Онтологические прогулки

 

 

 

9. Сказанное подводит к правомерному выводу об общественной роли книжной индустрии и ее главного инструмента, напоминающего более дубину, чем скальпель -- авторского права. Но нужно четко уяснить себе, что авторское право с другой стороны -- это единственный способ возможности самого существования литературы в рыночных условиях, в том числе и хорошей.

 

Авторское право позволяет вкладывать деньги в издательский бизнес. Благодаря ему окупаются первоначальные затраты: на авторский гонорар, продвижение не/известных и поиск новых авторов. Монополия на автора окупает для бизнесмена его самые крупные и рискованные: первоначальные вложения, ибо переиздания -- вещь неизмеримо более дешевая. Не будь авторского права, пионеры, отваживающиеся вложить свои капиталы и выпустить что-нибудь в первый раз, выглядели бы в вечном проигрыше по сравнению с любителями приходить на все готовенькое.

 

Для ангажированной литературы вступают в строй другие мотивы. Вернее, мотив тот же самый -- монополизация авторского начала, -- но только не для получения прибыли, а в борьбе с идеологическими конкурентами. Привязанный к определенной идеологии автор -- мощное оружие в рамках развертывания этой борьбы. Конечно, в частном случае монополизированной идеологии, как это было в Советском Союзе, -- это вроде бы второстепенный мотив: что хочешь, то и издавай, конкуренция все равно отсутствует. Однако художественные достижения играют здесь роль знамени в правящих и направляющих руках для пропагандистского влияния в лоне собственного народа. Думается, нынешнее поколение правителей, еще не раз почешет себе репу, добровольно отказавшись от возможности написать на своем знамени письмена художественных достижений, о чем в свое время предупреждал еще Бертольд Брехт:

 

 

10. Без авторского права невозможно существование книги в век печатного станка (кто кого вызвал, печатный ли станок книгу или курица яйцо -- еще большой вопрос). Отрешившись от высоких материй, автор имеет здесь в виду, копошащихся в нижней части книгоиздательской пирамиды разных редакторов, корректоров, типографских работников.

 

Автор еще может работать за идею, корректор -- нет (таким исключением, как "Путешествие из Петербурга в Москву", которое Радищеву помогали набирать и нести на плечах немалые типографские хлопоты и совершенно бесплатно простые наборщики и издатели, даже Пушкину не под силу прихвастнуть). Для переизданий весь этот набор профессий нужен был бы в облегченном виде, так что при отмене авторского права для мелкого издательского люда пастбищные площади резко бы сократились.

 

Наконец, нельзя сбрасывать и такой немаловажный момент, подпитывающий существование авторского права, как стремление автора увековечить свое имя в памяти потомства. Я бы даже сказал, авторское тщеславие гораздо более мощный стимул для автора, чем вознаграждение, в стремлении оградить себя, а вернее свое имя, авторским правом и тем самым отдать себя на растерзание издателю.

 

 

 

11. В эту же когорту , когорту тех, кто своим существованием, как социального типа, обязан авторскому праву, нужно отнести и профессионального писателя. Мысль о том, что эту авторскую разновидность также вывело на свет божий именно авторское право, может показаться нелепой: а как же существовали Вергилий, Петрарка, да и Шекспир как поэт, когда авторского права не было и в помине.

 

В связи с этим нужно уточнить, что такое профессиональный писатель. Обычно сюда подводят автора в смысле человека, серьезно относящегося к своему делу, поставившего это дело целью своей жизни, и подчиняющего весь ее распорядок этому идолу ("ни дня без строчки"). Хотя где-то это -- отпрыск профессионализма в более узком и правильном смысле слова.

 

Подлинный автор – все-таки дилетант, ибо вопреки А. С. Пушкину вдохновение все же не продается, а, значит, и рукопись нельзя продать, когда ее диктует это самое вдохновение. Хотя, конечно, не будь лап жестокой финансовой необходимости, мы бы так и не узнали, как звучит Моцарт, ибо ноты он писал исключительно из меркантильных соображений.

