнуть перед лицом отсутствия Бога».

       Полагаю, он не хотел выслушивать всякие оптимистические увещевания глупцов в свой адрес. Философ умер в 1976 году. Сегодня, я думаю, не надо быть умником, чтобы понимать глубину его трезвости. Вирусы, цифровой концлагерь, изъятие наличных денег, зоологическая агрессивность элит, всеобщая принудительная чипизация и прочее – отнюдь не внешние силы, но прямое следствие полного забвения людьми своей души, которая только и способна быть связанной с Богом.

         11

Чтобы выздороветь, человеку приходится возвращаться из эстетического загула, из художественного пьянства в состояние естественного равновесия, в состояние между духовной трезвостью и духовным опьянением, то есть в этику божественных мерцаний, где различия между эгосамостями снимаются, и на первый план выходит сама природа внутри человека, сам простор сознания, тот покой и то целомудрие, которые делают невозможной саму мысль о персоне "я" – центре нынешнего зоологического демократизма, прикрывающего себя апломбом поз и остроумия.

(Продолжение следует)