 

Итак, что такое профессиональный автор в нашем понимании? Это тот кто работает

 

а) за деньги, т. е. изготавливает произведение и несет его на рынок в надежде продать (это сейчас еще можно встретить на барнаульских улицах такие объявления "Напишу стихи к любому торжеству: дню рождения, свадьбе, юбилею, поздравлению по работе и т. д.")

 

б) на заказ, то есть изготавливает произведение тоже за деньги, но по заранее согласованным условиям.

 

Первый автор -- это автор коммерческой литературы, второй -- ангажированной.

 

Отсюда вытекает, что профессиональный автор -- это тот, у которого очерчен круг профессиональной деятельности: права, обязанности, навыки, приемы и т. д.

 

 

 

12. Однако авторское право обременено дефектами, четко видимыми глазом, и не вооруженным спецзнаниями.

 

Если под автором понимать не только того, кто попал в категорию профессионального автора, а всякого пишущего, создающего новое, то есть автора в примитивном, я бы сказал, бытовом и здравом смысле этого слова, -- то в круг, очерченный профессиональными рамками, попадает лишь небольшое число избранных, как бы деля литературный мир на две не равные, а главное, разделенные юридически, социально и экономически категории: писателей и читателей.

 

И это в эпоху печатного станка оправданно. Даже чисто технологически. Как бы ни развивалось печатное дело, сколько бы бумаги не бросалось в топку удовлетворения писательского зуда, нет ни одного достаточно богатого общества, чтобы позволить любому желающему излить через печатный станок желчь своей натуры, или, что еще хуже, щенячий восторг.

 

Такое положение вещей кажется естественным, неоспоримым и единственно возможным. Но то что оно не является единственно возможным, или что оно является единственно возможным только для определенных исторических условий (эпохи господства печатного станка) опровергает исторический опыт. Были времена, когда каждый образованный человек -- согласимся, круг образованных людей был достаточно узок и численные квоты принадлежности к нему не годятся для современного общества -- был просто обязан наряду с политесом и владением шпагой, уметь писать стихи, вести дневник, внятно изложить свои взгляды в мемуаре (нечто вроде нашей докладной, но много пространнее и изящнее, так что многие из этих мемуаров -- не путать по сходству слова с воспоминаниями -- вошли в золотой фонд литературы, как знаменитый мемуар Вобана, такая же классика, как и кропания его современников Вовенарга и Монтескье), беспроблемно писать письма.

 

Читаешь переписку Чехова, Толстого, да и наших сибирских Ядринцева, Потанина и не можешь не отметить, что и их адресаты, затерявшиеся на пожелтевших и надорванных страницах истории, складно, не без литературных достоинств, были соразмерны гениям и талантам слова.

 

Причем, само по себе писание не рассматривалось с точки зрения неких литературных опытов. Сидни, опальный от двора, удалился в свое имение, где начал кропать сонет за сонетом к прекрасной соседке, и, немного не дописав цикла, с радостью бросил его в урну, как окурок, когда карьерная труба призвала его снова под знамена практической деятельности.

 

Пипс записывал исключительно для себя, и лишь под конец жизни начал сознавать самоценность своих писаний, передав свои дневники в библиотеку, ибо рассудил что 29 лет ежедневных писаний чего-нибудь да стоят для потомков (потомков, но не читателей) и только сожалея, что многие клочки бумаги затерялись в гуще времен.

 

13. Итак, ситуация в современной литературе не единственно возможная. Но она и не естественная.

 

Вопреки поговорке "писатель -- пописывает, читатель -- почитывает", именно писатели являются лучшими и неутомимыми читателями. Заметки Вольтера на полях -- тогда их еще делали большими, специально, чтобы можно было записывать (так Вольтер, который, впрочем, не единственный кто баловался этим, еще и листы вклеивал) -- делают чтение намного увлекательнее. До сих пор французы не в силах отказаться от издания корнелевского "Сида" исключительно снабженного вольтеровскими комментариями.

 

Но и читатель становится настоящим читателем, когда пишет сам, подобно тому, как настоящий болельщик не мыслим, если он сам в детстве не попинал по мячу. Издательства отупляют читателя, притормаживая его отвычкой от писания, инфраструктура его извилин загнивает, и бумерангом отупляется писатель, подлаживая свой умственный потенциал под тот потолок, который массовая книжная индустрия навесила над читателем.

 

14. Читателя воспитывают методом укороченного спроса в довершение к методу недопущения до печатного станка.

 

Даже отставив разговор о цели книг и их досягаемости за пределы нескольких элитных библиотек, можно убедиться, какой скудной пищей его потчуют. Убожество барнаульского книжного рынка ошеломляет только человека имеющего глаза, чтобы задуматься. Могут, конечно, с пафосом спросить: Флобер, Л. Толстой, Мопассан -- которые сегодня пока что относительно доступны -- это что -- второй сорт?

 

Отвечу -- это вершины. Однако путь к вершинам, как правило, пролегает из долин в предгорья и так выше. То есть великая литература обязательно, как король, нуждается в свите. Эту свиту и должны составлять современные авторы -- подражатели и интерпретаторы, в эту свиту включены авторы мемуаров, адресаты писем. Все это образует тот общекультурный фон, из которого и, как некая красавица из морской пены, возникает большая литература -- пеннорожденная. Уберите пену, и некому будет рожать красавиц.

 

"Война и мир" немыслима без знания, хотя бы того, кто такие Наполеон, Кутузов, Александр I. Библию можно читать всю жизнь, но без того шлейфа, который за тысячелетия увязался за ней -- недаром ведь вокруг наплодилось столько проповедников, комментаторов, толкователей -- аллюзии, цитаты, намеки -- просто немыслима. Они входят в читательскую жизнь, и снова возвращают читателя к Библии, если он заблудился в наносном веками культуры лесу. А чаще, туда приходят только через посредство более близкой нам по времени и духу культуры.

 

Еще недавно Библия открывалась через картины мастеров Возрождения, сейчас через боевики. Понимание картин немыслимо без знания Библии, но и знание Библии без их иллюстративного сопровождения было бы куцым и серовастеньким. Когда Христос сказал богатому юноше: "Раздай свое имущество бедным, и следуй за мной", он сделал это не ради бедных, а ради юноши. Так откомментировал известную евангельскую притчу Уайльд. Но в самой притче ничего этого нет, таким образом, не только притча делает понятным в данном случае пассаж Уайльда, но и сам пассаж расширяет понимание Библии.

 

15. Писатель воспитывается гонорарами, поощрениями в виде Нобелевской, Демидовской, Алтайского комсомола и пр. премий, а то и просто допуском к печатному станку.

 

Одновременно писатель привязывается к издательской машине. Прежде всего от этого зависит его материальное благополучие, а то и существование. Профессиональный писатель и должен работать профессионально, то есть не по "зову сердца", а регулярно, давая продукцию, как рабочий на конвейере. Опять же, такое положение воспринимается как само собой разумеющееся, но исторически -- это совершенно новая ситуация. Так, в английской литературе проблема профессионализма встала во весь рост в конце XIX века (хотя профессиональный писатель, не как спорадическое явление, а как социальный тип появился на 50 лет раньше -- В. Скотт, Диккенс, Теккерей). В России и того позже, где-то начиная с Горького (еще Пушкин жаловался, что в России он один работает ради денег, а граф Хвостов прямо-таки разорился на своих писаниях).

 

Положительной стороной этого процесса становится демократизация книжной индустрии, да и само превращение книгопечатания в индустрию. Не в смысле облегчения доступа к станку -- в СССР напечататься даже в многотиражке было так же трудно, как добиться своих прав через суд, -- и не в попадание в пишущее сословие "чумазого" -- низкое происхождение не мешало и прежде, в самые аристократические времена, прописаться на Олимпе многим гениям от станка и сохи. А в том, что писатель стал работать не на ценителя, существо по сути своей аристократическое и капризное, а на демократического читателя. Правда, это скорее псевдодемократия, ибо под значение "рядовой читатель" книжная индустрия подставляет ею же самой дебилизованное массовое существо.